Называться чужими именами в присутствии майора не следовало: каким бы странным этот человек не казался, он в отличие от дворника получил полноценное образование и имел кое-какой жизненный опыт. Одно только именование себя непринадлежащими именами и званиями в Российской Империи уже образовывало состав уголовного преступления, так что не стоило в обществе грамотного человека без крайней нужды творить легенды.
- Имеется визитка? - продолжал выспрашивать отставной майор.
- Да, пожалуйста. - Шумилов извлёк из особого кармашка портмоне одну из своих визиток. Он него не укрылось то алчное внимание, с каким одноногий обладатель грязного халата разглядывал дорогое портмоне из полированной крокодиловой кожи.
Майор изучил полученную визитку, затем неопределённо мотнул головою, как бы указав в сумрак длинного коридора за спиной:
- Ну идёмте, господин юрист.
Квартира, если этот хлев можно было назвать квартирой, была ужасна: на всех предметах небогатой обстановки лежали пыль и грязь; в комнатах царило самое настоящее запустение. Одноногий майор, видимо, курил трубку и выбитый из неё пепел можно было видеть везде: на полу, столах, на подоконниках. Тряпка горничной не ходила здесь много лет; Шумилов не сомневался, что хозяин ест единственной вилкой из единственной тарелки, да и те не моет. В воздухе висел запах табака, приправленный каким-то отвратительным кислым ароматом: то ли гнили, то ли грязного белья, то ли разложившейся плоти. Может, артиллерийский майор пару лет назад пристрелил крысу и она до сих пор гниёт у него под диваном? Шумилов, считавший себя человеком в общем-то хладнокровным, почувствовал в этой квартире странное беспокойство: отсюда хотелось уйти как можно скорее, находиться здесь было крайне неприятно.
Они прошли коридором, в который выходили три комнаты. Двери в них были открыты и Шумилова неприятно поразило то обстоятельство, что во всех комнатах на окнах были задёрнуты шторы. Алексей Иванович слишком хорошо знал, что сие означает. Стремление закрывать шторами окна обычно проявляется в поведении людей двух типов: профессиональных преступников либо сумасшедших. Те и другие чувствуют себя гонимыми; но если преступник - уголовный или политический, неважно - на самом деле может быть объектом преследования, то сумасшедший живёт в мире им самим выдуманной погони. С точки зрения нормального человека и то, и другое одинаково плохо, поскольку может быть опасно для окружающих. При всём том, задёрнутые днём шторы косвенно могут свидетельствовать и ещё кое о чём: свои окна закрывает тот, кто любит подсматривать в чужие. Хотя в случае с майором Ганюком это, может быть, оказалось бы Шумилову на руку.
Они зашли в самую дальнюю от прихожей комнату, которая, судя по всему, служила отставному артиллеристу и спальней, и кабинетом, и столовой. На заваленном старыми журналами и газетами столе красовалась грязная тарелка с остатками каши и жареной печенью, что придавало царившему здесь зловонию новые, весьма богатые оттенки. Подле тарелки стояла складная подзорная труба-монокуляр военного образца. Ганюк сел в кресло подле стола и положил рядом с нею свой револьвер; неожиданно получился весьма своеобразный натюрморт.
- Так вы, значит, что-то там пишете? - спросил одноногий майор, уставившись в глаза Шумилову.
- Да, имею намерение написать серию очерков о преступности в Санкт-Петербурге. Сейчас вот работаю над очерком об убийстве Александры Мелешевич, она же Барклай.
- М-м… А я-то здесь при чём?
- Её сын живёт в бельэтаже напротив вас.
- Это к которому приходила полиция недавно? Видел-видел… - Ганюк одной рукой поднёс к глазам подзорную трубу, а другой чуть-чуть поддёрнул верёвку, намотанную на подлокотник кресла: штора-"маркиза" подле стола приподнялась на пару вершков и отставной майор деловито направил трубу в образовавшуюся щель.
Всё было ясно без слов. Герой осады Плевны продемонстрировал, как именно он следил за визитом полиции в квартиру Мелешевича. Однако, не доверяя ему полностью, Алексей Иванович решил лично оценить диспозицию: отодвинув край шторы, он выглянул в окно и убедился в том, что вид на интересующую его квартиру открывался действительно прекрасный. Ганюк жил прямо напротив и несколько выше Мелешевича, а потому жизнь соседа и в самом деле протекала у него на глазах.
- Правда, я не знал фамилии этого молодого человека, - майор осклабился. - Зато я знаю про него много чего другого. Вам это будет стоить двадцать рублей.
Майор был циником и не считал нужным скрывать это. Что ж, в каком-то смысле это даже облегчало задачу Шумилова.
- Я должен быть уверен, что ваш рассказ стоит этих денег. Двадцать рублей совсем не мелочь. - на самом деле Алексей Иванович был готов выложить означенную сумму немедленно, но это заставило бы майора думать, что он продешевил. С такими людьми всегда следовало торговаться, поскольку скопидомный торг по их мнению безусловно оправдан, а вот равнодушие к деньгам выходит за пределы их понимания.
- Мой рассказ вам понравится, уж можете не сомневаться, господин юрист. Немного отыщется людей, способных вам рассказать такое. Хех!
Поскольку Шумилов молчал. Обладатель военного монокуляра опустил "маркизу" и, деловито открыв ящик письменного стола, вытащил оттуда довольно приличную пачку листов писчей бумаги.
- Полюбуйтесь-ка, хе-хе… - с гаденьким смешком Ганюк подал Шумилову листы.
Отставной майор оказался очень приличным художником, в той степени, насколько этот эпитет мог быть применим к художнику-порнографу. Все рисунки - а их было в пачке штук сорок - были содержания самого неприличного и предельно откровенного. На всех рисунках действовали одни и те же хорошо узнаваемые персонажи, даже детали интерьера, схваченные быстрой рукой художника, почти не менялись. Мужчина, изображённый на рисунках, имел большое сходство с Дмитрием Мелешевичем, во всяком случае художник точно передал основные черты его облика: крупный нос, длинные, косо подрезанные виски, бочкообразный торс, с рано обозначившимся животом. С особенной любовью и тщательностью художник прорисовывал гениталии своих невольных натурщиков.
- Вы хотите сказать, что наблюдали интимную жизнь Мелешевича через окно? - уточнил Шумилов; вопрос этот был, в принципе, риторическим, поскольку ответ казался очевидным.
- На обратной стороне вы даже можете видеть дату. По этим датам вы восстановите личную жизнь моего соседа за всё время его проживания тут.
Алексей Иванович перевернул пачку рисунков: действительно, на обратной стороне каждого из них каллиграфическим почерком была выведена дата. Во всей этой кипе самодельной рисованной карандашом порнографии ощущалась некое болезненное и пристрастное любопытство автора, свойственное скорее подростку, нежели взрослому мужчине. От Шумилова не укрылось как высокое качество рисунков, так и их хорошая сохранность. Этим они очень контрастировали с общей неряшливостью обстановки в квартире. Казалось странным, что такой грязнуля как отставной майор Ганюк умудрился нарисовать столь искусные картинки и при этом не оставил на бумаге следов жирных рук.
- Он вообще-то слабак….как мужчина. Одна только видимость… а посмотришь, так по-настоящему и не способен! Полное ничтожество! Мне хотя бы одну эту… мамзельку сюда, я бы показал, хех!.. Уж я бы не сплоховал……
Голос Ганюка затрепетал и понизился до шёпота. Если у Шумилова и были сомнения относительно вменяемости этого человека, то теперь они рассеялись: определённо, человек, напротив него, был глубоко болен. Принимая во внимание, что под рукой у него находится пистолет, следовало быть в максимальной степени аккуратным.
- Господин майор, я пожалуй заплачу вам за ваши сведения двадцать рублей. - Шумилов остановил словоблудие героя осады Плевны. - Вы сможете подарить мне пару-тройку этих замечательных рисунков?
- Подарить? Ну… ну… пожалуй. Дайте-ка мне рисунки, я сам выберу, что можно вам дать. Хех, господин юрист, вы ценитель, вы же понимаете старика! - приняв из рук Шумилова рисунки, майор принялся их тасовать, перекладывать, рассматривать с таким видом, словно увидел собственное творчество в первый раз. Он очень заволновался над своим сокровищем, руки его явственно задрожали: отложив какой-нибудь рисунок в сторону, Ганюк затем возвращал его в общую пачку, затем откладывал другой и, будучи не в силах расстаться с ним, возвращал назад и его.
- Они мне как дети, хех, какой бы выбрать? Этот… хорош… этот… этот мне тоже нужен. Господи, чтобы вам выбрать? Нет, - заявил, наконец, Ганюк. - Я ничего не могу вам подарить. Вот только если вы у меня купите.
Видимо, расстаться со своим сокровищем ему было чрезвычайно трудно.
- Хорошо, вот вам ещё десять рублей за три рисунка. Итого три червонца. - Шумилов потряс в воздухе кредитками. - Только мне обязательно нужен рисунок, датированный двадцать четвёртым апреля.
С тяжким вздохом отставной майор отделил от стопы три рисунка и протянул их Шумилову. Среди них был и тот, который он просил.
- Скажите, Виктор Григорьевич, а вы помните события двадцать четвёртого апреля сего года? Чем занимался в тот день ваш vis-a-vis Дмитрий Мелешевич? - полюбопытствовал Алексей Иванович.
- Хех, оченно хорошо помню, - бережно сворачивая деньги и убирая их в карман халата, просипел Ганюк. - В этот день мой vis-a-vis, как вы изволили выразиться, последний раз развлекался, так сказать, со своей курвочкой. В своей, так сказать, манере.
- Почему вы уверены, что это было именно двадцать четвёртого апреля?
- Да потому что в последующие дни ничего такого уже не было. Уж я-то знаю.
- А почему же Мелешевич более не занимался плотской любовью со своей любовницей?
- Сей умный вопрос надо задать ему самому. Но твёрдо знаю, что в то утро это было в последний раз.
На самом деле для Шумилова ответ на заданный им самим вопрос был очевиден. События, связанные с убийством матери выбили Дмитрия Мелешевича из колеи, ему просто-напросто стало не до плотских утех. Каковы бы ни были его отношения с матерью, её гибель и последовавшие за этим допросы и похороны явились для Мелешевича горьким и очень тяжёлым испытанием. Кроме того, через несколько дней к нему домой явились сыскные агенты и после их визита любовница просто-напросто сбежала от него.
Совершенно неожиданно отставной майор вдруг принялся матерно браниться. Эта странная, немотивированная ругань поразила Шумилова. По-видимому, сильно возбуждаясь от мыслей и разговоров на эротические темы, Ганюк совсем переставал контролировать себя. Поведение отставного майора в эту минуту вызвало в памяти Шумилову ассоциацию с посещением им сумасшедшего дома во время учёбы в Училище правоведения. В рамках преподавания судебной медицины будущих юристов водили в больницу Святого Николая Чудотворца для умалишённых, помещавшуюся в доме № 126 на набережной реки Фонтанки. Там на примерах конкретных больных демонстрировались те или иные часто встречавшиеся девиации. Тогда в качестве истерика, не способного контролировать собственную брань, им показали мужчину лет пятидесяти, казавшимся воспитанным и вполне адекватным до той поры, пока с ним не заговорили о женщинах. Едва эта тем была затронута, больной буквально взорвался словесной скверной, из его рта забрызгала слюна, и эта вспышка немотивированного гнева произвела на всех, видевших её, очень тяжёлое впечатление. Что-то подобное сейчас произошло с Ганюком, с той лишь разницей, что отставной майор показался Шумилову не то, чтобы страшным, а скорее убогим и на редкость гадким.
Чтобы остановить его бранное словоизвержение, Алексей Иванович щёлкнул пальцами и бесцеремонно перебил вопросом:
- Во сколько проснулся Дмитрий Мелешевич двадцать четвёртого апреля?
- Я не знаю во сколько он проснулся. Сие мне нисколько не интересно. Я только знаю, что любовью со своей девкой он занимался до восьми часов утра. Потом он ушёл на кухню и выпил там кофе со сливками, а его любовница дрыхла в своей кроватке без задних ног.
- А слуга?
- Слуга нигде не показывался, видно барин его куда-то отправил.
- А Мелешевич никуда не выходил из дома?
- Нет, он попил кофею, потом принял ванну, потом брился, затем битых полчаса облачался в вицмундир. Постоянно шмыгал по комнатам, входил, выходил. И ушёл уже после одиннадцати, кстати, к тому времени и слуга появился.
Слова Ганюка звучали убедительно, Шумилов верил ему, хотя человек этот вызывал непреодолимую брезгливость. Но это был как раз тот случай, когда услышанное следовало отделять от личности говорившего.
Шумилов покинул неожиданно обнаруженного важного свидетеля, переполненный гаммой весьма противоречивых мыслей и чувств. С одной стороны, неожиданно для себя он получил подтверждение невиновности Дмитрия Мелешевича в убийстве собственной матери. Это открытие определённо шло вразрез с интересами клиента Шумилова. В интересах Штромма было бы много лучше, если бы у Дмитрия Мелешевича не оказалось такого незаинтересованного свидетеля, каким неожиданно стал отставной майор Ганюк. По большому счёту Алексей Иванович как раз для того и явился сюда, дабы убедиться в том, что никакого alibi у Мелешевича нет. А вышло вон как…
При всём том безногому извращенцу всё же следовало быть благодарным - его патологические наклонности помогли снять подозрения в отношении невиновного. Да и сама по себе встреча с полусумасшедшим артиллеристом оказалась для Шумилова не лишённой определённого, так сказать, общеобразовательного интереса. Всё-таки одно дело читать о повадках сумасшедших у Ломброзо и совсем другое - видеть таковых людей воочию, слушать их рассуждения, рассматривать их рисунки. Всё это невозможно было услышать на лекции или прочесть в книге, такие знания приобретаются только с жизненным опытом. А он, как известно, дорогого стоит.
8
Покинув дом Данилова на 3-й линии Васильевского острова, Шумилов заехал в Управление Сыскной полиции, где оставил записку Агафону Иванову с просьбой заехать как можно скорее, желательно прямо сегодня вечером после шести часов. После чего отправился на службу и испросил отпуск без содержания на два-три дня. Одна из главных причин, по которым Шумилов очень ценил свою работу юридическим консультантом в "Обществе взаимного поземельного кредита", как раз и состояла в том, что он практически всегда мог располагать свободным временем. Работа Шумилова, во многом формализованная и рутинная, была необременительна и не требовала ежедневного многочасового высиживания за рабочим столом. В конце-концов, кто сказал, что юридическим консультированием нельзя было заниматься прямо на дому?
Часы уже показывали половину чтевёртого пополудни, но день Шумилова был далёк от завершения. Убедившись, что прекрасно успевает, он помчался на Петроградскую сторону. Ресторан "Белая цапля", как оказалось, располагался не на Большом проспекте, а несколько в стороне от него, рядом с тем местом, где в него упирался Александровский проспект. Впрочем, это обстоятельство не помешало Шумилову без особых затруднений отыскать ресторан и едва только часы Петропавловского собора, чей звон был здесь хорошо слышен, пробили четыре часа, он уже стоял на его пороге.
Справившись у кельнера, где обедает полковник Волков, Шумилов прошёл к указанному столику. Представившись и сославшись на Аркадия Штромма, Шумилов осведомился, позволит ли господин полковник присесть к его столу?
- Безусловно, присаживайтесь, отобедаем вместе, я только сделал заказ, - Сергей Викентьевич был сама любезность. От Шумилова не укрылось, что упоминание фамилии Штромма произвело на Волкова самое благоприятное впечатление, видимо, его отношения с брокером были весьма коротки.
Шумилов опустился на обитый бархатом стул, обменялся с Волковым несколькими общими фразами относительно достоинств местной кухни и сделал заказ. Вместе с отставным полковником выпил аперитив. Разговор с самого начала потёк в высшей степени непринуждённо и доброжелательно. В Волкове чувствовался отставной военный - по прекрасной осанке, чёткой артикуляции, по той особенной манере аккуратно носить пиджак, которую госпожа Раухвельд однажды охарактеризовала словами: "надень хоть халат, хоть вицмундир, а всё будет китель". А ещё в полковнике ощущалась специфическая любезность, столь характерная для дворян из провинции - это качество показалось Шумилову необычным для столичного жителя.
Алексей Иванович быстро навёл разговор на убийство Александры Васильевны Барклай, не забыв упомянуть о том, что ему знаком сын погибшей - Дмитрий Мелешевич. Шумилов опасался, что полковник в силу каких-то причин не захочет поддержать эту тему, но вышло прямо напротив: Волков живо отозвался и как будто бы даже обрадовался возможности поговорить об этом деле:
- Хорошо, что вы затронули данную историю, - вздохнул он. - Я много думаю о случившемся с Александрой Васильевной, мысли эти гнетут меня, но честное слово, мне просто не с кем поговорить обо всём этом. Ну, в самом деле, не приду же я к дочери и не заведу же с нею разговор об убийстве, правда? Вы были знакомы с Александрой Васильевной?
- Нет, не довелось, - признался Шумилов. - Сына её, Дмитрия, знаю уже несколько лет, не то чтобы близко, скорее даже шапочно, но мы всегда раскланивались при встрече в клубе. А вот матушку его даже не видел. Вы слышали, что будто бы Штромма подозревают в причастности к убийству?
- Неужели? Помилуй Бог, быть такого не может! - поразился полковник.
- Да, да, Сергей Викентьевич, сведения верные. Даже обыск у него устроили. Разумеется, ничего не нашли, потому аресту подвергать не стали.
- У меня не укладывается в голове, что Аркадий Штромм мог бы оказаться убийцей. Нет, решительно нет! Это ведь я сам рекомендовал его Александре Васильевне. Дельный малый, дотошный, знающий. - Волков задумался на несколько секунд. - Нет, не могу допустить подобное даже мысленно…
Полковник сначала сдержанно, а потом всё более увлекаясь принялся рассказывать о большой, разбросанной по разным городам семье Барклай, об отношениях Александры Васильевны с сыном-шалопаем, о том, как она была увлечена открытиями своего выдающегося брата-этнографа и собиралась создать в их родовом имении музей. Шумилов кивал, понимающе поддакивал и в общем-то душой не кривил: рассказ отставного полковника был очень содержателен и содержал массу таких деталей, о которых Алексей Иванович не знал.
Подали еду и четверть штофа заказанной водки. Спиртное способствовало развитию беседы и ещё более развязывало язык. Волков обстоятельно пересказал события в квартире Барклай во второй половине дня двадцать четвёртого и двадцать пятого апреля: обнаружение первого, а затем второго трупов, обыски, опросы. Разумеется, Волков не мог охватить всей суммы сведений, собранных следствием, но даже то, что он увидел, показалось Шумилову чрезвычайно важным:
- Вы знаете, когда на моих глазах стали разбирать мебель, а там оказались большие полости, заполненные коробочками и мешочками с драгоценностями, я невольно задумался над тем, хорошо ли я знал Александру Васильевну? Она ведь, как оказалось, была достаточно скрытным человеком. И осторожным. О чём я даже не подозревал. Кстати сказать, мебель эту краснодеревщику она заказала недавно, пожалуй, года не прошло. Мы с ней уже довольно тесно общались, но мне она ни полсловом не обмолвилась о тайниках.
- А кто изготавливал для неё эту мебель? - уточнил Шумилов.
- Мебель делали на заказ в мастерской Петра Трофимова, это скопец, известный мебельный мастер.
- А тайники, думаете, там готовили или кто-то кустарно их делал уже после того, как мебель привезли из мастерской?