Отец встал, чтобы подбросить угля в печку. Мама привычным движением смахнула веником угольки, просыпавшиеся на оббитый стальным листом пол. Пламя загудело в трубе, и этот звук ясно дал мне понять – я дома. И никуда отсюда не уйду. Черт! Угораздило же меня вернуться именно в тот момент, когда нашим домом стала эта развалина. И, похоже, надолго.
– Судя по украденным документам, Крешин хочет, чтобы ты задержался здесь, Хуан, – продолжал тем временем отец.
– Он что, международный скандал раздуть хочет? – фыркнул дядя Леня. – Нелепость какая-то… Только внимание ненужное к себе привлечет. "Гринпис" сейчас на коне…
– Все это – гадание на кофейной гуще. – Мама энергичным жестом выплеснула остатки чая на блюдце и, вглядевшись в разбросанные чаинки, покачала головой. – Пойдемте-ка спать. Утро вечера мудренее.
– Точно. Поеду я. – Поднялся Михеев. – Диночка, наверное, уже с ума сходит. Слышите, какая метель разыгралась?
Мы прислушались. За гулом пламени и пением чайника завывания ветра были едва различимы. Но стоило нам вывалиться всей гурьбой в коридор, чтобы проводить дядю Леню, как Хуан восхищенно ахнул:
– Санта Мария! Я даже не думал, что это может быть так…
Эля с братом тоже как завороженные уставились на сварливо скрипящий фонарь, мутным желтым пятном мотающийся в белесой непроглядной тьме. Колючая снежная пыль клубилась в подъезде, делая мучительным каждый вдох.
– А теперь – спать! – снова повторила мама, едва мы переступили порог кухни.
И я рассмеялась, окунувшись в забытое ощущение детства.
– И как ты нас распределишь, мама? Тут всего две комнаты и четыре кровати.
– Все уже продумано, Нини, – мама назвала меня старым детским прозвищем. – Мы с папой ляжем в гостиной. Молодые люди на кухне. Вот я и матрасы для них приготовила. А ты с Элей – в спальне. Придется тебе, как ее гувернантке, проследить, чтобы девушка не попала под чары твоего горячего латиноамериканского братца. Ты только погляди, как мило они беседуют! Ну, вылитые голубки…
– Ей пятнадцать всего, – пробормотала я, уставившись на оживленно жестикулирующего Хуана, и удивительно молчаливую Элю. Вот это да! Чтобы заставить замолчать это армянское радио, наверняка понадобилось нечто исключительное. Куда только подевался ее образ инфантильной капризуши? Неужели и впрямь – красавчик-братишка виноват? Или просто события, произошедшие в семействе Челноковых полгода назад, прибавили Эле горькой взрослой мудрости? По-крайней мере, ей хватило ума и интуиции не сообщать моим родителям, каким образом я зарабатываю себе на хлеб с маслом, и назвать меня своей гувернанткой. Надо будет при случае поинтересоваться – с чего бы…
– Ну и что, что пятнадцать, – ворчала мать, нагружая меня чистым постельным бельем, и вталкивая в спальню со скрипучими железными кроватями. – Они сейчас уже в десять лет о взаимоотношении полов знают больше, чем я узнала к концу жизни.
– Какой конец жизни, мам! Ты еще даже не на пенсии. На тебя мужики заглядываются! Да хоть тот же дядя Леня. Сама видела.
– Ничегошеньки ты, солнышко, не понимаешь! – Мама безнадежно махнула рукой и, по-старушечьи сгорбившись, вышла из комнаты.
Похоже, у мамы были свои тайны, и поверять их мне она совершенно не собиралась. Придется утром устроить отцу небольшой допрос. С этой мыслью я блаженно растянулась на пахнущей свежестью простыне, и провалилась в омут сна без сновидений, даже не подозревая, что допрос уготован именно мне.
Проснулась я от того, что руки мои затекли в неудобном положении, и, попытавшись повернуться на бок, удивленно распахнула глаза. Еще бы не удивиться, если совершить оборот вокруг своей оси мне помешали холодящие кожу "браслеты", приковавшие запястья к стальным прутьям изголовья. Та-ак!.. Неужели я сплю и вижу кошмар, составленный из эпизодов моего недавнего прошлого?
– Тихо, Ника! – Теплая мужская ладонь закрыла мне рот, предотвращая мой негодующий вопль. – Я хочу с тобой поговорить.
Знакомые волны пробежали вдоль позвоночника, едва в оттеняемой воем ветра тишине прозвучал этот хрипловатый голос. Но, возмущенная таким вопиющим покушением на свободу личности, я попыталась достать обнаглевшего бой-френда ногой. Он увернулся и, отодвинувшись вместе со стулом на безопасное расстояние, продолжил:
– Я целых полгода ждал этого. Когда смогу остаться с тобой один на один, и заглянуть в твои лживые глаза.
Скосив свои лживые глаза, уже привыкшие к темноте, я обнаружила, что Элина кровать пуста. Ах ты, маленькая предательница! Предоставила своему брату-садисту разбираться со мной, а сама отправилась на кухню, под бочок к моему братцу! И когда только успела набраться типично женского коварства?..
– Ничего не скажу! – заявила я Павлу, демонстрируя партизанскую выдержку. – Ни слова без адвоката.
– Ну, за этим дело не станет. – По изменившемуся тону я поняла, что он ухмыляется, принимая игру. – Я как раз занялся частной адвокатской практикой. Так что, можете говорить, обвиняемая.
– Прокурор и адвокат в одном лице – это что-то новенькое. Но, если ты настаиваешь, буду говорить. Даже кричать. Хуан прибежит и…
– Можешь не тыкать мне своим Хуаном. За то, что я разрешил Эльке остаться, она мне выдала вас с головой. Ей твои родители еще вчера семейный фотоальбом показали. Короче, я почти весь вечер в курсе, что он твой брат.
Вот так. Выходит, божья кара по имени Эля и тут умудрилась все мне испортить.
– Ты мне жизнь испортила, – без всякого перехода заявил Павел и, вопреки обвиняющему тону, провел рукой по моей щеке. – Я чуть не чокнулся в больнице, когда узнал, что ты уехала.
Его пальцы скользнули по шее, двинулись ниже, отдернулись…
– Сначала я подумал, что ты вернулась к своему бывшему. Но потом встретился с ним в больничном коридоре и понял, что ты кинула нас обоих. Почему, Ника?
Я не ответила. Все, что для меня было аксиомой и не нуждалось в доказательствах, мой тюремщик воспримет всего лишь как невнятные объяснения, порожденные несуществующей женской логикой. И посему я молчала, как партизан на допросе.
– Черт с тобой, Ника, можешь не отвечать. – Губы Павла вдруг оказали совсем рядом с моими. – Что было, то прошло. Сейчас у тебя никого нет. Я это точно знаю. А мне никто не нужен кроме тебя. И теперь ты от меня не отвертишься. Если понадобится, я тебя оставлю прикованной к кровати на всю оставшуюся жизнь.
– А в туалет как же? – хмыкнула я, изо всех сил пытаясь избавиться от наваждения, медленно, но верно парализующего волю и заглушающего глас рассудка. Мама дорогая! Еще немного и я даже головой двинуть не смогу. Нет, все-таки смогла! Его губы промазали и угодили мне в ухо, которое тут же наполнилось вкрадчивым шепотом. Я еще раз попыталась достать Павла ногой, сетуя про себя на недостаточную растяжку. И уже совсем решилась закричать, чувствуя, что вот-вот поддамся этим хриплым ноткам, но опоздала. Из комнаты, где спали родители, донесся испуганный мамин вскрик.
Мы вздрогнули одновременно. Потом на секунду застыли. А потом Павел чертыхнулся, и под непрекращающиеся мамины крики выскочил из комнаты. Разумеется, не придав значения такой мелочи, как сковывающие меня наручники. Все, что оставалось мне – это прислушиваться к доносившейся из соседней комнаты возне. Что там происходит, черт побери?!
Звон стекла, раздавшийся за моей головой, не понравился мне сразу. То, что в комнате стало ощутимо светлее, не понравилось еще больше. А когда вторая бутылка с зажигательной смесью разбилась в каких-нибудь двух метрах от кровати, волосы на голове противно зашевелились.
Огонь расползался по деревянному бараку с быстротой горной лавины. А я все никак не решалась позвать на помощь. И совсем не потому, что стыдилась предстать перед родителями в таком прикованном положении. Просто, если сейчас откроется дверь, то подстегнутый сквозняком огонь полыхнет так, что эта комната превратиться в настоящий мартен. О последствиях думать не хотелось.
И все-таки думать пришлось. И думать быстро. Потом также быстро перекувырнуться через изголовье кровати и, оббив босые ноги о железный каркас панцирной сетки, сбросить его со штырей крепления. Так что не прошло и минуты, как в руках у меня оказалась тяжелая кроватная спинка с ножками, к которой я была прикована коварным Павлом. Оставалось только подхватить ее наперевес и, высадив остатки стекла, ухнуть в пушистый и приятно холодный сугроб. Почему приятно? Да потому, что лучшее средство для лечения ожогов второй степени – это холод. По крайней мере, первые полчаса…
Утро мы встречали в соседнем полуразрушенном бараке в компании сердобольных бомжей. Один из них, – задумчивый философ Петрович, хорошо знал отца, когда-то заведовавшего станцией переливания крови. Он с гордостью продемонстрировал нам значок почетного донора, и вообще старался поднять наш боевой дух с помощью десятка пузырьков "Трояра". Мы отнекивались, наблюдая в окно за бойцами пожарного расчета, лениво слонявшимися по пепелищу.
Все-таки нам повезло. Наш барак запылал так жизнерадостно, что вообще удивительно, как мы сумели вытащить из него столько барахла. Сваленные в кучу спасенные вещи медленно, но верно заметались снегом. И также медленно во мне закипала ненависть к поджигателям. Мало того, что мою семью лишили последнего пристанища, так еще чуть не выставили меня приверженцем садо-мазохистского секса. Мне крупно подфартило, что первым к месту моего падения подбежал Павел и успел до прибытия родни снять проклятые наручники. Правда, повезло и самому Павлу – мама выбежала из-за угла буквально следом, лишив меня удовольствия задать мерзавцу хорошую трепку.
– Гляди-ка, Палыч! – удивленный возглас Петровича разогнал мрачные мысли. – К тебе с утра пораньше пигалица твоя бежит. Как почувствовала…
Прежде чем уставиться в окно, чтобы разглядеть бегущую "пигалицу", я с удивлением заметила, как лицо мамы превращается в неподвижную маску. Но с еще большим удивлением я узнала в "пигалице" бывшую свою одноклассницу – Наташку Фролову. Ничего не понимая, я обернулась к отцу, но увидела только его спину. Через секунду он уже был во дворе. Не желая оставаться в стороне от развития событий, я кинулась следом, краем глаза уловив, что Павел и Хуан одновременно подскочили, чтобы последовать моему примеру. Так что во дворе мы поджидали Наташку уже впятером – Эля все-таки сумела застегнуть покореженные жаром "ботфорты", и присоединилась к нашей "встрече на Эльбе".
– Ой, Валерий Павлович! – Запыхавшаяся Наташка остановилась метрах в двух от отца, ибо только так могла смотреть ему в лицо, не задирая головы. – Валерий Павлович! А я подумала… Я у пожарных спрашиваю, а они не знают ничего. А вы живы! Говорила же я вам: надо печку менять. Ну, куда там! Когда это главврачи к своим медсестрам прислушивались!
– Всегда. – Отец улыбнулся. – Я всегда к тебе прислушиваюсь. Особенно, когда ты поешь.
– Валерий Павлович! Как вы можете шутить, когда у вас несчастье такое!
– Это не несчастье, Наташенька. Это – самый обыкновенный поджог. А я-то думал, что "коктейль Молотова" из моды вышел…
– Какой коктейль? – Наташка непонимающе обвела взглядом нашу дружную пятерку. – Вы что пили?
– Кончай притворяться, Наталья! – фыркнула я, неприятно удивленная теплыми смешинками, блеснувшими в глазах отца. – У тебя ж по истории пятерка была. Неужели не ясно? Какие-то козлы закидали нас бутылками с зажигательной смесью.
Круглая отличница Наташка Фролова уставилась на меня, как на ожившее приведение. Но радостной встречи одноклассниц не получилось.
– А вот и сами козлы пожаловали, – пробормотал отец, наблюдая, как из-за снежного бархана к нам подъезжает тонированный джип.
– Я правильно догадался? – Хуан сделал шаг вперед и встал рядом с отцом. – Это хозяин комбината, который ты хочешь закрыть?
– Совершенно верно. Виктор Николаевич Крешин собственной персоной. Приехал поглядеть на дело рук своих. Вернее, своих подручных. А заодно и соболезнования принести. Смышленый парнишка. Ни разу впрямую мне не угрожал.
Джип фыркнул в последний раз, и остановился. Из него тотчас вылетели трое амбалов и, завертев головами в поисках неведомой опасности, обеспечили шефу прикрытие своими накаченными телами. В зеркальном стекле открывающейся дверцы отразилось затянутое снежной дымкой бледное солнце, и на перемешанный с золой снег ступил один из трех богов химической промышленности.
Не могу сказать, что на моем жизненном пути попадались сплошные олигархи, но меньше всего я представляла Крешина таким. "Смышленый парнишка" – так назвал его отец. "Сопляк", – завертелось у меня на языке, просясь наружу, самое точное определение. Да ему даже тридцати нет! Он же младше меня как минимум на пятилетку! Ровесник Павла и Хуана держит в кулаке весь регион?! Никогда не поверю.
Крешин медленно подходил, перешагивая через разбросанные по всему двору головешки, и с каждым шагом я мысленно прибавляла ему по году. А когда он остановился, сделав успокаивающий жест порыкивающим от рвения секьюрити, ему можно было уже спокойно дать мои полные тридцать два. Холеный, но ночь явно не спал. И, не только эту – вон какие круги под глазами. А так вроде ничего. Породистый. Одет неброско, но стильно. Черное пальто, темно-серый ручной вязки шарф, без шапки… Черт, да ведь Элька тоже без шапки! Вот отморозит уши на таком ветру, как потом перед ее папашей отчитываться буду? Знаем мы этих миллионеров: чуть что – сразу в наручники, и к батарее…
– Доброе утро, Валерий Павлович. – Подошедший почти вплотную Крешин картинно улыбнулся. – Хотя вам оно вряд ли кажется добрым.
– Можете не продолжать, господин Крешин. – На лице отца вырисовалась ответная улыбка. – И – не задерживаться. Соболезнования я принимаю только от друзей.
– А кто сказал, что я вам не друг? – как ни в чем не бывало продолжал молодой олигарх, поднимая норковый воротник. – Кто кроме друга может сделать вам предложение, от которого вы просто не сможете отказаться?
– Да неужели?
– Откуда столько иронии, Валерий Павлович? Мы, конечно, являемся с вами в каком-то смысле идеологическими противниками. Но даже вы не можете отрицать, что денег, потраченных мной на благотворительность, хватит, чтобы построить второй такой же комбинат. Поэтому, в связи с постигшим вас несчастьем, на экстренном собрании акционеров было решено выделить вам квартиру в доме, недавно построенном для работников комбината. А также две путевки на Канарские острова, чтобы вы с супругой могли отдохнуть и подлечиться. Говорят, стресс нужно лечить по горячим следам, во избежание тяжелых последствий.
– Дайте-ка я угадаю, – усмехнулся отец, встретив невероятно-синий взгляд олигарха. – Эти путевки куплены как раз на время предстоящего судебного заседания. Сами вы оттягивать его больше не можете, а вот если не явится истец, то есть я, дело о закрытии комбината будет закрыто. Не так ли?
– Вы правы лишь отчасти, господин Евсеев. – Взгляд Крешина утратил глубокую синеву, став пронзительно голубым, как лед на торосах, вздыбленных над ровной поверхностью припая. – Время судебного заседания и тех путевок, которые мы по доброте душевной предлагаем вам, действительно совпадает. Но вы проиграете, даже если останетесь здесь. У вас нет адвоката. Уже нет. И другого вы вряд ли успеете найти… Так что, дело все равно будет проиграно. Поймите это, и соглашайтесь на мои условия. Настоятельно вам рекомендую: соглашайтесь.
В этих на первый взгляд самых обычных фразах уровень угрозы зашкаливал за максимальную отметку. Расслабившиеся, было, охранники взбодрились, и сомкнули строй за спиной своего шефа, явно оценивая расстановку сил. Отец с Хуаном, стоящие плечо в плечо, тоже подобрались. И я еще раз поразилась фамильному сходству. Двое против четверых. Наташка Фролова, прижавшаяся к отцу с другой стороны, в счет не шла. Зато в счет пошел Павел Челноков. Он крепко ухватил дрожащую Наташку за рукав и, спровадив за спину, занял ее место. А я, вовремя вспомнив, что являюсь в глазах родных простой гувернанткой, не торопилась влиться в ряды маленькой армии. В конце концов, на всех секьюрити господина олигарха хватит одного бывшего омоновца.
– Кто этот молодой человек? – предельно вежливо поинтересовался Виктор Крешин, оценивающе скользнув взглядом по высокой худощавой фигуре Павла. – Ваше досье, господин Евсеев, я выучил наизусть. В нем есть фотографии вашего сына Хуана и дочери Ники. Кстати, приятно познакомиться. Знаю я и вашу бессменную помощницу по "Экологической вахте", – госпожу Фролову. А вот его я как-то не припомню. Может, представите?
– Я и сам представлюсь. Павел Владимирович Челноков, адвокат господина Евсеева. И как адвокат советую вам хорошенько подготовиться к следующему слушанию.
Все-таки в том, что ты сын миллионера, есть свои преимущества. Даже в закопченном пуховике Павел выглядел не менее надменно, чем сам химический магнат.
– Значит, если я правильно понял, господин Евсеев, ваш ответ "нет"? – Крешин на миг утратил скучающе-равнодушный вид.
– Какой смышленый молодой человек, – улыбнулся отец в ответ. Он слишком часто улыбался в течение всего обмена любезностями, и я вдруг поняла: как же он боится! За меня, непутевую дочь, так и не простившую ему двадцатилетнего отсутствия; за Хуана, оказавшегося в чужой стране без документов, на пепелище послевоенного барака; за маму, пристально наблюдающую за сценой переговоров из окна, наискось заклеенного прозрачным скотчем; за мою одноклашку – Наташку, как-то неожиданно прижавшуюся ко мне. Даже за Элю с Павлом. И, глядя на ставшее вновь равнодушным лицо молодого олигарха, я поняла, что бояться действительно стоило.
– У вас еще есть время подумать, господин Евсеев. Надеюсь, делать это вы будете не под открытым небом? Вашему теплолюбивому сыну наши морозы вряд ли пойдут на пользу.
– Да, пошел ты..! – Хуан снова блеснул своими познаниями в русских трехэтажных, чем вызвал оживление в рядах секьюрити. Они совсем не прочь были согреться, и с нетерпением ждали команды шефа. Но в это время мобильник в кармане Крешина пропиликал начальные такты "Бригады", и тот, молча выслушав звонившего, неторопливо пошел к джипу. Разочарованные, охранники поплелись следом. И вскоре только вдавленный в снег след протекторов напоминал о существовании цивилизации, и ее пороков.
– Ну что, адвокат… – Отец повернулся к Павлу. – Хочешь сказать, что всерьез берешься за это дело?
– Берусь, – подтвердил тот, напрочь игнорируя мои испепеляющие взгляды. – Вот, только Эльку отправлю домой на всякий случай, и поступаю в ваше распоряжение. Посмотрим, что у вас на них есть, и…
– И не надейся, – фыркнула девица, поглубже натягивая засаленную ушанку, которая еще недавно украшала голову Хуана. И когда он только успел ее на Элю нахлобучить? – Даже если ты меня на самолет посадишь, я с парашютом выпрыгну.
– Я сказал..! – разозлившийся старший брат шагнул к Эле, но мы с Наташкой в две груди загородили упрямую девицу.
– А ведь он прав, Эля, – отец попытался немного разрядить обстановку. – Случаи могут быть всякие. Ты уже большая девочка. И умная. Должна понимать, на что люди идут ради денег.
– Будто я не знаю, – чуть слышно пробормотала моя бывшая подопечная. И была права. Ей ли не знать…
– А ты, Ника, поедешь с ней, – неожиданно продолжил отец, и, предвосхищая мою отповедь, продолжил: – Чем меньше у меня будет болевых точек, на которые Крешин сможет надавить, тем лучше.
Масла в огонь моего возмущения подлил Павел:
– В конце концов, ты ее… гувернантка, хоть и бывшая. А значит, должна обеспечить Эльке безопасность.