- Кум, выручай, так как под расстрел попадаить мой авторитет.
- Не ходи туда больше, вот и все дела. Какой может быть расстрел?
- Налицо, Чепурушечка, неразрешимая дилемма... - упрекнул Иван жену. - А ты уверяла: кум, кум...
- Если б же она к нему не цеплялась, - вмешалась в разговор Чепурушечка. - А то видишь... Не бросай его в беде, кум, ей-богу тебе говорю. Придумай что-нибудь. Ты же знаешь, какой у Цили язык. Нам теперь хоть уезжай отсюда...
- Вот, например, она снова придет, - чесал за ухом Иван. - Что я ей скажу? Слушай, а может, ей поделано?
Павел Дмитриевич в конце концов проникся озабоченностью своего друга, начал по-другому относиться к обстоятельствам, в которые тот попал.
- Дела-а-а... - он положил ногу на ногу и оперся о колено локтями. - Ну что ж, тогда давай сделаем так. Ты ей - только под большим секретом! - посоветуй обратиться ко мне, дескать, здесь дело нечистое, а этот Халдей разбирается в магии и обязательно поможет. А уж я что-нибудь придумаю.
***
Позже, будто ненароком, Циля встретила Павла Дмитриевича около заводской проходной и бросилась к нему.
- Сосед! Чего это вас не видно во дворе? - брякнула первое, что придумалось. - Или, может, вы дома не ночуете?
Еще и заедается, чтоб оно скисло! - подумал Халдей, а вслух сказал:
- Я как раз ночую дома, а вот к вашему Савлу, замечаю, одна краля липнет, - надо было ускорять процесс, а не танцевать с нею семь-сорок.
- Ой липнет, ой липнет! - аж запела та. - Что делать, ума не приложу.
Павел Дмитриевич деликатно кашлянул и неуверенно залепетал:
- Значит, это для вас не новость. Конечно, неприятно. И я, что ж, я тот...
- Дмитриевич, это мне вас для спасения послано! - вдруг обрадовалась Циля. - Я слышала, что вы часто людям помогаете. Поговорите что ли с этой злодюжкой, а?
- Если так, то можно и поговорить. Но знайте себе, что для Савла она безопасна, а вот вам, проклятая, вижу, поделала.
- О горе! - Циля перепугано уставилась на Павла Дмитриевича. - Разве ко мне деланное пристает? Я же нездешней веры, иудейка...
- Пристает, - махнул рукой Павел Дмитриевич, понимая, что она сама хочет развеять свои сомнения. - Дурное дело - не хитрое. Поэтому и говорю, что к Савлу она больше не припарит. Это я обещаю. А вот вам надо помочь, иначе будет хуже.
- А только чтобы никто не знал? А то засмеют меня наши люди насмерть.
- Ну! - пообещал Павел Дмитриевич. - Завтра, как взойдет луна, приходите к нам огородами. Да прихватите с собой фотографию, желательно молодых лет и чтобы никого возле вас на ней не было. Есть такая?
- Есть, есть!
- Тогда до свидания, - и они разошлись в разные стороны.
На второй день Циля и Павел Дмитриевич "тайно" встретились под шелковицей, отделяющей огород Халдея от вольной степи. Павел Дмитриевич принес с собой благоухание лекарств, химических препаратов, растворителей, сухих трав, крепких настоек и еще Бог знает чего. Эти ароматы редко сопровождали его, но в случае надобности, "для дела", носились вокруг невидимым облачком и создавали атмосферу таинственности и многозначительности.
Цецилия, как ей казалось, незаметно зашептала какую-то молитву или заговор, а может, цитировала Тору, но Павел Дмитриевич все равно это заметил и строго предупредил:
- Бросьте свои штучки, Циля, и не мешайте действу! В противном случае снова пойдете по хаткам напрасно искать спасения.
- Да это я по привычке... - сникла она. - Не обращайте внимания.
И тут же Цилю проняло мистическим трепетом, ибо она ощутила, что перед нею стоит человек, видящий мир иначе: шире и глубже от обыкновенных людей. Это был не скупой и преступный бес, а добрый исполин, окутанный приятным, щекочущим флером неизведанного, закрытого, притягательного. Рядом с ним отходили тревоги, отступало отчаяние, становилось увереннее на душе, возвращалось настроение побеждать жизненные невзгоды, преодолевать мелкие и досадные препятствия.
- Взгляните вверх и постарайтесь сосредоточиться, - приказал Павел Дмитриевич.
Циля задрала голову и вытаращилась на небо.
- Что вы там видите?
- Вечное движение, - почему-то шепотом произнесла исцеляемая.
- Еще что?
- И покой.
- Чудесно! - Павел Дмитриевич убедился, что у Цили "все дома", и от удовлетворения потер руки. - А теперь слушайте. Вот вам смесь от поделанного, - он подал ей узелок с измельченными травами, где специалист узнал бы запахи валерьянки, мяты и мелиссы.
Дальше тщательно проинструктировал ее, как эту смесь готовить, когда и сколько принимать.
- Главное, чтобы вы не думали о той женщине, потому что ваши мысли будут притягивать ее навет. А перед заходом солнца вы должны приходить на берег пруда, садиться и смотреть на воду не меньше часа. Вы же знаете, что, во-первых, вода очищает, а во-вторых, нравится вам это или нет, а через нее на человека снисходит Дух Святой.
- Может, лучше кропиться?
- Нет, надо долго смотреть на воду. Вам такое поделано, что надо через глаза выводить.
- И сколько так исцеляться?
- Месяца два-три. Поделанное может повергать вас в слезы, особенно перед дождем; бросать в жар, особенно как съедите скоромное; портить сон, особенно перед полнолунием. Но если вы будете добросовестной в лечении, мы победим.
Циля удивленно ловила слова Павла Дмитриевича и верила ему безоговорочно.
- А еще, - прибавил Павел Дмитриевич мелодичным голосом: - пусть Савл время от времени вывозит вас в степь, хорошо бы ближе к вечеру. Там вы неторопливо собирайте хворост, сухостой и разводите костер. Сидите и смотрите себе на огонь, припоминайте прекрасные страницы своей жизни, думайте о будущем, мечтайте о том, чего вам желается. И обязательно имейте при себе эту фотографию.
- А зачем?
- Огонь - это живая стихия, вы же знаете. С фотографии он впитает в себя все хорошее из вашего прошлого, возьмет оттуда старт, приготовится к будущему и очистит перед вами мир, проложит тропку к счастью и здоровью. Вот тогда и шепчите свои пожелания и все другое, что захотите.
Циля слушала, затаив дыхание.
- Будете наблюдать за языками огня, и, если вам повезет, то увидите фигуру своей врагини, увидите, как плохо ей будет, как к ней самой возвратится причиненная вам порча и повергнет ее в судороги. А из вас огонь начисто выжжет все поделанное.
- Ох, ох... - стонала женщина. - Как хорошо рядом с вами. Чувствую, вы-таки мне поможете.
- А потом вы зальете костер водой, возвратитесь домой, и будете сладко спать до самого утра.
***
Иван - собственно, как и Циля, о чем хорошо знал кум Халдей, - смело перенимал новое во внешних его проявлениях, но вся его наука, наивная до смеху и жалкая до слез, заключалась в этих "что вы грите?" и "гувурите по существу".
В определенном смысле он был сформирован войной. Проведя на передовой два месяца, получил тяжелое ранение в правое плечо, и был начисто списан из войск. С тех пор правая рука не поднималась выше локтя, и трудно поверить, что это не мешало ему быть ловким кузнецом.
А что те два месяца? Иван продолжал верить, что сам-один сможет преодолеть любые трудности, так как не успел понять и удостовериться, что войну выиграли не герои-одиночки, а все наши люди вместе, весь наш народ сообща. На фоне видавших виды воинов, которые в гражданской жизни вели себя мудро и тихо, он отличался энтузиазмом, экстатической ответственностью и ходатайствами о чужих судьбах. То есть тем, чем проникся на фронте и что не успело в нем перегореть или утомить его. Однажды он прибежал к куму Халдею, мокрый от переживания, с растерянными глазами, и Чепурушечку с собой привел:
- Кум, - решительно затряс рукой, - выйди на иранду, поговорить надобно.
Павел Дмитриевич вышел на веранду.
- Что случилось? Чего это ты всклокочен, как застуканный на шкоде?
- Месяц назад купил ливизитор, - выдохнул Иван трагически.
- Я знаю. Мы же вместе приливали твой телевизор. Забыл?
- Поломался! Понимаешь, згук есть, а соображения не видно.
- Да говоры ты по-человечески! - гаркнула на него Чепурушечка. - Что ты мелешь? Какой згук, какое соображение? - И объяснила сама: - Изображение у нас пропало, кум. Что делать?
- Вызывайте мастера.
- Га? Что грите? А где его взять? - разволновался Иван еще больше от непосильных забот, предстоящих ему.
Затем получил объяснение и откланялся с благодарностью.
Или как-то пожаловался на здоровье:
- Окончательно теряю слух, браток. Пора мне на клайбище. Вот пойду в премсоюз, выпишу отрез милону. Закутаюсь в него и - туда...
- Не выдумывай! Не хватало, чтобы профсоюз тебя заранее в нейлон закутывал, - ответил Павел Дмитриевич. - Живи долго.
- Так не слышу ж! Вот, бывает, вижу: земля дрожит, деревья гнутся. А от чего - не пойму. Оказывается, арахтивный самолет летит. А мне хоть бы хны - не слышу!
***
Под зиму Циля и думать забыла о своих подозрениях, о чужой женщине и мужниной неверности, - рассказывал Надежде и Анатолию Павел Дмитриевич на следующий день.
- Кум, ответь, что с ней было? - энергично тряс рукой Иван Яйцо, выспрашивая о Циле Садохе, и при этом гудел, словно огонь в кузнечном горниле. - Неужели, в самом деле, поделано?
- Сам же сказал, сглазили ее, - смеялся Халдей.
- Не шуткуй, браток, я сурьезно спрашиваю. Мне, может, для пользы дела надоть.
- Элементарный невроз, нервное расстройство, зачастую случающееся у впечатлительных женщин, особенно в таком возрасте. Только оно протекало у нее тяжело, с легкими фобиями, слуховыми галюцинациями и страшными сновидениями.
- Ага, пойняв. А со мной? - снова хлопотал он. - Тудыть-перетудыть, чую, этот нервоз - заразный. Он и меня застукал был, га?
- Иван, ты как ребенок! - Павел Дмитриевич качал головой. - Ну зачем ты слова перекручиваешь?
- А что? Та девушка, знаешь, как гонялась за мной. Не на шутку, браток.
- Никто за тобой не гонялся, успокойся, и никакого невроза у тебя не было.
- А что было?
- Было то, что ты, защитник обиженных, спал в своих "засадах" и видел сны!
- Я?! Спал?!
- Согласись, сладко в душную ночь поспать среди цветов или подремать в доме под открытым окном. Другое дело, почему тебе снился один тот же сон.
- Да! Почему? - Иван задиристо выпятил вперед грудь.
- А ты не догадываешься?
И Павел Дмитриевич напомнил куму Ивану, что когда-то давно в том доме, где теперь жили супруги Садохи, коротала век одна вдова с дочерью Надеждой, редчайшей красавицей. Когда Надежды исполнилось пятнадцать лет, она влюбилась в Григория Кобзаря.
Того парня, как и его младшего брата Юрия, воспитывала бабушка. Внуками, осиротевшими в голод 1947-го года, одинокая женщина очень дорожила и, конечно, на сердечное тепло для них не скупилась. Поэтому Григорий, хоть и не был красавцем, от бабушкиной ласки приобрел особый шарм, притягательный для женщин. Он относился к ним с уважением, даже почтительностью, всегда улыбался и умел найти весомое слово в случае, когда требовалось кого-то взбодрить. Это буквально сводило женщин с ума. Надежда не стала исключениям.
Но ей, еще девочке, он взаимностью не ответил, и она, закрыв непрозрачными занавесками окна, повесилась в доме знойным июльским днем. Записки с объяснением своего поступка не оставила, и ее смерть жители поселка еще долго объясняли проявлением темных, потусторонних сил.
Иван, конечно, хорошо знал Надежду при жизни, а потом забыл, так как давно это было. И вот при благоприятных обстоятельствах в нем треснула скорлупа, где хранилась та память. В бездне подсознания он увидел то, что долго и тяжело там пряталось. Возможно, ему снилось бы что-то другое, если бы он не проводил свои "засады" на усадьбе, где разыгралась эта трагедия.
- Смерть, друзья, имеет свою энергетику, остающуюся после человека на земле и никуда не исчезающую, - с печалью в голосе заключил Павел Дмитриевич свой рассказ. - Если стремишься жить без тревог и печалей, никогда не возвращайся туда, где ты знаешь, что она приземлялась.
Татьяна возвратилась домой, когда солнце разогрело воздух до полной неподвижности. Делать ничего не хотелось, но она боялась развеять свежие впечатления от услышанного, поэтому уединилась и записала рассказ, который выбрала для своего сочинения.
3
Как-то проезжал Павел Дмитриевич мимо усадьбы Ивана Ролита, и тот его увидел.
- Кум! - позвал, а когда машина остановилась, пригласил: - Давай, причаливай ко мне. Жизнь такая короткая, черт ее знает, хоть посидим.
Он развалился на скамейке возле своего двора, измятая сорочка на груди была расстегнута, волосы всклокочены и весь вид - неопрятный, как у цыгана. На нем были изношенные до крайности ботинки и грязные штаны с выдутыми коленями. При этом Иван зевал и от безделья почесывал то подмышки, то грудь.
У самого Павла Дмитриевича настроение было хуже некуда, подавленное, что случалось с ним крайне редко. Такие минуты переносить в одиночестве ему было тяжело, и тогда он тянулся к людям, к разговорам, чтобы преодолеть нападки печали. А здесь видит, что и у Ивана не все благополучно, поэтому решил принять приглашение на праздные посиделки.
- Чего это ты сидишь среди бела дня, как больной? - спросил и подал руку для приветствия.
Иван оторвал зад от скамейки, замер на полусогнутых ногах, пожал протянутую пятерню и тяжело плюхнулся назад.
- Отдыхаю.
- Что ты делал?
- Ничего.
- Ага, а отдыхаешь после чего?
- После сна.
- А жена чем занята?
- Дверь красит.
- А я вот еле дополз, - пожаловался Павел Дмитриевич.
- Чего? - спросил хозяин равнодушным голосом, будто тут сидел не он, а его тень, сам же он находился в высших эмпиреях.
- Заправиться ничем. Бензин стал таким дорогим, что мне никак не по карману. Хоть воду заливай, такое горе. - Павел Дмитриевич говорил искренне, не представляя, как будет обходиться без машины.
- Заправляйся на государственных заправках, чего ты их объезжаешь?
- А где они теперь есть, государственные?
- Как? - спрашивает кум. - Ты же заправляешься у жулья, набиваешь им карманы, действуешь в ущерб простым людям. А надо поддерживать государство.
- Если б ты, Иван, - говорит ему собеседник, - не гавкал, если не знаешь сути дела.
Иван, правда, не обиделся, все-таки не тут находился, это точно.
- Там у нас на углу вчера или позавчера стоял бензовоз, и мужики несли бензин канистрами. А ты говоришь.
- И ты знаешь, чей то был бензовоз? - спросил Павел Дмитриевич.
- Откуда? Не знаю, конечно.
- Так с чего ты взял, что он был государственный?
- Потому что мужики не поехали покупать у жуликов, а взяли здесь, из машины.
- Это тоже были жулики, как ты их называешь.
- Разве такое может быть, чтобы жулики уже и сюда достали?
- Может, государственных заправок давно и в помине нет, - сказал Павел Дмитриевич.
- А куда они подевались? - растерялся кум Ролит.
Павел Дмитриевич сдвинул плечами и замолчал. Повздыхали, помолчали.
День близился к завершению, хоть солнце еще стояло достаточно высоко, но жара начала спадать, зарезвился свежий ветерок. Над миром зазвенела жизнь, невидимая глазу: жужжали комары, гудели осы, с посвистом рассекали воздух ласточки.
- Слушай, Иван, чего ты такой небритый? - начал новый разговор Павел Дмитриевич, поняв, что с кумом ничего досадного не случилось.
- Нечем побриться, нет лезвия, - при этом Иван Ролит достал из кармана бычок, окурок, размял его и потянул в рот.
Павел Дмитриевич, глядя на это, растерялся:
- Кум, ты чего, дошел до края? Нет денег, так бросай курить, не позорься. Зачем ты таскаешь измятые окурки? Пеплом обсыпался, аж пыхтит от твоего тряпья!
Замечание было очень кстати - кум Ролит даже у знакомых собирал бычки, набивал ими карманы, а потом дома сушил и употреблял.
Но огрызался, на всякий случай:
- Хорошо, что вам пенсию своевременно платят. А нам вот уже полгода не приносят.
- Разве мы не на одной почте ее получаем? - спросил Павел Дмитриевич, прикидывая, чем черт не шутит в часы перемен.
- Хотя бы и на одной! Но у вас одна почтарка, а у нас другая. И не приносит, зараза.
- Такого не может быть. Мы получаем деньги вовремя. Ты что? - начал горячиться гость.
- Ну вот, пожалуйста, а мы уже полгода не видим ни копейки.
- Не заливай.
- А я тебе говорю, что полгода не получаем денег. Вон, спроси у моей жены, - показал кум Ролит на Лидию, мотавшуюся по двору.
- Нечего и спрашивать, этого просто не может быть. Подумаешь, почтарка вам здесь погоду строит! Кто она такая? Деньги на почту приходят? Приходят. Куда же они деваются?
- Вот прицепился! - сердито ударил ладонью по скамейке кум Ролит. - Лида, иди сюда, - позвал он на помощь жену.
- Что такое? - вышла та за ворота и стала рядом с мужчинами.
Павел Дмитриевич не мог успокоиться: мало того, что этот сонный кум ничего не знает про бензин, так еще и про пенсию выдумки выдумывает, брехун.
- Кума, - обратился к Лидии сам гость, - сколько месяцев вы не получаете пенсии?
- Мы? - удивилась та. - Все вовремя получаем. Вчера, вот, принесли за этот месяц.
- Таки получаем? - деловито переспросил Иван.
- Вечером, - напомнила ему жена. - Ты что, забыл? Мы тут сидели возле ворот, когда почтарка пришла.
- Разве это была пенсия? За какой месяц? - бросился уточнять оскорбленный спорщик.
- Пенсия, конечно! Ты, Иван, иной раз, ей-богу, как придурок.
- И что, нам не должны ни копеечки?
- Не должны, - терпеливо доложила Лидия. - К сожалению. Это я к тому, что денег всегда мало, - объяснила она гостю свою шутку.
- Ну, тогда я не знаю. Я денег в руках не держал. Не знаю.
- А в чем дело? - обратилась кума Лидия к Павлу Дмитриевича.
- Кум жалуется, что вам полгода не приносят пенсию. Позвал, чтобы ты подтвердила.
- Что вы его слушаете? - всплеснула она руками, потом показала в сторону: - Вон видите пенек?
- Ага, - у Павла Дмитриевича от внимания засветились глаза, он даже прикусил уголок нижней губы: вот сейчас услышит что-то интересное.
- Так вот лучше у него спросите. Не получите ответа, так хоть не наслушаетесь глупостей. Он у меня мелет, что в голову стукнет.
Гость махнул рукой, дескать, бывает иногда, и вздохнул. Говорить было не о чем. Уже и длинные тени легли на землю, расстелили по ней плоские отражения людей, деревьев, зданий, изменили пропорции, удлинили их, добавляя всему стройности и неопределенно-мистического значения. Все на миг замерло перед вечерними хлопотами.
Будут дела, будут и разговоры.
Кум Ролит сосал размоченный табак, смотрел вдаль, не обращая внимания на критику со стороны жены, на обидные сравнения. Ничто земное его не задевало в высоком созерцании жизни. Жена даже опустилась на скамейку и минуту посидела рядом, она молчала и озадачено покачала головой, имея в виду что-то свое, невысказанное, возможно, и не понятое самой. Отдохнула немного и пошла работать дальше.