Он достал кошелек и вытащил двугривенный.
- Сдачи не надо. Недостачу твою я покрыл. Так что больше не звони попусту. Но ежели увидишь его еще раз - дай мне знать. Хочу познакомиться с тем, кто хотя бы по части хлеба живет уже в бесплатном времени.
III
Кабинет заведующего кафедрой научного атеизма был заставлен книжными шкафами старинной работы. Шкафы занимали две трети стены, а на свободной части висели портреты великих атеистов прошлого, от Эпикура и Тита Лукреция Кара до Бенедикта Спинозы и Вольтера.
Хотя Прохор Кузьмич и учился в Западноморском университете, но в кабинете профессора Маркерта бывать ему не доводилось. Основные интересы Конобеева лежали тогда за пределами этой кафедры, и Прохор Кузьмич не был сюда вхож.
Доцент Старцев принял его весьма любезно. Встретил в большой преподавательской комнате кафедры, провел в кабинет, предложил кофе, который сварил сам в оригинальной кофеварке, стоявшей в углу, между шкафами с книгами.
- А ведь вспомнил я вас, Прохор Кузьмич, - сказал Старцев, когда они уселись с чашечками кофе в удобные кожаные кресла. - Вы учились в нашем университете.
- Совершенно верно. Учился. Вы у нас не читали, правда, но хорошо помню лекции профессора Маркерта.
- Да, - вздохнул Валентин Петрович. - Профессор Маркерт, профессор Маркерт… Тяжелую утрату мы понесли. Какая нелепая смерть!
- Мне как раз и хотелось поговорить с вами об этом, Валентин Петрович. Не думаете ли вы, что кто-нибудь мог отомстить Борису Яновичу?
- Отомстить? Гм… Как-то не приходило в голову. Хотя… Конечно, врагов у него было предостаточно… И здесь, и за рубежом… Ну, из-за рубежа вряд ли могли дотянуться до Маркерта. Это уж слишком.
- Почему "вряд ли", Валентин Петрович? Вы не допускаете подобной возможности?
Старцев засмеялся.
- Я слишком доброго мнения о вашей службе, Прохор Кузьмич, чтоб возможность такую допустить.
- Весьма польщен, но, знаете, это не может быть вовсе исключено. Вспомните судьбу Ярослава Галана…
- Так ведь это когда было, - возразил Старцев. - И где… Время и обстановка иные. Я больше склонен подозревать обычный уголовный умысел. Преступник знал, что Маркерт будет на концерте органной музыки, и решил поживиться в пустой квартире. И вдруг случайно столкнулся с профессором, который остался дома. Допускаю, что Борис Янович вел себя довольно активно по отношению к грабителю. Он не боялся ни Бога, ни черта и сохранил физическую силу, несмотря на возраст.
- Но Маркерту стало плохо, потому он и не пошел на концерт, - возразил Конобеев.
Старцев пожал плечами.
- Мы не узнаем, что там происходило, пока вы не отыщете и не схватите убийцу, - сказал он. - И все-таки я склонен считать, что это заурядное уголовное преступление.
"И Жуков хотел бы так считать, - подумал Прохор Кузьмич. - Ему-то, да и всем нам, террористический акт закордонных злоумышленников вовсе ни к чему…"
Конобеева так и подмывало спросить Старцева про фигурку апостола Петра в кулаке покойного, но про фигурку никому, кроме оперативных работников, не было известно. И Конобеев считал себя не вправе сообщать об этом Валентину Петровичу, даже если бы тот и не преминул дать полезный совет. Впрочем, раскрытие этого факта перед кем бы то ни было строжайше было запрещено и самим Александром Николаевичем, а сейчас, когда в кармане Конобеева лежала эта бумага, касающаяся личности Старцева… Нет, Прохор Кузьмич, конечно, ничего не скажет ему про апостола Петра и странный предсмертный намек покойного.
- Валентин Петрович, каким человеком был Маркерт?
- Сложным, Прохор Кузьмич… Очень сложной личностью был Борис Янович. И этим все сказано. Никакие определения не исчерпают, пожалуй, его натуры, характера, внутреннего облика. Кроме того, в нем уживались сразу несколько психологических типов, и трудно было заранее угадать, какой из них проявится в тот или иной момент.
- Нелегко было с ним работать, а?
- Как раз работать было легко. Маркерт прощал многое, если знал, что человек одержим работой. Он и сам трудился дай Бог каждому.
- А в личной жизни?
- Маркерт был гостеприимным хозяином, прекрасным рассказчиком, остроумным, порой язвительным, но непременно вежливым. Правда, мог и обложить провинившегося, как одесский биндюжник, а то и спустить с лестницы, как он сделал это однажды с молодым дальним родственником.
- С Арнольдом Заксом?
- Ну да, с этим рыбаком…
- А не скажете ли, Валентин Петрович, почему Маркерт так яростно протестовал против работы Валдемара Петерса?
- А, вы про эту историю с "Тайной вечерей"… Видите ли Борис Янович не любил авантюристических наскоков новоявленных атеистов на религию. Он считал, что выступивший против веры человек должен поначалу глубоко освоить религиозные постулаты, проникнуться ими в гораздо большей степени, нежели сами вероучители. В противном случае такие атеисты становятся заурядными болтунами, приносящими чахоточной, худосочной пропагандой один вред. Человек огромной эрудиции, знавший почти все европейские языки, живые и мертвые, Маркерт не терпел халтуры в научной работе. А открытие Петерса отдавало сенсацией, что уже само по себе ставило Бориса Яновича во главе противников Валдемара.
- А вы сами как отнеслись к истории автопортрета Леонардо да Винчи?
- Весьма любопытные построения у Валдемара Петерса. И теперь, когда он подтвердил свои логические выводы, проиграв их на компьютере, остается только радоваться за нашего аспиранта.
- Он сейчас в университете?
- Говорят, отправился в туристический поход по Взморью. Наверно, и не знает, что его работа утверждена в Москве.
- Вы, Валентин Петрович, поддержали Валдемара Петерса против Маркерта?
- Нет, я занял нейтральную позицию. Нельзя было предавать Валдемара анафеме, как сделал это Борис Янович, но и не стоило курить ему фимиам, осыпать розами и осенять венцом. Нет слов, Петерс сделал любопытное открытие. Но если вы в курсе дела, а это, видимо, именно так, то согласитесь, что работа Петерса лежит скорее в области криминалистики, нежели эстетики…
- Пожалуй, в вашем заключении есть резон, Валентин Петрович. А не было ли у Маркерта других причин неприязненного отношения к аспиранту?
- Понимаю… Вы имеете в виду дружбу Татьяны с Валдемаром… Да, профессор знал об этом. Петерс бывал в доме Маркертов. Не думаю, чтобы Борис Янович поощрял эту дружбу, но особого недовольства, на мой взгляд, покойный не высказывал. Вообще, в семейных вопросах Маркерт был скорее конфуцианцем. Впрочем, я понимаю его и где-то солидарен, так как наши судьбы похожи. У нас с Борисом Яновичем почти не осталось родственников, потому мы оба так весьма щепетильны в семейных делах…
- Поясните, пожалуйста, какая здесь связь с конфуцианством, Валентин Петрович. Вы ведь специалист в этой области?
- Да, я защищал кандидатскую по Конфуцию, это латинизированное имя древнекитайского мыслителя Кун-цзы, создавшего в шестом-пятом веках до нашей эры оригинальное этико-политическое учение. Позднее учение Кун-цзы превратили в религию, которую исповедуют в настоящее время только в одном Китае триста пятьдесят миллионов человек.
- Приличная цифра, - заметил Конобеев.
- Не буду вдаваться в подробности, связанные с этим учением… Конфуция вряд ли привлечешь в качестве свидетеля по делу об убийстве профессора-атеиста, тем более что Маркерт специализировался исключительно по христианству. Что же касается учения Кун-цзы в области семейных отношений, то главным здесь был принцип: "Любить своих родных, это и есть гуманность". Конфуций защищал необходимость укрепления родовых связей, кровного родства. Самая идея гуманности в учении Конфуция зижделась на таких понятиях, как верность семье, почитание родителей и старших.
Понятие гуманность, по Конфуцию, весьма велико. Сюда входят и храбрость, и знание, и почтительность, и великодушие, и искренность. Но в конце концов весь свод этих понятий, называемый жень (гуманность), замыкается на два основных положения. Они были высказаны самим Кун-цзы и его учеником Юй Цзы: "Почитание родителей (сяо) и уважение к старшим (ти) - являются сущностью жень.
- А как это увязать с личностью Маркерта?
- Видите ли, Маркерт, лишенный родственников в силу известных вам причин, заменял понятие кровного родства родством духовным. Валдемара Петерса Борис Янович не считал близким себе по духу. Поэтому вряд ли профессор относился серьезно к возможному союзу между дочерью и аспирантом.
"А ты, конечно, был самым что ни на есть его родичем по духу, с тобой можно было бы и кровно породниться", - подумал Конобеев, вспомнив о двойном листочке из разлинованной в клетку школьной тетради.
Он решил на первый раз ограничиться тем, что услышал в ответ на собственный вопрос. Последних слов Старцева было достаточно для того легкого прощупывания, какое поручил ему Жуков.
Теперь надо было увести разговор в сторону. Необходимо закончить эту встречу чем-нибудь, имеющим весьма отдаленное отношение к покойному профессору и к тем, кто был с ним связан, кровно или духовно.
- Будучи специалистом по учению философа, который так ратовал за укрепление семьи и брака, вы остались, тем не менее, холостяком, - заметил с улыбкой Конобеев. - Извините, может быть, я сказал бестактность…
- Ну что вы, Прохор Кузьмич! У вас уже в силу профессии не может быть бестактных вопросов… Да, я холостяк. Но почему вы употребили слово "остался"? Мне ведь только сорок пять лет. Самое время подыскивать невесту. А до этого я учился, некогда было думать о домашнем очаге.
- Теперь у вас новая забота: кафедра, - сказал Конобеев.
- Вы правы. Но тянуть с матримониальными проблемами, видимо, больше нельзя… Иначе я в самом деле останусь холостяком. Не сосватаете ли вы мне кого-нибудь, Прохор Кузьмич?
Они оба рассмеялись.
- Между прочим, исповедующие конфуцианство, - заговорил Валентин Петрович, - раз в году, в день зимнего солнцестояния, совершают жертвоприношение Небу. В этот день мужское, светлое, активное начало, именуемое силой Янь, берет верх над темным, женским, пассивным началом - Инь! В Китае в честь этого дня сооружен даже величественный Храм неба. Поэтому не торопите меня, Прохор Кузьмич… Не приближайте тот день, когда надо мной возьмет начало сила Инь.
- Не буду, Валентин Петрович. Оставайтесь светлым и активным. Ладно?
- Вот и договорились. Спасибо!
IV
Александр Николаевич ждал звонка из Москвы в двадцать два часа. В такое время обычно звонил Бирюков, когда на Западноморском управлении висело трудно расследуемое дело, подобное этому, нынешнему.
Но Бирюков позвонил раньше на целый час. Начальник управления поднял телефонную трубку, чувствуя, как потянуло и заныло в левой части груди.
- Да, я слушаю, - сказал он. - Жуков у телефона. Добрый вечер, Василий Пименович. Согласен с вами, не очень добрый… Нет, погода отличная. Выберетесь в дюны? Не верю. Все обещаете, обещаете… Пока глухо, Василий Пименович. Работаем… Нет, версий много, и с аспирантом как будто бы версия перспективная. Не нашли еще Петерса. Объявили розыск. Тут еще кое-что завязалось, но говорить пока рано. Проверяем. Завтра что-нибудь прояснится. Да мы понимаем, стараемся… Кого посылаете? А… все ясно. Решили, что не справимся? Конечно, понимаю, что в помощь… Разумеется, встретим. Утром выезжает? Завтра? Сам его встречу, большой ведь он специалист… Классик. Да я не обижаюсь, Василий Пименович! Мне даже лучше, если есть возможность свалить проколы на московского человека. Шучу, конечно. Из шкуры вылезем, снова перешерстим стоящие зацепки и моменты, подергаем путевые ниточки, заново проверим. Да и свежая голова, взгляд со стороны - это хорошо. Поможет нам по-иному увидеть, в другом свете… Хорошо, Василий Пименович, сделаем как приказано. Спасибо, дома все в порядке. Есть! Хорошо. Так точно! Будет исполнено. Всего вам доброго, Василий Пименович.
На другой день после разговора Александра Николаевича с Москвой в кабинете начальника управления собрали сотрудников группы Конобеева.
- Вот что, други мои, - ласково заговорил Жуков, и все поежились, ибо знали, какую бурю чувств всегда прячет их шеф под этим ласковым тоном. - Нет слов, работали вы много в эти дни… Знаю, видел, слышал и так далее. Но в нашей работе все определяется результатами. Где они? Их нет… Подвожу итог: мы не справились с делом, честь расследовать которое, и не только честь - долг! - принадлежали нам. Честь и долг! Считаю, что самым обидным для вас должен быть тот факт, что вывод о нашей непригодности сделал еще до меня Василий Пименович Бирюков. Именно он сказал мне вчера по телефону, что утром к нам выезжает, сейчас уже выехал, следователь по особо важным делам. Группа Конобеева переходит в его полное оперативное подчинение. Пусть москвич задает вам перцу, если мои специи приходятся не по вкусу.
Сотрудники молчали, потупив голову. А что тут, собственно, было говорить?
Первым подал голос никогда не унывающий Кравченко. Впрочем, унывать ему не было резона. Его версия все еще прорабатывалась, на Валдемара Петерса был объявлен всесоюзный розыск.
- А можно спросить, як кличуть того Шерлока Холмса? - спросил он с несколько деланной непринужденностью.
- Можно, - мрачно ответил начальник управления. - Его зовут Юрий Алексеевич Леденев.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Нить Ариадны
Глава первая
ДЕЛО, КОТОРОМУ ДВАДЦАТЬ ВЕКОВ
Поручение Бирюкова пришлось Юрию Алексеевичу по душе. Он знал немного о существе дела, связанного с убийством профессора Маркерта, загадочного дела, в котором увязли западноморцы, и эта история представлялась ему интересной, тем более что в последнее время Леденеву попадались скучные, невыразительные случаи, сводящиеся в основном к протокольному оформлению.
Когда Василий Пименович в общих чертах ознакомил Леденева с предстоящей задачей и предложил отправиться в Западноморск, тот внутренне возликовал. И не только потому, что жена его, Вера Васильевна, вот уже неделю отдыхала в санатории, расположенном в Юсовых дюнах. Правда, Бирюков не удержался, чтоб не подчеркнуть сие обстоятельство. Вот, мол, какой я внимательный по отношению к лучшим, золотым кадрам, которые, как всегда, решают все… Юрия Алексеевича обрадовал, что ему вновь, как в относительно недавнем деле со "свидетелями Иеговы", придется окунуться в причудливый мир искусных хитросплетений, схватиться со своеобразной логикой религии, которая организована по другим законам, нежели логика формальная. Но, будучи порождением ума человеческого, религия подвластна и иным аргументам, если их рождает не менее изощренный и отточенный на оселке логического мышления разум.
После разговора с Василием Пименовичем Леденев внимательно ознакомился с теми материалами по делу профессора Маркерта, которые были направлены Западноморским управлением в Москву. Сведения оказались самыми общими… Но суть дела теперь была ему более или менее ясна. Остальное он доберет на месте. Изучит протоколы допросов, заключения экспертов, сам побывает на месте происшествия, поговорит с сотрудниками Жукова и прокуратуры, у которой на контроле дело об убийстве, а также с теми людьми, с которыми оперативники уже вступали в контакт в процессе предварительного расследования. Все это будет там, в Западноморске, а пока надо подобрать кое-какую литературу… Старозаветная Библия у него есть. Новый Завет, Евангелие тоже, он раздобыл их для домашней библиотеки еще во времена дела о сектантах. Не мешало бы почитать еще книги добрых комментаторов, философов-атеистов…
Леденев позвонил в Центральную библиотеку Министерства внутренних дел и попросил подобрать для него соответствующую литературу. Затем пришел в канцелярию, получил командировочное удостоверение, спустился двумя этажами ниже в финансовый отдел, где ему выдали деньги и железнодорожный литер. Билет на фирменный поезд "Балтика" назначением Москва - Западноморск был для Юрия Алексеевич заказан, и он должен был взять его в служебной кассе перед отходом экспресса завтра утром.
Покончив с бумажными делами, Юрий Алексеевич направился в библиотеку. Там его уже ждала стопка книг. Библиотекарь, пожилая женщина, хорошо знавшая Леденева, спросила:
- Божественный интерес, Юрий Алексеевич, для души или для дела? Я вижу, вы теперь неизменно верны этой теме…
Леденев улыбнулся.
- Мне трудно разделять уже, Владислава Ивановна, где мои действия для души становятся необходимыми для дела. И наоборот…
- Понимаю вас, Юрий Алексеевич. Вот ваши книги. Посмотрите, что вам подойдет. Отберите сами.
- Кое-что я возьму с собой, Владислава Ивановна, буду читать в командировке.
- Ради Бога. Вы у меня надежный читатель. Вам можно доверить не только книги.
- Ну спасибо, коли так.
Книг ему Владислава Ивановна отобрала предостаточно. Всего и за месяц не прочитать. Надо взять с собой наиболее интересное, подходящее и по делу, и по тому, что интересует его самого.
Леденев отложил томик Гегеля, где были собраны философские работы по истории христианства, ранее не публиковавшиеся на русском языке. Приглянулись ему и монография Иосифа Крывелева "Что знает история об Иисусе Христе?", брошюра Моисея Беленького "Иудаизм". У Канта Юрий Алексеевич выбрал "Критику чистого разума", где внимание его привлекли разделы "Об основаниях спекулятивного разума для доказательства бытия высшей сущности", "О невозможности онтологического доказательства бытия бога" и "О невозможности космологического доказательства бытия бога". Владислава Ивановна заложила и в нескольких других томах собрания сочинений Иммануила Канта страницы, где излагались атеистические взгляды философа, в частности в "Метафизике нравстенности". Но Леденев прикинул, что если себя не ограничить, то ручка его дорожного чемодана наверняка не выдержит и оторвется. Тем не менее Леденев положил себе обязательно познакомиться с этой работой Канта по возвращении из Заподноморска. Юрий Алексеевич присовокупил к отобранным книгам сочинения Шарля де Бросса "О фетишизме", а остальное вернул Владиславе Ивановне.
Он поблагодарил ее за помощь в подборе книг, сложил их в портфель, который предусмотрительно захватил с собой, и отправился к Василию Пименовичу попрощаться, да и получить напутственные инструкции от начальства было необходимо.
Вечером Юрий Алексеевич зарылся в книги, отказав себе даже в футбольном матче на первенство страны: экран телевизора так и остался серым и скучным. Леденев поначалу просматривал все, что считал необходимым, задерживался на зацепивших его внимание местах, делал пометки, кое-что выписывал в блокнот, который завел для нового дела.
…Экспресс "Балтика" отошел от перрона точно по расписанию. Попутчики попались Юрию Алексеевичу спокойные, тихие: уже немолодая супружеская пара, отправившаяся отдыхать на взморье, и неразговорчивый высокий литовец, он выходил в Вильнюсе.
Первый час начавшегося путешествия к янтарным берегам Леденев простоял в коридоре у окна, пользуясь случаем посмотреть, как строится, преобразуется столица и ее окраины… После Можайска Леденев вернулся в купе, посидел немного. Супруги вполголоса говорили о своем, литовец молчал, Юрий Алексеевич произнес пару необязательных фраз и подался к себе на полку… Там как-то посвободнее себя чувствуешь, не мешаешь никому и читать вечером удобно.