Э. Листов. "Женщина у окна". Портрет в бордовых тонах. Холст, масло
Ничего интересного, кроме небольшой картины, извлеченной из чемодана, в комнате Ольги Сергеевны обнаружить не удалось. После того, как все было закончено, старший оперуполномоченный Платошин все-таки показал картину обитателям особняка Листовых. Никто не подал вида, что видел ее и раньше. Вера Федоровна передернула плечиками, Олимпиада Серафимовна всхлипнула и отвернулась, только Веригин зачем-то достал очки с плюсовыми стеклами, нацепил на нос и нагнулся над картиной:
- Ну-ка, ну-ка…
Портрет в бордовых тонах сильно отличался от картины, висевшей теперь в гостиной. Тот портрет был весь как будто наполнен светом, розоватое утреннее небо словно переливалось, играло, а лицо молодой девушки, изображенной на нем, было удивительно чистым, спокойным и радостным.
Женщина в бордовом платье отчего-то выглядела старой, уставшей, хотя в ее волосах не было ни одного седого волоса. Лицо ее не сияло, оно словно бы увядало с каждым новым мазком, положенным на полотно старым художником, пока не получилось это.
Эраст Валентинович, вздыхая:
- Да-с. Неудачно. Но подпись имеется. Думаю, что несколько тысяч долларов эта картина стоит. Но, сказать по правде, это отвратительно.
Ольга Сергеевна:
- Да что вы понимаете! Вы просто завидуете!
Веригин, обиженно поправив очки:
- Я не художник. Я критик.
Ольга Сергеевна:
- Все критики - это неудавшиеся художники!
Веригин, снимая очки:
- Ну, знаете! Терпеть оскорбление от особы, которая совершила преступление, я не желаю! Ну, знаете! Попрошу оградить.
Старший оперуполномоченный, пожав плечами:
- Разберемся! Ольга Сергеевна, попрошу вас в машину. Следователь ждет.
Ольга Сергеевна:
- Можно позвонить?
Старший оперуполномоченный:
- Позвонить? Кому?
Ольга Сергеевна:
- Соседке. Разве я не имею право? У меня квартира, я хочу, чтобы за ней присмотрели.
Старший оперуполномоченный:
- Хорошо, можете позвонить, кому захотите. Это на ход следствия никак не повлияет. Телефон в гостиной, так я понимаю? Или вам мобильную связь предоставить?
Ольга Сергеевна:
- Обойдусь.
И она, ни на кого так и не взглянув, прошла в дом. Капитан кивнул одному из милиционеров: мол, проследи, чтобы ничего такого не сотворила. Потом, словно вдруг что-то вспомнив, посмотрел на присутствующих.
Старший оперуполномоченный:
- Да, а где та книжечка, что была при Марии Кирсановой?
Олимпиада Серафимовна, удивленно:
- Записная книжка? А вам зачем?
Старший оперуполномоченный:
- Попрошу найти и принести. Необходимо для следствия.
Валя, метнувшись к двери:
- Я принесу! Она у Маруси в комнате!
Наталья Александровна ей вслед:
- Тебе не в первый раз по чемоданам лазить!
Медсестра через несколько минут принесла черную кожаную сумочку на длинном ремешке. Капитан расстегнул замочек, достал записную книжку:
- Очень интересно! Как знать, может и пригодится?
Вернувшаяся на веранду в сопровождении милиционера Ольга Сергеевна сумочку заметила сразу:
- Зачем это вам?
Старший оперуполномоченный:
- Как же? Улика! А что вы так переживаете, Ольга Сергеевна!
Ольга Сергеевна:
- Вы не имеете право трогать личные вещи!
Старший оперуполномоченный:
- А это разве ваше? Кстати, последний вопрос: вы, когда убираетесь, надеваете на руки перчатки?
Ольга Сергеевна:
- Перчатки? А что тут такого?
Старший оперуполномоченный:
- Да, ничего. Нитяные, резиновые?
Ольга Сергеевна молчала. Егорушка, сморщив нос, произнес:
- Нитяные, я видел. Иногда надевает.
Ольга Сергеевна:
- Выродок! Юродивый! Но ничего, покрутитесь теперь! Я вам устрою!
Старший оперуполномоченный:
- Прошу в машину. Так же попрошу присутствующих отметить факт возвращения краденой картины. Чтобы не было потом претензий.
Домработницу увели. Олимпиада Серафимовна снова разохалась, попросила у Вали капелек и подушку под спину, и пока та бегала за всем этим, обиженно моргнув, спросила у сидящих на веранде:
- Что это она сказала? Что значит покрутимся? О чем это она?
Но никто Олимпиаде Серафимовне не ответил.
ЧЕРНЫЙ
Завтрак был испорчен, и у всех разом пропал аппетит. Некоторое время спустя, дамы разошлись, а на веранде остались только братья и Валя, убирающая посуду со стола. Егорушка, посопев носом, заметил:
- Я всегда знал, что Ольга Сергеевна плохая.
- А ты хороший, - раздраженно заметил старший брат. - Тебе давно лечиться надо. Как ты теперь жить собираешься? И где?
- Как где? Здесь.
- А ты соображаешь, что теперь папина доля перейдет к твоей тетке? А тебе ничего. Ни-че-го, по слогам повторил Эдик.
- Ну и что? Разве Маруся меня выгонит? Она хорошая.
- У нее ведь и другие родственники имеются. Как ты с ними уживешься?
- Какие родственники?
- Иногда мне тебя даже жалко, Егор, - грустно сказал старший брат. - Ладно, живи. Дозволяю. Только перестань подсматривать, иначе вылетишь отсюда с треском.
- А кто меня выгонит? Ты что ли?
- Хотя бы и я, - лениво потянулся Эдик.
- Пойду почитаю, - обиженно сказал Егорушка. - Мне не нравится все, что ты говоришь.
Валя, вновь вернувшаяся на веранду за посудой, проводила его насмешливым взглядом. Ребенок, большой ребенок! И виновато сказала Эдику:
- Сумочку пришлось отдать.
- Ничего, - отмахнулся он. - В конце концов, все тайное становится явным. Странно, что практически все заглядывали в Марусину записную книжку, и никто не обратил внимания на строчку, которая так важна! Не думаю, что домохранительница будет теперь молчать. Хотя… Это мотив, так мотив! Даже к лучшему, что так вышло. И все в маленькой записной книжке, если только милиция сообразит.
- Мотив чего? - не поняла Валя.
- Двух убийств, вот чего. По крайней мере, он объясняет, почему она застрелила отца. Ладно, пойду, позвоню. А ты молодец.
Валя зарумянилась.
- Может, чего еще надо сделать?
- Ходи по дому, слушай, приглядывайся. И за Настей присмотри.
- Она к вам… очень хорошо относится.
- Мы же договорились, что будем на "ты". Относится! - хмыкнул Эдик. - Пойду позвоню.
Валя понесла на кухню грязные чашки, а он спустился в сад, достал мобильный телефон и, набрав номер, услышал длинные гудки.
- Что за черт? - он уже начинал волноваться. - Неужели еще не проснулась?
Набрал номер еще раз, никакого ответа.
- Ту ти, ту, ту, ту, - усмехнулся Эдик. - Надо ехать.
Эраст Валентинович Веригин, уже в своих ботинках, спускался по ступенькам в сад.
- Далеко собрались? - поинтересовался Эдик.
- Домой поеду, - тяжело вздохнул Веригин. - Слава богу, все разрешилось. Какая, однако, отвратительная женщина оказалась!
- Ну да… А папочку верните, Эраст Валентинович.
- Какую папочку?
- Ту самую.
Веригин замялся, начал оглядываться по сторонам, подкашливать по-стариковски, прочищая горло. Потом виновато взглянул на Эдика:
- Ах, это вам девушка рассказала, как я… Честное слово, она совсем не то подумала!
- Она не то, а я подумал, как надо. За нас обоих. Что там, Эраст Валентинович?
- Ничего особенного, Эдик, ничего особенного, - засуетился Веригин.
- То-то вы в нее так вцепились. Где папка?
- В…
- Где?
- В моей машине.
- Ах, уже в машине! Быстро соображаете!
- Там только акварели, ничего не значащие и не стоящие акварели!
- Кисти Эдуарда Листова. Ну да, ничего не стоящие! Охотно верю.
- Там даже подписей нет! Абсолютно никаких подписей! Это этюды, которые он привез около двадцати лет назад из провинции!
- И можно в уголке аккуратненько подрисовать: "Э. Веригин". А?
- Но это же невозможно! Все знают манеру Эдуарда Листова, и я никогда бы не посмел…
- Значит, акварели написаны не в его манере, Я все-таки кое-каких терминов успел нахвататься. А как насчет зависти?
- Какой зависти?
- Живописью в молодости баловались, Эраст Валентинович?
- Побойся бога, Эдуард, побойся бога! Я только хотел открыть миру нового Листова.
- Вот и откройте. Только без самодеятельности. А папку отдайте мне.
- Но… Она теперь принадлежит, как я понимаю, этой девушке, Марусе.
- Вот именно.
- А ты тогда тут причем?
- А вот этого не долго осталось ждать. Во всяком случае, я отстаиваю ее интересы, можете не сомневаться.
- Хорошо, - кивнул Веригин, - я отдам. Но Нелли сама хотела… А, впрочем, какая разница!
Сопровождаемый Эдиком он пошел к своей машине, синему "Ниссану", из салона бережно достал папку, подержал несколько секунд в руках, а потом с явным сожалением протянул Оболенскому:
- Вот. Только вы, Эдуард, имейте в виду, что обращаться с этим надо бережно.
- Да-да, - рассеянно ответил тот, заглянув в папку и присвистнул: - Ничего себе этюды! А неплохо, черт возьми! Неплохо! А? Я пока оставлю это себе.
Веригин что-то еще пытался сказать, но Эдик, не дослушав, быстрым шагом направился к своей машине. Вот старый прохиндей! Все воры, никому нельзя доверять в этом доме, никому!
…Он гнал машину по шоссе в сторону Москвы на высокой скорости, надеясь только на одно: Маруся еще спит. Бессонная ночь, большая доза снотворного. Нет, не могла она так быстро прийти в себя, если только не разбудили. А кто разбудил?
Эдик гнал прочь дурные мысли и убеждал себя, что все идет по плану. Отца больше нет, Настя пока молчит, тетя Нелли тоже умерла. Как там говорится? Мир ее праху. Все хорошо, все замечательно, все идет по плану. Ах, мама, мама, надо же было попасть в дом именно этому пистолету после стольких лет! А старший оперуполномоченный еще удивляется, откуда на нем твои отпечатки пальцев! Но сколько же лет этой истории? Их там просто не может быть, этих отпечатков! Мало ли в чьих руках успел побывать "Деринджер"! Он блефует, просто блефует. Или знает наверняка?
Потом, уже добравшись до дома, он нетерпеливо давил на кнопку, вызывая лифт, и переминался с ноги на ногу. Ну, скорее же, скорее! Как медленно!
Трель звонка зажурчала за дверью квартиры, но не последовало никакого ответа. Он прислушался: шагов нет. Еще раз прослушал простенькую мелодию, все еще не веря в происходящее. Потом вставил ключ в замочную скважину и открыл дверь:
- Маша! Где ты? Маша!
Тишина. Не разуваясь, он прошел через прихожую прямо в спальню. Кровать была не застелена, на столе горы грязной посуды, везде раскиданы испачканные красками тряпки. Самый настоящий бардак. А Маруси нет.
- Маша? Где ты? - прошептал Эдик. - Ты спишь. Я знаю, что ты спишь.
И он начал метаться по квартире, охваченный внезапным приступом ярости: грохнул одной дверью, другой, опрокинул стул, разбил какую-то вазу, на пол упал букет роз. Успевшие увять, цветы были безжалостно раздавлены ногой.
- Я знаю, ты спишь! - кричал он. - Ты спишь!
Маруси в доме не было. В большой комнате на столе он нашел неоконченный пейзаж и на нем записку:
"Мне было с тобой очень весело, корнет. Но сегодня явно не день Бэкхэма".
- Дура! - выругался Эдик. - Девчонка! Дура! Ну, где она теперь? Где?
Арбат
Она шла по улице, самой красивой улице Москвы, и ела мороженое. Телефонный звонок ее разбудил, отрезвил, заставил прийти в себя. В самом деле, не затем приехала в Москву - романов и в родном городке хватало. Замужество? Ха-ха! Но почему они все так суетятся? Подумаешь, деньги, наследство! Будущее? Какое будущее? Будущее вот, оно же и настоящее: брусчатка, по которой весело стучат каблучки, улица, где на каждом шагу встречаются настоящие поэты, те, у кого в душе вечная весна и тяга к полету, к свободе. И хочется быть вечным странником, а не приковывать себя цепями к какому-то богатому дому, к мужу, к детям Не дай Бог, еще и дети пойдут!
Нет, Марусе не хотелось сейчас ни мужа, ни детей. Это не для нее. И ехать по указанному адресу тоже не хотелось. Сначала один заявляет на нее права, потом другой. Да пошли бы они все куда подальше! Надоели! Она свободна. Сво-бод-на. Ото всего и ото всех.
- Девушка, можно с вами познакомиться?
Вот и этот туда же! Познакомиться!
- Нет.
- А куда вы так спешите?
- Еще не знаю. Но спешу.
Она смотрела на картины, выставленные на продажу, и думала: "Мои лучше". Она была в этом уверена, потому что в душе ее всегда было только одно - я лучше всех. И точка. Только бы не оставляло это желание писать, писать, писать… Только это она не могла отдать никому и ни за что, ни за какие деньги, ни за любовь, ни за спокойное, сытое существование. Без творческих запоев жизнь ее просто не имела смысла.
Не поедет она ни в какую квартиру, делать ей там нечего, только сидеть в четырех стенах, зевать, скучать и ждать неизвестно чего. А куда ехать? Пока не ясно. Сама не знает, чего хочется. Может, в следующую минуту возникнет новое желание и заставит предпринять какие-то действия. А пока… Может быть, мороженого?
Она вздохнула и достала из кармана деньги:
- Мороженое, эскимо в шоколаде.
Опять какой-то парень рядом! Поистине, одинокой симпатичной девушке, праздно шатающейся по Москве, просто проходу не дают!
- Девушка, сколько времени, не подскажете?
- Нет.
- Что, часов нет?
- Есть часы. Времени нет.
-: Ох, какая вы, девушка!
- Какая есть.
- Девушка, девушка, давайте, я напишу ваш портрет!
Уличный художник улыбается. Молодой симпатичный парень. Девушке скучно, девушку надо развлечь. Вот тут она и рассмеялась. Портрет? Ее портрет?
- Давай лучше, я твой напишу. За так.
- Какая вы, девушка!
- Что, жалко? Тогда заплачу за то, чтобы написать портрет. Идет?
- Идет! - весело рассмеялся парень.
Маруся села перед мольбертом, взяла в руки сангину и начала работать. Вот так. Еще штришок, еще. Она, Мария Кирсанова, она сама по себе. И не надо жалеть о нескольких потерянных днях, которые были просто наваждением.
- Девушка, да у вас талант!
- Я знаю, - не отрываясь от работы, отмахнулась от парня Маруся. И повторила: - Не верти головой и помолчи, сделай одолжение. Я все про себя знаю.
УВД одного из районов Москвы
Капитан Платошин устал, очень устал. В деле Листовых хотелось сегодня же поставить точку, ан нет, пока не получалось. Следователь целый час бился с подозреваемой в двух убийствах Ольгой Сергеевной Старицкой, но та категорически отказывалась признаться в совершенных деяниях. А мотив вот он: стоило только открыть записную книжечку, и получается, что Старицкая Ольга Сергеевна задумала совершить преступление давным-давно, поэтому-то, может, и цианистый калий из лаборатории украла. И нужна ей была одна только ампула, которая, когда время настало, пошла в дело. Но почему именно Нелли Робертовна? Неужели из ревности? Да ведь художник Эдуард Листов умер давно! Что-то в этом деле не стыкуется.
- Когда я пришла в комнату, хозяйка была еще жива, - упиралась Старицкая.
- А как же ампула?
- Мне же надо было забрать поднос! Как вы не понимаете?
- Понимаем. Значит, вы вернулись в комнату еще раз.
- Да, вернулась. Я увидела, что Нелли… Что она умерла. А под столом валяется пустая ампула. Я сразу поняла, что это та самая.
- Та самая? Что значит, та самая, Ольга Сергеевна?
- Которую я… взяла, а потом ее у меня украли.
- У вас? Украли?
- Ну да.
- Да кто же знал, что у вас есть яд?
- Я как-то сказала… одной женщине. Сказала, что в ящичке моего стола лежит яд.
- Замечательно! Сказали, что в ящичке вашего стола лежит ампула цианистого калия. Это называется просто - подсказали. Ведь с умыслом это было, признайтесь, Ольга Сергеевна?
- Я… Не было никакого умысла.
- Ну-ну, продолжайте.
- Да что вы на меня так смотрите! Не докажите! - Ольга Сергеевна попыталась успокоиться. - Она знала, да. Точно знала. Знала же!
- А зачем же вы уничтожили улику?
- Потому что вы бы все равно узнали, что ампула моя. Она специально это сделала, чтобы меня стали подозревать. Специально отравила Нелли Робертовну цианистым калием. А я раздавила ампулу ногой. Машинально.
Почему же с собой не взяли?
- Вы уже вошли в сад. Я просто испугалась и растерялась. Если бы подумать, поступила бы по другому. Но времени подумать не было. И я сделала глупость.
- Хорошо. Кто же из проживающих в доме женщин знал, что у вас есть яд?
И она назвала имя. Вот теперь и думай: случайное совпадение или не случайное? Сколько же в каждой семье тайн! А может, Старицкая и врет. Один раз зашла, чтобы поставить поднос на стол и цианистый калий в чашку всыпать, второй раз убедиться, что хозяйка выпила кофе и теперь мертва.
Капитан Платошин был расстроен. В этом запутанном деле можно рассчитывать только на признание убийцы, свидетелей-то нет. Следователь тоже это прекрасно понимает: эмоции к делу не пришьешь. Оно рассыплется в суде, словно карточный домик, особенно если адвоката хорошего нанять. А у Старицкой Ольги Сергеевны теперь будут деньги, большие деньги. Немного осталось ждать.
Платошин задержался у стола своего коллеги, потянул за уголок лежащую под листом исписанной бумаги фотографию:
- Это что?
- Дамочка одна заявление написала. Мол, дочь у нее пропала. Уехала в Москву, экзамены сдавать в театральное училище, а через некоторое время ее документы по почте пришли. Вот дамочка и заволновалась. А девица-то, небось, с кавалером на юг укатила. А документики просто потеряла, добрый человек нашел, по почте прислал. А дамочка истерику устроила: ах, моя Майя не такая, ищите! Знаем мы, какие они нынче, молодые девушки! Кто позовет, с тем и улетят на курорт. Какие уж тут экзамены! Девица-то симпатичная, вот и приглянулась какому-нибудь богатенькому Буратино.
- Да, симпатичная, - кивнул Платошин. - Майя говоришь?
- Майя, - коллега пододвинул к себе исписанный лист бумаги. - Майя Николаева, девятнадцати лет. Я так думаю, что протянем недельку-другую, она и объявится. В крайнем случае, через месяц.
- Интересно, очень интересно. А где остановилась ее мать?
- В гостинице. А что?
- Адрес, телефон?
- Да зачем тебе?
- Затем. Я знаю, где сейчас находится эта девятнадцатилетняя особа. Та еще оказалась штучка! На курорт, говоришь? Нет, они сейчас в другие игры играют. Молодые, да ранние.
- Да ну! Адрес? Пожалуйста! Слушай, я рад. Эта мамаша упрямая женщина. Сказала, что будет ночевать на лавочке перед управлением, а? Подайте ей Майю, и все тут!