- Дела в основном сегодняшние. Я тут попросил разыскать некоторые предварительные материалы. Ознакомься. Думаю, у тебя сразу появятся несколько версий…
Ага. Как и следовало ожидать. Хреновы дела твои, Турецкий. Если версий много, значит, скорее всего, ни одна из них ни к чему не приведет. Что ж, ситуация обычная. Независимо от того, приведет к чему-то или нет, каждую линию надо тщательно раскапывать… Такова, как говаривал один давний знакомый, се ля ва. Впрочем, знакомый не был следователем по особо важным делам.
- Понял. Разрешите идти?
- Идите, генерал Турецкий, - позволил Костя. И тут же снизил официальный тон: - Да, чуть не забыл: с тобой должны связаться из американского посольства. Пресс-атташе Тимоти Аткинс был другом Зернова…
Миновать подъезд, где в прежние времена выстраивались толпы за визой на выезд в страну обетованную Америку из нищей тогда России, удалось легко. Следователя по особо важным делам принимали с должной учтивостью. На лице Тимоти Аткинса, пухловатом, без морщин, с на редкость чистой розовой кожей, Турецкий не прочел особенной скорби. Что ж, не по всем утраченным друзьям мы одинаково скорбим. В конце концов, и английское слово "friendship" значит не то же, что русское "дружба": скорее, знакомство, приятельство, что ли…
- Присаживайтесь, пожалуйста, - пригласил Аткинс. - Александр…
- Борисович.
- Александр Борисович. Вы будете вести дело Питера?
Последовал некоторый обмен учтивыми, но малоинформативными фразами. Пресс-атташе удивительно хорошо, без акцента, говорил по-русски, и Турецкий не смог ему об этом не сказать.
- Это все Питер, - понял Тимоти. - Для практики я в студенческие годы много говорил с ним по-русски. Он же приохотил меня к вашей великой литературе.
"Вашей великой литературе" прозвучало уверенно, а вот употребляя редкий, с ореолом добротной устарелости, глагол "приохотить", американец улыбнулся, словно ступал по гладкому льду и заранее просил извинить, если поскользнется.
- Господин Аткинс, - не мог не задать вопрос Турецкий, - когда вы в последний раз видели Питера, он не производил впечатление угнетенного или встревоженного? Он ничего не рассказал вам о своих проблемах?
- Боюсь, даже если рассказал, мои сведения безнадежно устарели, - развел розовыми ладонями Тимоти Аткинс. - Мы с Питером в последний раз встречались год назад.
Вот тебе на. От Котельнической набережной до американского посольства - рукой подать. Чуть-чуть большее расстояние лежало между посольством и редакцией журнала, где работал Питер. Тем не менее двое друзей, достигших высот, каждый в своей профессиональной деятельности, не испытывали потребности почаще преодолевать это расстояние. Саша Турецкий и Слава Грязнов не смогли бы обойтись друг без друга целый год… Лишнее доказательства различия между дружбой и "фрэндшипом".
- И все же, - настаивал Турецкий, - он на что-нибудь жаловался? Или - на кого-нибудь?
- Питер не любил жаловаться. В нем соединялось несоединимое. Для всех журналист Зернов казался открытым, дружелюбным, рубаха-парнем, - вновь ощущение скольжения по тонкому льду, - но это камуфляж. Зернов, которого помню я, был закрытым, сложным человеком. Сложность психологии была у него чисто русская, как у героев Толстого, и это соединялось с американским "privacy" - это слово даже Питер не переводил, признавая, что в русском языке для него нет синонима. - Чувство охране… охранительности личной жизни. Мы не затрагивали вопросы личной жизни. Мы обсуждали политические события… вспоминали прошлое…
- Какие политические события вы обсуждали?
- Прежде всего угрозу современному цивилизованному миру со стороны ислама. Я придерживаюсь той позиции, что радикализм взглядов порождается бедностью и, экономически помогая мусульманским странам, мы можем способствовать снижению агрессивности фанатиков. Питер спорил со мной, доказывал, что агрессивность заложена в самой сущности ислама, и деньги, выделенные в помощь фанатикам, будут потрачены на выращивание новых убийц. Он считал, что заслоном на их пути должна стать Россия, которая сейчас, к сожалению, слишком слаба. Экономический рост - иллюзия: коррупция способна свести к нулю любой экономический рост.
- Он называл вам имена конкретных лиц, замешанных в коррупции?
- Мне? Господин Турецкий, он назвал их всему миру. Прочтите предпоследний номер "Мира и страны" за этот год и найдете в нем список ста богатейших людей Россия. Их состояние исчисляется не миллионами, а миллиардами! Конечно, я не могу вмешиваться, но это непорядок, когда такие деньги не тратятся на развитие производства или создание новых рабочих мест, а кладутся в карман частному лицу. Полагаю, каждый из этого "золотого" списка был способен затаить зло против Питера.
Сто подозреваемых? Да, Саша, ты влип.
- Но об этом вам может рассказать кто-то другой, - поймал себя за язык Аткинс, очевидно опасаясь, не переступил ли он границ дипломатической вежливости. - Я хотел представить вам несколько эпизодов из прошлого Питера, чтобы вы поняли, каким он был. Это был человек, взявший лучшее от двух своих родин - России и Америки-. От американцев - честность, равенство, открытость; от русских предков - силу, упорство, душевную устойчивость. Именно такие, как Питер Зернов, способствуют сближению наших народов…
ЭПИЗОД ИЗ ПРОШЛОГО ПИТЕРА ЗЕРНОВА
Пощечина
Это была провинциальная школа, с ее запахом пропитанных мелом губок для стирания с доски, со шкафчиками для вещей, которые неплотно закрывались, и поэтому некоторые ученики приносили из дому замки, чтобы никто не мог обнаружить, что они там прячут. А еще - огороженная площадка для подвижных игр и сражений в бейсбол. А еще - кинотеатр "Рубин", куда они ходили втроем с Клиффом и Чаком, чтобы потратить несколько центов на сахарную вату или поп-корн, замирая, когда на берег Черной лагуны выползало морское слизистое чудовище или из летающей тарелки высаживался на техасское ранчо десант инопланетян. Повсюду говорили о русских космических спутниках и о русской угрозе, и от этого слияния образов большеглазые длинноголовые космические пришельцы приобретали русские черты. Он обожал смотреть старую фантастику в кинотеатре "Рубин", гордившемся стеклянным потолком и темно-вишневым занавесом. Для школьных друзей и учителей этот мальчик был Питером, и это было нормально.
Кроме школы был дом. Дома он был Петей. К отцу и матери он должен был обращаться по-русски, и это было тоже нормально. Как и то, что кроме английского и французского он должен был учить русский язык и читать русские книги. Книги делились на два разряда: старые и новые. Старые отличались от новых наличием букв, которые не читались, что сближало отмененную русскую грамматику с современной английской. В новых эти буквы не допускались, зато в них попадались непонятные слова: "открытка", "раскладушка"… Когда он спрашивал об их значении маму или приходящую по вторникам и пятницам Амалию Федоровну, те объясняли, но непременно прибавляли, что так говорить неприлично, вместо "раскладушка" следует употреблять два слова, "раскладная кровать", вместо "открытка" - "открытое письмо", и что не следует подражать большевикам, которые вместе с Россией изуродовали ее язык. Однажды Петя спросил папу: если язык, на котором написаны новые книги, изуродованный, почему ему дают их читать? Папа смешно пошевелил такими же светло-ржаными, как Петины, но гораздо более толстыми и кустистыми бровями и сказал, что любой язык меняется с течением времени, и если русский язык изменился не в лучшую сторону, то Петя не должен презирать людей, которые употребляют слова наподобие "открытка" и "раскладушка", - это не их вина, а их беда. А знать современный русский необходимо для того, чтобы разговаривать с русскими, когда мы поедем в Россию.
- А нас там большевики не убьют? - Петя был потрясен. Большевики чуть не убили дедушку-генерала, портрет которого висел на почетном месте в гостиной, и, несмотря на это, папа хочет ехать к ним?
- Все меняется, - задумчиво сказал папа. - Мы вернемся на родину, когда там не останется большевиков. Верю, что так будет. Можно обманывать некоторых людей недолгое время, но вечно обманывать великий народ нельзя.
Когда-то давным-давно Питеру взбрело на ум, что его папа - русский шпион, и он с трудом дышал, полураздавленный открывшейся истиной. Потом сам понял, что это глупость. Русские шпионы всегда скрывают, что они русские, а папа ни от кого ничего не скрывает. Русские шпионы стремятся внедриться в высокотехнологичное военное производство, а папа содержит аптеку. И еще (хотя это несерьезно): русских шпионов обычно играют артисты высокие и горбоносые, а папа, плотный и невысокий, со своим веснушчатым лицом и рыжеватыми волосами, похож скорее на шотландца. Но главное, шпионы вечно притворяются, а папа никогда не врет. А то, что соседи и сослуживцы называют папу Джорджем Зерноу, когда на самом деле он Георгий Зернов, так это просто потому, что "Джордж" - это по-английски "Георгий", так же как "Питер" - это "Петр", "Петя", и о чем здесь рассусоливать?
Мир в своей двуединости был понятен, целесообразен и прост. Трещины в нем возникли позже…
- Эй, Зерноу, а вы дома варите картошку в самоваре?
Этот Билл Хармон перевелся в их класс недавно, но вел себя слишком нагло для новичка: так, словно старался застолбить главенствующее положение. Он напрашивался на то, чтоб ему хорошенько всыпали. Сидя на бревне во дворе в ожидании следующего урока, Питер повернулся, глядя на Билла в упор. Хармон был, пожалуй, выше, зато Питер шире в плечах, и неизвестно было бы еще, кто кого. Просто Питер не желал попусту лезть в драку и поэтому терпеливо сказал:
- Картошку никто в самоваре не варит. Самовар - это такая штука для чая. У нас есть старинный самовар, но мы им не пользуемся, он стоит в маминой комнате для красоты.
- А по-моему, вы все-таки им пользуетесь. Ну скажи, пользуетесь, да? Разводите костер, а над ним вешаете самовар?
После такого нельзя было сдержаться, и Питер двинулся на Билла, но между ними вклинился Чак, беспокойно поглядывая то на нового друга, то на старого:
- Что это вы? Не надо! Помиритесь, пожалуйста, помиритесь! Билли, ведь ты пошутил, да?
Билл сделал шаг назад. Лицо у него сделалось скучающе-расслабленное, но в щелках прищуренных глаз затаилась наглость.
- Конечно, я пошутил. На что тут сердиться? Я же не знал, как обращаются с самоварами.
Питер злился из-за того, что Чак почему-то решил, что им теперь нужно дружить втроем с Биллом. Возможно, Чак знает о нем что-то хорошее, но это не значит, что Питер согласен терпеть его насмешки над всем русским. Питеру следовало потребовать, чтобы Билл попросил прощения, а Билл сказал бы, что он просто пошутил, прощения просить не за что, видно, в этом классе шуток не понимают, и тогда с легким сердцем можно было бы полезть в драку и как следует наподдать Биллу, пока не зазвенит звонок. Разумный и ясный план смазало явление Клиффа, который, словно не обращая внимания на то, что происходит между Биллом и Питером, завопил:
- А вы знаете, какой фильм идет вечером в "Рубине"? "Распутин - безумный монах"! Там женщин кнутом хлещут!
Снова русская тема! Впрочем, Питер отнесся к этому, как к досадному совпадению. Клифф не такой, чтобы поддеть его нарочно.
- Нас не пустят, - благоразумно заметил Чак. - Сколько иксов перед названием? Для не достигших семнадцати строго не рекомендуется…
- Моя сестра разносит сахарную вату во время сеанса, - зашептал Клифф. - Я с ней договорился, она нас пропустит на галерею. Оттуда все видно.
- Всех пропустит? - уточнил Чак. - Всех четверых?
- Я не пойду, - сказал Питер. Он сам не понимал, что заставило его произнести эти слова. Вдруг выскочило, обожгло, как предощущение: на экране скачут мерзкие, кривляющиеся, окровавленные русские, а он, Питер, корчится в галерее, стараясь сжаться, исчезнуть, не быть. Что из того, что он никогда не видел России, всю жизнь прожил в этом городке, который знает как свои пять пальцев? Все равно он русский, и этого не смыть… - Некогда. Завтра контрольная по математике, нужно подготовиться.
- Да что там контрольная, - великодушно сказал бестактный Клифф, - ты и так лучше всех напишешь. У тебя же полно математических способностей.
- А я-то думал, - наглые щелочки Билла превратились в широко раскрытые, мнимо наивные глаза, - что Питер обязательно пойдет с нами. И будет объяснять, что в этом фильме не так, что продюсер выбрал не те самовары…
Дальнейшее развитие событий прекратил долгожданный звонок. Во время занятий по литературе Питер был скован и даже не смог прочесть свое любимое стихотворение Эмили Дикинсон, которое читал вслух еще полгода назад, и мисс Блэк велела ему сесть и прийти в себя, но Питер не приходил в себя, он думал. И до следующего звонка пришел к окончательному выводу, что не имеет права не пойти. Иначе Билл подумает, что Питер трус. И даже если Питеру наплевать, что подумает о нем Билл, если не пойти, на душе останется ссадина, и потом уже ничего нельзя будет исправить. Это во-первых. А во-вторых, дворянин не может себе позволить быть трусом. Это Питер слышал от папы. В Америке нет дворян, и сын аптекаря, наверное, не имеет права носить дворянский титул, но дедушка, воевавший против большевиков, был дворянином, и из уважения к дедушке Питер должен пойти в кино на "Распутина". Правда, папа не одобрил бы того, что сын, в его возрасте, ходит на такие фильмы… Но папе он все объяснит позже. Он поймет. Когда речь идет о делах чести, при чем тут возраст?
Послеполуденная жара дремала на зелени их заурядной улицы под окнами родного дома. Папа наверняка задержится допоздна у себя в аптеке. Из маминой комнаты доносился двойной смех: наверняка она с подругой, миссис Лэниган, придумывает новые прически или обсуждает состав предстоящей вечеринки. Питер постучал. Мама открыла не сразу. Волосы у нее были стянуты махровой лентой в пучок, лицо жирно блестело. Питеру не нравилось, когда мама так выглядела, хотя такое состояние у нее и называлось "наводить красоту". Но сейчас наведение красоты было кстати.
- Мама, я сегодня задержусь. - Красноречие несло Питера по волнам лжи. - Пойду делать уроки вместе с Клиффом и Чаком. Завтра контрольная, нужно подготовиться…
- Энн! - позвала из глубины комнаты миссис Лэниган. - Ты только взгляни, какое…
- Ладно, иди, иди, - невнимательно бросила мама. - Только если будешь возвращаться поздно, попроси, чтобы кто-нибудь из взрослых проводил тебя. - Она поспешно поцеловала Питера в щеку, оставив приторно-клубничный запах того, чем было намазано ее лицо, и захлопнула дверь. Питер отер щеку, медленно спустился по лестнице и двинулся навстречу своей участи.
Ему совсем не хотелось смотреть этот фильм…
- Мне совсем не хотелось смотреть этот фильм! - доказывал он папе, когда все открылось. В гостиной светилась лампа под зеленым абажуром, за окнами сонно шелестели кусты, и от обычности обстановки то, что происходило дома, делалось совсем невыносимым. - Но Билл Хармон, он у нас новенький, подкалывает меня тем, что я русский. Если бы я не пошел, он бы сказал, что я не пошел из-за того, что я русский, и надо мной стали бы смеяться.
- Ты же знал, что детям запрещено смотреть этот фильм, - устало сказал папа. Против обыкновения, сейчас он надел очки, которыми пользовался редко: может быть, для того, чтобы как следует рассмотреть неожиданный проступок сына. - В том, чтобы делать запрещенные вещи, нет никакого героизма. В нормально устроенном обществе ничего не запрещают просто так. Ты должен был не только не идти сам, но и отговорить своих товарищей.
Питер безнадежно вздохнул. Да, это было именно то, что он должен был сделать, с точки зрения взрослых. Но очень трудно объяснить взрослому, хотя бы и папе, почему именно этого он сделать не мог.
Питер желал бы избежать тяжелых объяснений. И, трезво рассуждая, он сам виноват в том, что объяснения потребовались. Никто ничего не узнал бы! Старшая сестра Клиффа с ирландским именем Дейрдре помимо торговли сахарной ватой занималась чтением философских книг и каких-то журналов, которые выпускали очень маленьким тиражом, и, в отличие от папы, считала, что запреты общества (она называла его "лживым и прогнившим") - это очень плохо, поэтому согласилась исполнить просьбу брата и провести его вместе со школьными друзьями на галерею, где обычно никто не сидит, тем более в будний день. Питер ожидал, что по дороге Билл снова станет его донимать, завоевывая свое никому не нужное первенство, но Билл молчал. Говорил Чак:
- Питер, не обижайся на Билла. Я ему тут объяснил, что ты не из России, что ты вырос в Америке и ненавидишь большевиков. Ведь правда?
Питер кивнул, ощущая неловкость. Большевиков он в самом деле ненавидел, но ведь фильм будет не о большевиках, а о том времени, которое отец всегда считал золотым веком. Фильм будет о России, и такой ответственности он выдержать не мог.
- Да, я никогда не был в России, - с напускным равнодушием ответил Питер. - И не поеду. Чего мне там делать?
- Но русский язык ты знаешь, - встрял Билл. - И всякие штуки про самовары…
- Родители заставляют. - Стремясь стать для школьных друзей совсем свойским, совсем Питером, без примеси Пети, он врал без зазрения совести. Вот как одна ложь, оказывается, влечет за собой другую. - Тебя небось тоже много чего заставляют делать…
Тут они проникли в "Рубин" со служебного входа, и Дейрдре, велев не шуметь, потому что у нее из-за них могут быть неприятности, провела их на галерею, откуда экран виднелся через низкую гипсовую загородку, состоявшую из барьера на коротких пузатых колоннах, и нужно было смотреть в отверстия между колоннами или положить подбородок на барьер, при детском росте иначе никак, и не успели они приспособиться, как фильм уже начался.
С самого начала фильм раздвоился, словно вместо одной пленки Питер, в отличие от других зрителей, смотрел две. На первой Кристофер Ли в роли страшного Распутина хозяйничал в бутафорской России среди падающего хлопьями ненатурального снега, на второй перед ним проплывала Россия из рассказов отца и старых, пестрящих твердым знаком книг. Какая из них была настоящая? Точность требовала ответить: та, которую вручили Питеру родители в хрустящей оболочке семейных воспоминаний. Но вот эта Россия, созданная американским режиссером, далеким от знания истории, обрамленная закрученным сюжетом, которого Питер, увлеченный внутренней борьбой, почти не улавливал, не позволяла отбросить себя просто так. Она обладала вязкостью неприличного анекдота, который способен любую чистоту запачкать и сбросить в грязь. Такой России и таких русских Питер не хотел, он от них открещивался, но получалась, что таким образом он открещивался от самого себя, потому что, чем интенсивнее нарастало желание не иметь ничего общего с такими русскими, тем сильнее рядом пробивалось желание не иметь ничего общего с русскими вообще, потому что именно такими их видят американцы, а ведь Америка - родина Питера, потому что он здесь родился, и куда же ему еще деваться, не в Россию же, там большевики…
Сцены, разворачивающиеся на экране, становились все более мерзкими, и они происходили на фоне православных икон, точно таких же, перед которыми Питер читает молитвы утром и вечером, и Питер зажмурился, если уж некуда было отвернуться.