Дженни упрямо мотнула головой. С большим трудом удалось ей избавиться от привычки к успокоительным, которыми ее пичкали врачи, и она не хотела начинать все снова.
- Понятно. Тогда сделаем вот так.- Я нашел пачку ваты, отщипнул от нее два клочка, смазал их кремом для лица и вставил ей в уши. Я панически боялся, как бы она не услышала кукушечьи крики и сквозь затычки и не уверилась, что в ее мозгу отдается голос безумия. Но ее лицо расслабилось, она с улыбкой потянулась к моей руке.
- Ах, дорогой, что бы я без тебя делала?
Я сидел на краю кровати, глядя, как Дженни засыпает, а эта треклятая птица все повторяла свое осточертевшее "куку". "Ты птица или нежный стон, блуждающий вокруг…" - невольно вспомнились слова Вордсворта. Однако, в отличие от поэта, мне хотелось назвать ее жуткой занудой, а то и похлеще. И я решил: как только удостоверюсь, что Дженни крепко спит и не проснется в мое отсутствие, я тихонечко выскользну и прогоню камнями эту отвратную тварь. Крики как будто бы доносились с одного из деревьев в конце проулка, но кукушку трудно увидеть даже днем - ее дразнящее кукование обволакивает тебя со всех сторон, а уж ночью!…
Но я слишком хорошо понимал, как болезненно могут откликаться эти крики в голове Дженни.
Это было самое темное, самое расслабляющее время суток - предрассветный час. Злой как черт, не смыкая глаз, я сидел на диване у окна, а кукушка продолжала куковать, и Дженни беспокойно ворочалась во сне. Из страха разбудить ее я даже не мог включить свет и почитать книгу. И вот тогда-то силы тьмы, чьим голосом, очевидно, была кукушка, внушили мне ужасную мысль. Всякий человек, воспитанный с детства на классике, склонен, вопреки доводам рассудка, верить в добрые и дурные предзнаменования. Так вот с какой зловещей прелюдии начинается наша новая жизнь! Настораживал меня не испуг Дженни, а то, что кукушка исстари ассоциируется с рогоносцем. Дженни, конечно, любит меня всем сердцем, говорил я себе, но ведь она еще так молода, а я… Покуда она нуждается в утешителе, в человеке, который совмещал бы в себе и любовника и отца, который был бы опорой для ее неустойчивой психики, все будет хорошо. Но долго ли продлится эта ее зависимость - ведь она почти исцелилась от своего недуга. Какие у меня основания надеяться, что она - с ее красотой, живостью, страстным интересом к окружающим-сможет довольствоваться таким сухарем, как я.
Какой-то подленький голосок вкрадчиво нашептывал мне: "Признайся, что тебе выгодно, выгодно, чтобы ее психика оставалась неустойчивой!"
Посулы, которыми пытается совратить нас Дьявол или Ид - называйте его как хотите,- необыкновенно вульгарны. Я улыбнулся, хорошо сознавая, что готов с радостью умереть хоть завтра, лишь бы моя смерть способствовала полному излечению Дженни. И все же капелька отравы просочилась в мои мысли, в голове у меня бесконечно повторялись две пары слов: "кукушка" - "рогоносец", "молодость" - "старость".
Я все еще боролся с этими навязчивыми мыслями, когда вдруг грянул ружейный выстрел. Стреляли из темноты, откуда-то слева. После недолгой тишины кукушка снова взялась за свое. Последовал второй выстрел, и на сей раз стрелок, по-видимому, не промахнулся.
Громко зашуршала листва, и что-то с мягким стуком шлепнулось оземь; затем я услышал шаги и грохот резко захлопнутой двери. Как я прикинул, стрелок вышел из Замка, расположенного в нашем проулке, ярдах в семидесяти от таверны, по той же стороне.
Итак, кукушка перестала быть "блуждающим стоном", и я мог вернуться в постель. Но спать уже расхотелось, а тут как раз птичий хор грянул свою торжественную песнь в честь наступающего утра, окончательно лишив меня всякой надежды на сон. Невзирая на усталость, голова работала активно: я обдумывал некую странность, которую заметил в убийстве кукушки. Я наспех настрочил записку и пришпилил ее к подушке, рядом с головой Дженни: "Кто-то подстрелил кукушку, я хочу найти ее останки". Надев брюки и толстый свитер поверх пижамы, я тихо соскользнул вниз по лестнице, отодвинул засов и вышел в бледные утренние сумерки. Идя вдоль по проулку, я заметил, что меня уже опередили. Какой-то незнакомец шарил тростью в густой траве и кустах под деревьями, граничащими с лугом.
Это был маленький, смахивающий на бочонок человечек в старомодной норфолкской куртке и бриджах, с сумкою через плечо. Его лицо оказалось значительно моложе, чем можно было предположить по шапке совершенно белых волос; оно было румяное, пухлощекое и походило на личики резиновых кукол, которыми мы играли в детстве: нажмешь - и выражение сразу меняется. Доведись мне встретить этого человека в лондонском клубе, я принял бы его за актера, некогда блиставшего в салонных комедиях, которые уже не пользуются популярностью у нынешнего поколения.
Он дружелюбно помахал мне рукой.
- Доброе утро, сэр. Ищете убитую птицу?
- Это вы подстрелили кукушку?
- Нет. Я долго валялся без сна, тщетно проклиная ее, но стрелял не я.- Он говорил приятным переливчатым тенорком с высокими нотками, знакомыми всякому, кто слышал, как британские певцы выводят речитатив.- Разрешите представиться. Карт. Элвин Карт. А вы живете в таверне?
- Временно, пока не въедем в свой дом. Джон Уотерсон. Новый хозяин "Зеленого уголка".
Он тепло пожал мне руку. Его ярко-голубые, цвета вероники, глаза живо замерцали.
- Замечательно, просто замечательно. Очень рад познакомиться. Добро пожаловать в Нетерплаш Канторум. Я слышал о вашем приезде. Жаль, что мы познакомились не на торжественной встрече, а здесь, в поисках убитой кукушки.
- Вам удалось ее найти?
Его глаза как-то вдруг поблекли.
- Кукушку? Нет.- Он еще раз ткнул в кусты тростью.- Трудно определить точное место по звуку. Вы не орнитолог, сэр?
- Увы, нет. Но, согласитесь, странно, что кукушка пела ночью.
- Пожалуй. Я живу вон там.- Он показал тростью на запущенный белый дом, который просвечивал сквозь деревья, на левом краю луга.- Раньше мы жили в Замке, вы знаете, но у нас такие высокие налоги на наследство, да и вообще… Хотите чашечку кофе? Холод собачий.
Я вежливо отклонил его приглашение, выразив намерение все же отыскать застреленную птицу.
- Видите ли,- пояснил я,- во всем этом было что-то неестественное. Вы слышали выстрелы?
- Да. Пожалуйста, продолжайте, сэр, вы пробуждаете во мне необычайное любопытство,- с едва уловимой насмешкой произнес Элвин Карт.
- После первого выстрела кукушка умолкла, но тут же снова начала петь. Ее пение прекратил лишь второй выстрел. Непонятно, почему ее не спугнул первый выстрел.
Он взглянул на меня с живейшим интересом.
- Кукушки часто поют, перелетая с дерева на дерево.
- Эта же и после первого выстрела продолжала куковать на прежнем месте. После второго выстрела я услышал шум ее падения.
- Какая наблюдательность, мой дорогой Холмс!- Элвин засиял улыбкой.- Может, эта кукушка была глухая? Во всяком случае, пренаглая, никому не давала спать всю ночь. Ну что ж,- продолжал он. доставая из сумки вересковую трубку и табак.- "И вот уж ранний затрубил петух…"
Судя по этой неудачной игре слов, он черпал свое остроумие из журнала "Панч" эпохи королевы Виктории или ее сына Эдуарда Седьмого. Вообще-то я не против игры слов: она свидетельствует об определенной живости ума, хотя и не очень высокого полета. Я начинал ощущать на себе обаяние личности Элвина Карта. Он бросил жестяную коробочку с табаком в сумку - там что-то звякнуло. Затем он стал раскуривать трубку. Я заметил, что одежда на нем довольно поношенная, манжеты рубашки сильно обтрепаны. Повернувшись спиной к лугу, я внимательно разглядывал его родовое жилище. По мере того как небеса светлели, благородный, времен Якова Первого фасад из хэмхильского камня менял свой серый цвет на тусклый блеск старого золота. Между Замком и невысокой каменной оградой простирался бархатистый газон. Рассеченные вертикальными брусьями окна походили на глаза, сомкнутые тяжелым сном.
- Какая жалость, что вам пришлось расстаться со своим Замком,- пустил я пробный шар.
Лицо моего собеседника на миг исказилось.
- Что поделаешь. Tempora mutantur et nos… Меняются времена. Меняются и владельцы домов. Вы еще не встречались с новым хозяином? Он, кажется, здесь.
- Нет, не встречался. Его зовут Пейстон?
- Сквайр Пейстон,- язвительно поправил Элвин.- Ужасный мужлан. Конечно, пообтесался немного. Даже, представляете себе, охотится.- Широко открыв голубые глаза, он изобразил некое подобие шутливого негодования, направленного, как я понял, не против самой охоты, то бишь убийства бедных зверюшек, но против того, чтобы этим делом занимался деловой человек, магнат.- Он метит в председатели Толлертонского охотничьего клуба,- продолжал Элвин,- ради этого готов на все. Но согласится ли клуб избрать своим председателем человека, женатого на черномазой?…
- Черномазой?- удивился я.
Элвин передернулся, но тут же просиял снова.
- Его жена - индианка. Вера Пейстон. Сногсшибательная, должен я признать, красотка. Только редко появляется на людях. Тип гаремной затворницы. Экзотическая - так, кажется, принято говорить?- женщина. Редкая птица в наших краях. Страстоцвет среди примул.- Его лицо вдруг приняло озабоченное выражение.- Послушайте, мой дорогой Уотерсон, с моей стороны просто невежливо задерживать вас так долго своей болтовней: вы, верно, прозябли до мозга костей. На вашем месте я поторопился бы домой. Эта утренняя роса… в вашем возрасте…
- Благодарю вас, я ничуть не замерз,- ответил я, слегка задетый этим намеком на мои годы, да еще исходившим от человека всего на несколько лет моложе меня.- Свитер на мне очень теплый.
Я подобрал валявшийся на земле сук и тоже стал шарить в гуще травы. Несколько минут Элвин ходил следом за мной, но затем слегка раздраженным тоном произнес:
- Зря стараетесь, дружище. Я уже все здесь обыскал. Как говорится: "Любопытство сгубило кота"- бедняга, должно быть, схватил воспаление легких. Я ухожу. Приглашаю вас сегодня на ужин. Вместе с женой.
Я принял это неожиданное приглашение, которое прозвучало скорее как приказ: Элвин Карт, по всей вероятности, был стеснен в деньгах, но недаром в его жилах текла кровь многих поколений сквайров, привыкших повелевать. Он повернулся - в сумке опять что-то звякнуло - и размашисто зашагал через луг.
Солнце уже ярко сверкало, и под его пологими лучами седая роса превратилась в бриллиантовые россыпи. Еще с четверть часа я продолжал поиски, но так и не нашел останков кукушки - только несколько ржавых жестянок, набрякшие от влаги листья, пустая коробка из-под сигарет, давно сдохший грач, яичная скорлупа, блестящий кусок проволоки с припаянной к нему небольшой шестеренкой и несколько увядших колокольчиков, кем-то сорванных и брошенных. Повинуясь безотчетному импульсу, я вытащил из травы проволоку с шестеренкой и направился к таверне.
И вдруг я увидел золотую вспышку: в широком парадном подъезде Замка появилась женщина. Она постояла, заслонив ладонью глаза, и стала прогуливаться по обрызганному росой газону. Женщина была в золотом сари, босиком. Меня поразила грациозность ее походки. Она как будто парила над травой. Я вспомнил, как Вергилий описывает Камиллу. Честно сознаюсь: несколько минут - пока женщина не вошла в Замок - я стоял, не замеченный ею, в тени дерева. Меня переполнял чисто эстетический восторг.
2. НЕСЧАСТЛИВЫЕ КАРТЫ
К тому времени, когда мы с Дженни рука об руку направились к дому Картов, она уже полностью оправилась от испытанного ею ночью потрясения. Вместо обеда мы устроили себе пикник на холме, откуда в блаженной праздности любовались спокойной равниной, убегающей к Дорчестеру. Тишь стояла такая, что слышно было, как коровы пережевывают свою жвачку на выпасе в ста ярдах от нас, а жужжание пчелы звучало столь же громко, как гудение волынки. Но даже идиллически прекрасные холмы не могли удержать нас надолго: к четырем часам мы спустились в свой любимый "Зеленый уголок", отворили белую калитку, прошли по засыпанной битым кирпичом дорожке с бордюром из желтофиолей, полюбовались цветущим садиком в глубине и, наконец, оказались у себя дома. Когда мы прошли в гостиную, Дженни сплела пальцы рук перед грудью и с глубоким удовлетворением вздохнула, глаза ее так и сияли.
- Ах, как я счастлива!- воскликнула она.
Гостиная, отделанная по ее указаниям, выглядела просто великолепно; мы еще не успели перевезти мебель, но пол уже был застлан ковром, а оба окна, выходящие на юг, где тянулась цепь холмов,- занавешены шторами; оклеенная белыми с золотыми лирами обоями, комната казалась очень просторной. По отрешенному виду Дженни нетрудно было догадаться, что она уже двадцатый раз подбирает наиболее удачную расстановку мебели. Я зашел в пристройку; окна здесь смотрели на юг и на запад: вот только подсохнет штукатурка, и комната окончательно готова. Один из наших мастеров - Джордж Миллз - устанавливал стеллажи для книг. Уроженец Сомерсета, он живет в Толлертоне десять лет, но все еще считается чужаком.
Мы поболтали несколько минут. Он очень вежливо осведомился, не могу ли я выдать ему аванс под уже завезенные материалы.
- Пожалуйста.- Я достал чековую книжку.- Пятидесяти фунтов хватит? Почему вы не попросили об этом раньше?
Джордж с большой благодарностью принял эту скромную сумму.
- Вы не представляете себе,- поделился он со мной,- сколько трудностей бывает у нас с должниками. Не хочу называть никаких имен, но здесь есть один человек, который должен мне пятьсот фунтов. И так по всему округу. И заметьте, не какая-то там шантрапа, а люди родовитые, с титулами.
- Почему вы не подадите на них в суд?
- Не могу, сэр. Это подорвет мою репутацию. К тому же, только свяжись с этими судейскими, процесс затянется на много лет, расходов уйма, и даже если выиграешь - выгода невелика.- И Джордж завел долгий и путаный рассказ о том, как он оборудовал ванную в Толлертоне, а заказчица отказалась оплатить необходимые переделки под тем предлогом, что они не были включены в предварительную смету, а устная договоренность не в счет.
Пока он рассказывал, появилась Дженни. Она посмотрела на нас с лукавой насмешкой.
- Опять сплетничаете?
- Да, миссис Уотерсон,- подтвердил Джордж: он просто обожал Дженни.
Я никогда не мог уразуметь, почему моралисты столь сурово осуждают так называемые "сплетни". Это не только особый жанр устной литературы, распространенный среди малограмотных, но и любимое развлечение таких интеллектуалов, как университетские преподаватели и священники. Как обесцветилось бы наще общение, если бы этот, по выражению Бернса, "непокорный член" - язык - не получал иногда свободу позлословить.
- Я слышал, мистер Пейстон многое переделал в своем Замке да и во всей деревне?
- Говорят, так. Он не признает местных мастеров,- ответил Джордж без какой-либо досады.- Ему подавай подрядчика из Пула.
Стало быть, это не Пейстон задолжал пятьсот фунтов…
Вечером, перейдя через луг, мы с Дженни позвонили в дверь Картов. Жили они в двухэтажном, с незатейливым квадратным фасадом доме времен королевы Анны. Построен он был как отдельный флигель при Замке, вероятно, в пору семейного процветания, но сейчас имел довольно запущенный вид. Дверь отворил Элвин Карт в куртке лилового бархата и желтовато-белых фланелевых брюках. Встретил он нас очень любезно и, оживленно разговаривая с Дженни, провел через холл в заднюю часть дома, а оттуда в сад.
Лужайка, лишь кое-где поросшая растрепанными султанами пампасной травы, отлого спускалась к речушке Пайдал; в промежутках между песнями дроздов и словами нашего хозяина отчетливо слышался легкий звон ее вод. Справа, под хилыми, словно скрученными ревматизмом яблонями, стояли рядком три улья, маленькая кирпичная пристройка с этой стороны дома резко контрастировала с его общим изящным обликом. Посреди лужайки - белый железный стол, уставленный бутылками, вокруг него - четыре новомодных садовых кресла из алюминия. Элвин, суетясь, усадил Дженни в одно из кресел и настаивал, чтобы она устроилась поудобнее.
- Нет, нет,- запротестовала она,- вы не должны обращаться со мной, как с больной.
- Извините, но ведь вы и в самом деле были больны. Помяните мое слово, миссис Уотерсон, здесь, в Дорсете, ваши щечки снова зацветут розами.
Проклятая старая лиса, обозлился я, заметив, как поежилась Дженни, откуда он пронюхал о ее болезни - или это просто так, наугад?
- Мы тут все люди скучные, тихие,- бормотал Элвин.- Самое место, чтобы подлечиться. Говорят, нынче в Оксфорде - вы ведь живете в Оксфорде?- ужасно шумно. Сам-то я учился в Кембридже. Но простите, я совсем забыл о своем приятном долге хозяина: слишком долго живу анахоретом. Что вам можно пить, дорогая миссис Уотерсон?
- Все. Я вполне здорова. И уже давно,- ответила Дженни с чуть заметной натянутостью.
- Хорошо. Превосходно.- Голос Элвина звучал как-то неотчетливо.- Разрешите мне порекомендовать вам джин с горьким лимоном.
Он налил ей в бокал джина с горьким лимонным соком и предложил мне жестом налить себе сока из другой бутылки. Я снял металлическую пробку и наклонил бутылку. Из горлышка не вытекло ни капли. Я посмотрел бутылку на просвет. Она была полна.
- Тут что-то не так…
- Ах, дорогой сэр, это все моя рассеянность. Я держу эту бутылку, чтобы развлекать ребятишек. Не правда ли, забавная штучка? Не знаю, как она сюда затесалась. Попробуйте вот эту.- Его младенчески голубые глаза сверкали лукавством.- У вас есть дети, миссис Уотерсон?
- Двое. Пасынок и падчерица. И оба очень славные.
- Не сомневаюсь,- с энтузиазмом подхватил он.- Но ведь вам надо завести своих собственных. Непременно.- Его обаяние исключало всякую возможность намеренной обиды, но глаза Дженни на миг помрачнели.
- О чем вы тут толкуете?- послышался вдруг чей-то голос.
- О том, что нашей гостье надо завести своих детей… Разрешите представить моего брата Берти. Миссис Уотерсон. Джон Уотерсон.