- Не скажу, что у вас неприятное лицо, детектив, - призналась дама. - Но обстоятельства, при которых вы вторглись в мой дом…
- Это моя работа, - он развел руками, - как правило, людям она не нравится. Даже мне она не всегда нравится.
Она посмотрела по сторонам.
- Вы сегодня без эскорта? Простите покорно, детектив, не самое подходящее время. Я должна ехать.
- Так бывает, - кивнул Турецкий, - самый подходящий момент наступает в самое неподходящее время.
- Нет, серьезно, - она нетерпеливо посмотрела на часы, - буду счастлива поговорить с вами еще раз, но только не сегодня.
- У вас хорошая машина, - похвалил Турецкий, - не скажу, что очень скромная, но… Хотя зачем нам эта скромность?
- Кратчайшая дорога в неизвестность, - согласилась дама. - Хорошо, детектив, вижу, вам есть что сказать. Домой пригласить не могу, уже поздно, спрашивайте здесь. Минутки вам хватит?
- Вы так щедры, Надежда Леопольдовна. Все очень просто. Я расследую обстоятельства исчезновения Поличного Евгения Михайловича и восстанавливаю события воскресного утра, когда он пропал. Не буду ходить вокруг да около - на подозрении четыре квартиры. Одна из них, поздравляю, - ваша.
- Спасибо за поздравление, - дама сухо улыбнулась. - Хорошо, я не буду возмущаться, хотя точно помню, что в мою квартиру он не заходил. Неблагодарная у вас работа, детектив, убеждаться в том, что является фактом. Ведь я-то об этом точно знаю.
- Свинская работа, - согласился Турецкий. - И пока ученые не изобретут прибор, позволяющий безошибочно читать мысли, мы будем вкалывать, как каторжные, чтобы убедиться в том, что другим и так известно. Впрочем, прибор не поможет. Быстро найдутся умники, которые станут предлагать программы, специально разработанные для блокировки нежелательных мыслей. Кстати, ваше утверждение насчет того, что "вы знаете точно", кажется мне достаточно легкомысленным, непродуманным и в корне ошибочным.
- Как-то это иносказательно, детектив, - насторожилась Харецкая. - Вы не могли бы говорить конкретнее?
- Хорошо. С этого момента сплошная конкретика. Вы крепко по утрам спите?
- Странный вопрос…
- А вопросы психиатра всегда странные. Это шутка, Надежда Леопольдовна. Посудите сами. Вот ваши слова. В воскресенье четырнадцатого июня на работу вы не пошли. Вымогались, кончились силы, очень вас понимаю. Проснулись в десять утра. Каневич лежал рядом. Вы опять уснули. Слышали сквозь сон, как ваш мужчина гремел посудой на кухне, готовил завтрак, что со стороны мужчины весьма благородно. Вы ему крикнули, чтобы притушил громкость, укрылись подушкой и снова уснули.
- У вас прекрасная память, - похвалила женщина.
- Спасибо. Потом в районе одиннадцати - точное время сообщить вы затруднились - вы окончательно проснулись, отправились на кухню. Каневича, по вашему утверждению, там не было. Он мылся под душем. Вы ждали, пока он завершит омовение. Но когда он покинул, наконец, ванную, в дверь позвонили, вторглись люди в мундирах и без, так что утренний душ вы так и не приняли.
- Отлично, - похвалила женщина. - Я могу уже ехать?
- Не спешите вы так… Я не зря спросил, крепко ли вы спите. Теоретически, пока вы спали под подушкой, Каневич мог впустить в квартиру Поличного. Не делайте возмущенное лицо, Надежда Леопольдовна, от теоретизирования еще никто не умирал. Ведь, признайтесь, мог?
- Мог, - согласилась женщина, - если тот не воспользовался звонком, а тихо поскребся в дверь. Зачем Родиону это нужно? И куда он дел Поличного? Спрятал на антресоли? И я бы ничего не почувствовала по поведению Родика? Послушайте, вы же не думаете, что он до сих пор там валяется - на антресоли? Кстати, милиция, насколько помню, обшарила всю квартиру…
- Я спрашивал о том, мог ли ваш Родик впустить в дом Поличного. В этом нет никакого криминала, не волнуйтесь. И тут мы с изумлением узнаем, что впустить в квартиру Поличного мог не только Родик, но и вы, Надежда Леопольдовна!
- Это как? - не сообразила женщина.
- Пока он мылся под душем, вы провели на кухне неопределенно долгое время. Он мог постучать, вы могли открыть, о чем Каневич даже не подозревал.
- Так арестуйте меня, - улыбнулась женщина. - Кстати, если я впустила соседа и спрятала его в тайной комнате, в этом нет ничего преступного.
- На том момент, разумеется, не было. Преступным ваше деяние стало после того, когда до вашего сведения донесли, что Поличный обвиняется в нескольких преступлениях, среди которых рэкет и похищения людей - не самые тяжелые. Узнав об этом, вы должны были немедленно информировать органы.
- И сколько я теперь получу? - она криво усмехнулась. - Десять лет? Пятнадцать? Как вы думаете, за это время в стране угомонится экономический кризис? Кстати, вынуждена вас огорчить, детектив. Не спорю, теоретическая возможность укрыть Поличного у меня была. Но тайной комнаты в доме нет, за исключением большой стиральной машины, - она засмеялась. - Не поверите, но один из воскресных олухов заглянул даже в нее. И в то утро я Поличного не видела. Это было обычное воскресное утро - до того момента, как в дверь не полезли посторонние. Я могу уже ехать по своим делам?
- О, безусловно, - он посторонился, освобождая дорогу к машине. - Не возражаете, если я поговорю с вашим мужчиной?
Она замешкалась. И даже не отметила, с какой интонацией он произнес это слово - "мужчина".
- Мне кажется, бывают мысли и поудачнее. Родик так впечатлителен…
- Но он уже взрослый, нет? - "И как она нашла в небольшом городке такое чудо?" - подумал он.
- Хорошо. Только сильно на него не давите.
- Не буду, Надежда Леопольдовна. Только из уважения к вам…
Возможно, ей и не хотелось уезжать. Глаза говорили, что она еще бы поболтала - независимо от той белиберды, что нес собеседник. Но дела, дела, как нам трудно отказаться из-за чего-то мимолетного от своих забот и обыкновений… Он проводил глазами выезжающую со двора "Тойоту". Нет, не расположен он сегодня продуктивно работать… Он взбирался по лестнице, продираясь через вязкое кисельное облако. Постоял у дверей первой и второй квартир, поплелся дальше. Нечего стоять, как баран у новых ворот. Почувствовал запах табачного дыма. Стало интересно. Девчонка в короткой юбке, едва скрывающей косточки таза (такая уж у этой молодежи летняя форма одежды), и обвислой маечке торопливо сунула окурок в стеклянную банку, пугливо стрельнула глазами.
- Попалась! - обрадовался Турецкий.
- А мне до форточки, - фыркнула девчонка. - Мать с отцом уже в курсе. Отболело у них на душе. И ругательства кончились. Надеюсь, вы не к нам?
- А ты гостеприимная, Валентина. Правильно, только так и надо себя вести. Грубить старшим, в грош не ставить родных, пить пиво - исключительно в грязных, плохо освещенных местах. Вешаться - только на хулиганов. Плеваться, сквернословить. Курить - как можно больше. Постепенно, с нескольких сигарет, переходить на пачку в день, на две. Скажи отцу - пусть купит тебе "Беломор". Табак из него можно вытряхнуть, а "гильзы" забить чем-нибудь более содержательным и полезным для здоровья.
- О, как мне это надоело… - девчонка молитвенно задрала глаза к потолку, посторонилась, видя, что высокий, широкоплечий мужчина неумолимо приближается.
- Мне без разницы, Валюша, это твоя жизнь, я же не знаю, может, у тебя еще одна в запасе… Черепа дома?
- Он точно к нам, - пробормотала девчонка. - Мать дома, отца нет…
Как выяснилось позднее, отца Валентины с утра пораньше вызвали на работу, а мать затеяла грандиозную стирку. Снова перед глазами мерцало это бледное, изможденное бытовыми и профессиональными проблемами лицо женщины. Приход мужчины поверг ее в расстройство. Она занята. У нее большая стирка, потом готовка, потом глажка и наведение порядка в труднодоступных местах. На Валюшу где сядешь, там и слезешь, субботний скандал уже отгремел, и расставаться с последними нервными клетками уже не хочется. Она не может пропустить посетителя в квартиру - пусть не обижается. Она не понимает, что она может добавить к тому, что повторяла десять раз. Она не сделала ничего предосудительного. И Павел Сергеевич не сделал. И даже Валька-паршивка не совершала ничего преступного, а если совершит, то терпение у Анны Андреевны однажды лопнет, она купит дочери билет на поезд и отправит на перевоспитание в крохотный городок в Амурской области, где проживает ее двоюродная сестра. Пусть ее там тигры амурские перевоспитывают.
- Боюсь, что если Валюша что-нибудь совершит, то ее отправят на перевоспитание в другое место, - заметил Турецкий. - Где, по устоявшемуся мнению, никого еще не перевоспитали.
Валюша фыркнула и хлопнула дверью своей комнаты - отдавив при этом хвост коту, который завизжал дурным голосом.
- Поговорим о гипотетической возможности сотворить глупость, Анна Андреевна, - витиевато начал Турецкий.
Он говорил с нарастающей злобой - понимал, что не должен этого делать, но не мог уже держаться в рамках политеса. На память он действительно пожаловаться не мог. В субботу 13 июня супруги Латыпины поздно вернулись с работы. Валюша отколола пару номеров - учинила беспорядок, и вообще ее не было дома. Но к скандалу явилась, как миленькая. Приборка, готовка, спать легли практически под утро. Анна Андреевна проснулась незадолго до одиннадцати. Сделала попытку разбудить супруга, но попытка провалилась. Побрела будить дочь, но и та не пожелала приходить в нормальное человеческое состояние. Отбивалась, умоляла оставить ее в покое в выходной день. Можно подумать, у нее летом есть рабочие дни. Анна Андреевна махнула рукой на своих домашних любимцев, пошла умываться. И тут в квартиру, как тараканы, полезли люди с полномочиями, стали что-то спрашивать, требовать. Не хочет ли Анна Андреевна в чем-нибудь признаться? Не испытывала ли она к соседу по площадке каких-либо особенных чувств? Не впускала ли она его в квартиру незадолго до одиннадцати?
От воспаленного внимания не укрылось, как дрогнули ее губы, когда он говорил об "особенных чувствах", как напряглась увядающая кожа на шее. Он готовился к тому, что сейчас она выставит его за дверь. Но она была сильнее, чем он мог себе представить.
- Как не стыдно вам такое говорить? - прошептала Анна Андреевна, покосившись на дверь в детскую. - Хоть бы голос ради приличия понизили. Вы хоть представляете, что за ерунду сейчас несли?
- А что, по-вашему, не ерунда? - дерзко вопросил он.
Нет, она настаивает на своем. Все было именно так, как она говорит. Она проснулась около одиннадцати, и пока в квартиру не полезли милиционеры, никто не приходил, не просил помощи. И пусть его бог накажет за эти унизительные подозрения!
- А ваша дочь? - ударил Турецкий ниже пояса. - Вы уверены, что она спала невинным сном, не просыпалась, не делала что-нибудь такого, о чем бы впоследствии пожалела?
- Валюша-то? - женщина внезапно развеселилась. - Да эту лоботряску пушкой не разбудишь. Дай ей волю, она вообще никогда не проснется. Идите, скажите ей об этом, ей полезно иногда поволноваться…
* * *
Люди менялись перед глазами, как мишени в тире. Старушка, преданная делу партии Ленина до последнего вздоха, долго прицеливалась в него через глазок, затем приоткрыла дверь и презрительно процедила, что она еще не выжила из ума, у нее прекрасная девичья память, но что-то она не припомнит, чтобы пенсию разносили по выходным дням.
- Это не пенсия, мэм, - учтиво сказал Турецкий, - не собес, не ЖЭК, не сетевой маркетинг. Мы вчера отлично с вами поговорили - о пропаже вашего нижнего жильца, если позволите.
- Я прекрасно все помню, - проворчала гражданка Анцигер, - а что случилось с нашим нижним жильцом? Только не говорите, что этого ничтожного человека ищет по городу вся милиция.
Пришлось с изумлением признать, что вчерашние представления о жиличке из шестой квартиры оказались в корне неверны. По четным дням в ее голове происходило одно, по нечетным - другое. Не менялось только представление о Поличном, как о жалкой, ничтожной личности.
- Попробуйте вспомнить, Ия Акимовна, - мягко сказал Турецкий, - не могло быть такого, что вы кое о чем забыли? Скажем, в прошлое воскресенье он постучал в вашу дверь, попросил вас о помощи, а вы не могли отказать…
Старушка разорялась так, что приоткрылась дверь напротив, образовалось меланхоличное бледное личико. Старушка выбралась со своей территории и перешла в активное наступление. Она махала кулачками под носом у Турецкого, изрыгала слюну, литературные бранные выражения, кричала, что, может, она и выжила из ума, но у нее прекрасная память и хваткие инстинкты, что она немедленно звонит в милицию с просьбой оградить ее от мерзких инсинуаций и оскорблений, что она не потерпит подобных гадостей на своей земле. Создавалось впечатление, что она действительно ни черта не помнит. Турецкий осторожно взял старушку за плечи, развернул, ввел в квартиру и захлопнул дверь. Почувствовал, как щеки пылают жаром. Повернулся, смущенно кашлянул.
- Хотите войти, детектив? - поинтересовался бледный ангел с большими волокнистыми глазами.
"Ну и рассадник, - подумал он, - во всех домах живут люди как люди, а в этом…"
- Хоть кто-то меня еще помнит, - проворчал он. - Здравствуйте, Тина. Ваш супруг, надеюсь, дома?
- Ах, не надейтесь, - прошептала она, - мой супруг должен был с утра забежать на работу, сделать несколько важных звонков, отправить факс, потом он собирался заскочить на рынок… Не обращайте внимания на Ию Акимовну, она обожает тявкать без причины в пространство. Хотите войти?
Лучше бы он не хотел! Она пригласила его в дом, а при этом даже не посторонилась. Видение оказалось материальным, от нее исходил непонятный, хотя и стойкий запах, а в туманных глазках периодически вспыхивали тусклые огоньки. Человеку, знакомому с последствиями приема наркотиков, могло бы показаться, что совсем недавно она нюхнула кокаинчика. Видимо, из дома эта женщина все же временами выходила, занималась тем, чем считала нужным, и господин Поляков о своей супруге знал далеко не все. Она вела себя более чем странно. Он вошел, она стояла рядом, смотрела на него безотрывным немигающим взглядом - словно ребенок, страдающий аутизмом, и он уже начал побаиваться, что она собирается положить руки ему на плечи. Он кашлянул - она не поняла. Он мог поклясться, что в глубине не отличающихся выразительностью глаз заплясала усмешка.
- Всего лишь несколько вопросов, Тина…
- Не ограничивайте себя, - прошептала она, - задавайте как можно больше вопросов… - она потянула носом, вдыхая запах прижавшегося к стеночке мужчины, на бледных щечках заиграл розовый румянец. - Догадываюсь, что вы собираетесь меня в чем-то обвинить - как минуту назад вы чуть не обвинили Ию Акимовну… Давайте же, детектив, смелее, я жду…
Он вырвался из этой западни, пылая от злости. Эта чертовка едва не взгромоздилась ему на шею! А он явился вовсе не за тем! Что за публика, в конце концов, обитает в этом доме! Она бы рада была ему помочь и с удовольствием бы призналась во всех смертных грехах. Как не признаться в грехах такому мужчине! Но, увы, все сказанное ранее ее супругом является удручающей правдой. Она проснулась в девять, болталась по квартире неприкаянной безделушкой, заварила зеленый чай, посмотрела телевизор. Все утро в доме стояла оглушительная тишина, которую лишь изредка нарушало кряхтение во сне ее осточертевшего супруга. Она сама не понимает, почему вышла за него замуж. Так уж карта легла, она не виновата, кончились средства к существованию, а так хотелось жить красиво, не ходить на работу, свить уютное гнездышко… Не хочет ли симпатичный детектив выпить вместе с ней зеленого чаю? Ей очень одиноко в этом мире, а от него исходит такая упругая волна…
Упругая волна действительно исходила. Кипя, как чайник, про который забыли, он взлетел на четвертый этаж и устроил перезвон в седьмой квартире.
- Это не пожар, - процедил он, когда почувствовал, что за дверным глазком обосновалось человеческое существо, - это следователь. Позвольте с вами побеседовать, сударь? Разумеется, Надежда Леопольдовна всячески в курсе нашего с вами свидания…
С каким бы удовольствием он разбил кулак о холеную жалобную физиономию, представшую его взору. Но он манерно расшаркался, оскалился людоедской улыбочкой, чем перепугал молодого человека до смерти. Каневич совсем недавно втер в голову бальзам, восстанавливающий витаминный баланс, отчего желание треснуть по физиономии возросло многократно. Он не ждал откровений от этой встречи, просто считал, что раз уж начал, должен добраться до логического конца. Допрос был жесткий, пристрастный, не давал расслабиться. Каневич судорожно кутался в халат, говорил бессвязно. Он не понимает, чем вызван пристальный интерес правоохранительных органов к этой квартире. Каждый живет так, как считает нужным, и ни в одном законе не написано, что нельзя сидеть у женщины на шее. Это просто сделка. А каждая сделка считается удачной, если оба партнера чем-то жертвуют. Надежда Леопольдовна жертвует деньгами, которые она тратит на своего сожителя, а он - свою единственную неповторимую молодость, разве можно его в чем-то упрекать? А если и хочется упрекнуть, то лучше это сделать в другом месте и в другое время… Он готов повторить свои слова под присягой. Он не общается с жильцами подъезда, ему это глубоко не интересно, а тем более, он никогда не общается всуе с ответственными (и не очень) работниками милиции. Он сознательно сторонится соседей, он практически не здоровается с ними. Ну, проснулся он раньше Надежды Леопольдовны, что с того? Никто не приходил, телефон не звонил, ему не в чем признаваться! Он смутно представляет, о ком, вообще, идет речь. Вот уважаемый следователь хорошо знает всех, кто проживает с ним в одном подъезде? Сейчас не старые времена, когда все друг друга знали (и на всех стучали), сейчас каждый сидит в своей скорлупе и старается поменьше думать об окружающих…
Дельная мысль пришла Турецкому в голову, когда, исполненный злости, он выбрался на улицу и уселся на лавочку, чтобы все хорошенько обдумать. Зачем искать причастного, если нужно всего лишь исключить непричастных? Идея показалась занимательной. Он встал и медленно обошел вокруг дома. Сделал остановку на торце, задрал голову, скептически уставился на окна. На кусты, окружающие торцевую часть здания, на тополя, застывшие, словно часовые, по углам. Вернулся на лавочку, жадно закурил. И какого, спрашивается, черта он не допер до этого раньше? Не доперла и милиция, но что с нее взять…
Зазвонил телефон, он вздрогнул, схватился за трубку.
- Александр Борисович? - вопросил сухой неприветливый голос. - Это Махонин, здравствуйте.
- Добрый день, Дмитрий Сергеевич, - встрепенулся Турецкий.