- Пронюхают! Какое вульгарное слово. Ты набрался таких выражений в этой случайной английской школе. Пожалуй, я ошиблась, послав тебя туда учиться. Дорогой мой, если бы ты был старше, то знал бы, что отношения между мужчинами и женщинами не всегда бывают страстными. Ронни испытывает ко мне нежное, совершенно естественное влечение…
- Репортеры достаточно взрослые, чтобы оценить это.
- …и благодарность, - закончила мать.
- А что по этому поводу думает Сильвия?
- По правде говоря, мой дорогой, Ронни, конечно, пал довольно низко. Мы все знали, что он мнит себя Казановой только потому, что волочится за разными "звездочками". Норма, кстати, когда-то была одной из них. Но разве можно порицать его? Это ягненок, который угодил в лапы волку! Сильвия Ла-Мани - самая опасная женщина в Голливуде, особенно сейчас, когда срок ее контракта истек, а техасские миллионеры больше не вьются вокруг нее, и ей приходится бороться за существование. Она положила на Ронни глаз и теперь из кожи вон лезет, чтобы затащить бедняжку к Алтарю и заставить подписать вместе с брачным свидетельством десятилетний контракт… Нет, дорогой, ты знаешь, я ненавижу вмешиваться в чужие дела, но не сидеть же сложа руки!
Самое ужасное в этих словах было то, что произносились они вполне искренне. Мать в принципе всегда была женщиной властной. Но она не считалась ни с временем, ни с удобствами, чтобы помочь друзьям. Во время их болезни она собственноручно готовила им обед, если у них были финансовые трудности, они расплачивались ее чеками, если они были несчастливы в браке, то утешились ее сочувствием и добрыми советами.
Забавно, что мать, отдающая всю свою жизненную энергию на исполнение роли Богини Секса на экране, никогда не сталкивалась с сексом в реальной обстановке и отказывалась признавать, что сама может влиять на чьи-нибудь чувства. Когда мужчины, вроде Ронни, рассчитывая на сочувствие, пытались ее расшевелить, она непонимающе смотрела на них и уходила.
- К счастью, дорогой, я оказалась в состоянии выручить его. Это было нелегко, но я льстила себя надеждой, что таким образом противодействую Сильвии Ла-Мани. И пока я думала об этом, я также думала о Норме. "Бедная Норма, - говорила я Ронни, - конечно, она пьет и, конечно, ни на что другое у нее не остается ни сил, ни времени; и если ты будешь очень осторожен, то почему бы тебе не вернуться к своим "звездочкам"? Зачем так уж трястись над ней? Ты видный продюсер, все банки у твоих ног, тогда как она… Что она - сейчас, во всяком случае? Дорогой, Норма всегда играла посредственных любовниц. Но, с другой стороны, почему бы не дать ей шанс? Найди для нее настоящий сценарий и пусть она попробует снова стать звездой".
- Выходит, Нинон Де Ланкло - твоя идея? - спросил я.
- Да, дорогой, моя. Конечно, сценарий был готов давно. Бедняга Ронни надеялся найти свою Гарбо, но я сказала, что ему проще воскресить Нинон де Ланкло. "Дай роль Норме, - сказала я, - окружи ее хорошими актерами и она будет блистать! А изъяны внешности можно скрыть гримом".
Я смотрел на мать почти со страхом.
- Подумать только, ты - единственное живое существо, способное убедить Ронни презреть собственную репутацию и шесть миллионов долларов впридачу.
Мать нахмурилась. Любое замечание с намеком на недоброжелательность вызывало ее возмущение.
- Как ты можешь говорить такие ужасные вещи? Норма была бы прекрасной Нинон, я уверена! Ведь Ронни пригласил ее партнером Брэда Петса.
Из всех рыжих мужчин в Голливуде Брэд Петс был самым рыжим. Сама мать, я знал это, обмирала, играя с ним.
Она сняла очки и протерла стекла.
- И подумать только, Норма умерла в самом начале возрождающейся карьеры, когда ее звезда должна была вновь ярко засверкать на небосклоне. Какая трагедия! А бедный Ронни… Ты бы посмотрел на него. Он совсем разбит, его нервы расшатаны.
Я представил себе Ронни с расшатанными нервами, пытающегося с помощью "звездочек" избежать сетей коварной Сильвии Ла-Мани.
- Ты уверена, что у него расшатаны нервы?
- Конечно, - огрызнулась мать. - Так или иначе, но Норма десять лет была его женой. Я не буду циничной. Это…
Конечно, у нее было еще много других утешительных мыслей, но я устал от переживаний, а постель была такой мягкой и уютной. Я перевернулся на спину. Мне нравилась постель матери. И я уже почти забыл о своих недавних волнениях.
- Мама.
- Да, дорогой.
- Как это случилось?
- Что случилось?
- С Нормой, конечно.
- Случилось? - повторила мать, и голос ее слегка дрогнул. - Как случается, когда люди падают с лестницы? Ты идешь и вдруг падаешь.
- Ронни был дома?
- А где же ему еще быть?
- Он видел, как она упала?
- Конечно нет. Он находился возле бассейна.
- Почему?
- Потому, что они там обедали!
- Значит, Норма сама пошла в дом?
- Да, она зачем-то вернулась. Она бегала в дом каждые двадцать минут - то за очками, то за книгой, то за накидкой. Ронни сказал, что на самом деле Норма ходила пить джин.
- Почему же она не позвала его с собой?
- Потому что Ронни заставил ее поклясться, что ради кино она бросит пить. Но ты же знаешь, как тяжело избавиться от этой привычки! - Мать выразительно посмотрела на меня. - Норма возвращалась, и с каждым разом глаза у нее все больше стеклянели. Перед последним ее походом Ронни даже проследил: она, действительно, бегала в спальню и прикладывалась к спрятанной там бутылке джина. Ну и вот. Поднималась по лестнице и… гоп-ля…
Поскольку мой отец был воздушным акробатом, а мать, будучи безутешной вдовой, помогала дяде Гансу в водевилях, "гоп-ля", я полагаю, стало узаконенным словечком в ее лексиконе. Однако сейчас, поскольку речь шла о трагедии, оно казалось мне легкомысленным и резало слух. А я никогда не доверял матери, когда она говорила легкомысленным тоном.
- Значит, так это и произошло?
- Да, именно так.
- И никто ничего не видел?
- Оставь, дорогой, кому нужны подробности. Ты чересчур кровожаден.
- Я имею в виду слуг. Они-то хоть были дома?
- У слуг был свободный день. - Мать с беспокойством оглядела меня. - Ники, уж не подозреваешь ли ты, что кто-нибудь может подумать, будто это сделал Ронни?
- Возможно, - отозвался я.
- Чудовищный ребенок, какие ужасные мысли! Откуда они у тебя? - Она готова была взорваться, но сдержалась. - Бедняжка, это все нервы. Как патетично. Надо думать, всю дорогу в самолете тебя одолевало беспокойство. Конечно, полиция расследовала все досконально. Привлекли десятки людей, лучших специалистов. И, конечно, пришли к заключению, что произошел несчастный случай. Вот! Тебя это удовлетворяет?
Меня это удовлетворяло. Очень приятно испытывать удовлетворение. Несчастный случай. Так утверждает полиция.
- Дорогая мама.
- Дорогой Ники.
Мать потрепала меня по щеке и, встав с постели, подсела к туалетному столику. Ее туалетные столики из той же серии, что и розовые стены. Их вид никогда не менялся: громадные зеркала и тонны изысканной косметики. Мать взяла щетку и принялась расчесывать волосы. Чуть поодаль лежал толстый альбом с ее любимыми фотографиями.
Бесчисленные знаменитости дарили ей свои изображения с автографами. Но мать берегла лишь семейные фотографии: снимки ребенка, то есть мои, в Варшаве, в Осло или в Барселоне, где я родился; фото Пэм, дяди Ганса, Джино и моего отца.
- Господи, уже половина одиннадцатого, а я обещала Ронни быть в десять!
Я лежал на постели и внимательно наблюдал за матерью, думая, что она все еще очень хороша собой и как здорово, что мне удалось застать ее дома в такой важный момент. Я был уверен, что в скором времени сумею ее успокоить и вернусь в Париж к Монике. Но тут мне снова стало не по себе.
- Мама, а кто теперь будет играть эту роль?
- Что, дорогой? - Она повернулась ко мне. Обычно ее лицо могло выражать все или ничего. Сейчас оно было бесстрастным. - Что ты сказал, Ники?
- Я спросил, кто теперь будет играть роль Нинон де Ланкло?
Мать снова стала водить серебряной щеткой по волосам. Потом отложила щетку и придвинула ко мне тетрадь, которую читала перед моим приходом.
"Собственность Рональда Лайта
Вечная женщина
Киносценарий по мотивам жизни Нинон де Ланкло".
Я посмотрел на сценарий и странное, щемящее чувство вновь охватило меня. Мать подошла и встала рядом.
- Очень трудно, дорогой, но я просто должна это сделать. Не только во имя Нормы, но и ради бедного Ронни. Она бы согласилась, я знаю. Я так и сказала Ронни, когда он меня умолял, буквально умолял со слезами на глазах спасти его. "Норма пожелала бы этого", - сказала я.
Глава 3
Конечно, я хорошо знал о наклонностях матери к тирании. Без них она никогда не стала бы Великой Анни Руд.
Но сейчас мне показалось, что этого в ней многовато. Должно быть, на моем лице отразились обуревавшие меня мысли, потому что мать резко спросила:
- В чем дело, глупышка?
- Что они говорят?
- Кто? Кто говорит?
- Репортеры, все актеры… Норма разбилась, Ронни в тебя влюблен. Ты нарушила важнейшую из десяти заповедей прежде, чем Норму засыпали землей.
Мать ударила меня щеткой по руке.
- Довольно! Неужели ты не понял? Ронни умолял меня. Я же тебе объясняю. Он уговаривал меня, и я согласилась ради Нормы. Отдавая дань уважения Норме.
- Ясно.
Мать схватила меня за плечи и заглянула в глаза.
- Ты молод, Ники, и еще неопытен, но неужели ты не в состоянии оценить дань уважения? - Она тут же забыла обо мне и задумчиво улыбнулась. - Этот фильм будет не просто еще одним фильмом с моим участием. Это будет памятник рано ушедшему другу.
Я замер.
- Я уже дала понять Ронни, что не соглашусь ни на что другое. Сперва пойдут титры: "Рональд Лайт представляет Анни Руд и Брэда Петса в "Вечной женщине", - потом музыка и вдруг тишина, мертвая тишина. И мой голос, очень мягкий: "Вечная женщина" - это рассказ о великой женщине Голливуда, в память о Норме Дилэйни".
Она на мгновение умолкла, глубоко вздохнула и тут же улыбнулась.
- Ну разве плохо, Ники?
- Здорово, - отозвался я вдруг севшим голосом и подумал со злостью, что только матери могло прийти такое в голову… Причем она- будет настаивать на этом бесстыдстве.
Мать снова взяла щетку и смущенно посмотрела на меня.
- Конечно, я этим не ограничусь! Я буду давать интервью, писать статьи в журналы: "Анни Руд и Норма Дилэйни. Правда о голливудской дружбе". Разве мало я могу сделать в память о Норме? Ты помнишь годы до моего приезда сюда, когда мы обе были никому не известными, она тогда выступала голой в "Фоли Бержер" и была замужем за французом Роже Ренаром, оператором? Помнишь, как мы мечтали, сидя в кафе на Монмартре? Впрочем, нет, конечно, ты ничего не помнишь, ты тогда был совсем крошкой. А мы уже дружили - Анни Руд и Норма Дилэйни. Как это было давно!
Мать не часто рассказывала о своей молодости, но я знал, что Норма, как и многие другие кинозвезды, активно крутила бедрами. А потом ей пришло в голову прятать у себя в спальне бутылку джина… С матерью могло случиться то же…
- Видит бог, я заболталась с тобой, а Ронни ждет, - засмеялась она, повернулась к зеркалу и движения ее щетки стали более интенсивными.
- Где Джино? Уже так поздно! Ники, дорогой, выйди на лестницу и покричи ему.
Я было привстал с постели, и в этот момент вошел Джино, внушительный и красивый в своей новой шоферской форме. Меня он не заметил, а мать видел в зеркале. Его лицо расплылось в улыбке.
- А, красавица сеньора! Собирайся, Анни, уже почти одиннадцать.
Десять лет назад во время одной из своих поездок по стране мать наткнулась в Национальном парке на лесного бродягу. Самое невероятное, что этим бродягой оказался Джино, младший брат моего отца. Раньше он путешествовал со своим цирком. Мать со слезами бросилась к нему на шею. В результате с бродяжничеством было покончено. С тех пор мать повсюду таскает Джино с собой.
Одним словом функции его не определить. Он не только шофер и телохранитель матери, она берет его со всеми нами даже на самые шикарные званые приемы. Люди, плохо знающие мать, считают это ее причудой.
Мать посмотрела на Джино в зеркало и состроила гримасу.
- Ты опоздал на час. Я готова убить тебя!
- Ну, ну, Нинон де Ланкло, - улыбнулся он и тут заметил меня. Улыбка его стала еще шире. - Привет, малыш! Надо же - вернулся домой! Как тебе понравились парижские девочки?
- У него была всего одна девочка, - сказала мать. - Я точно это знаю. Бедняжка Ники еще не умеет разбрасываться. Ему всего девятнадцать! Какой возраст!.. Джино, дорогой, дай, пожалуйста, мою накидку из шиншиллы. Ники, сценарий… У меня появились очень важные мысли, надо внести изменения. Если мы договоримся, Ронни сможет начать работать. Это отвлечет его. В хандре есть что-то роковое. Даже слишком.
Собираясь и болтая, мать заставила нас кружиться вокруг нее, и вскоре мы втроем спускались по лестнице, взявшись за руки. Мать отдавала распоряжения насчет похорон.
- Ты, Джино, должен снять форму. Смешно: ты же не шофер. Ты друг. Пэм уехала за покупками для себя и за черным костюмом для Ники. Поверишь ли, Ники, я вспомнила об этом в последнюю минуту. Черный костюм ты надевал, когда умер мистер Зильберман, верно? У тебя еще были складки на пиджаке. Складки - это плохо.
- А что наденешь ты? - спросил я.
- Я? - Мать пожала плечами. - Не знаю. Что-нибудь простенькое.
Это означало, что у ее портного последние два дня были самыми несчастными в жизни.
Мы спустились в холл. Прелесть Шмидт, держа в руке трубку, сидела спиной к рыбкам. Мать подошла и обняла ее.
- Доброе утро, дорогая. Кто-нибудь звонил?
- О нет, никто. Обычная публика, если репортеров можно считать публикой, - ответила та.
- Прелесть, это мой дорогой Ники. Ники, я уверена, ты ее полюбишь. Божественная девушка. Я нашла ее в "МГМ", где она считала лошадей. Теперь она будет жить с нами. Она восхитительна. Не то, что эта скучная Бернис.
Мое сердце оборвалось. Значит, это не обычный секретарь из агентства. Отвратительная рыжеволосая всезнайка - очередное увлечение матери. Мать хорошо относилась к мужчинам, но к женщинам питала инстинктивную неприязнь.
- Ты видишь, Ники? Видишь, какая она божественная? - Мать похлопала Прелесть по руке. - Дорогая, ты должна быть особенно мила с Ники. Он еще не отошел от Парижа.
- Мама! - взорвался я, не знаю, чего больше было в этом: злости или смущения.
Но мать, не обращая внимания, подтолкнула нас друг к другу.
- Дорогие дети, мне пора, иначе Ронни просто утопит меня в бассейне. Вы оба молодые и сами разберетесь, что к чему. Поиграйте в теннис или еще во что-нибудь. По-моему, глупо, когда секретари заняты одной работой.
Она помахала нам рукой и упорхнула к выходу. Джино уже ждал ее в "мерседесе". Машину матери тоже одолжили. Владельцы машин испытывали к матери те же чувства, что и владельцы домов. Этот "мерседес" принадлежал актеру, уехавшему работать в Лондон.
У дверей мать задержалась и послала мне воздушный поцелуй.
- Какое блаженство быть дома, правда? Дорогой, ты в самом деле хочешь вернуться в Париж?
- Но, мама…
- Я знаю, милый, это кажется концом света, но, поверь, скоро ты на все будешь смотреть совсем иначе. Мы подыщем тебе что-нибудь потрясающее. Быть может, снова Академию танца… А пока будь паинькой и поиграй с Прелестью. У нее ужасно печальная жизнь. Она сирота, но такая мужественная!
С этими словами мать села в машину и махала нам, пока не скрылась из виду. Я побрел в холл. Мужественная сирота как раз положила телефонную трубку.
- Сыграем партию в теннис? - предложила она.
- Пэм вернулась?
- Нет.
- А где дядя Ганс?
- В бассейне.
Это было предлогом для бегства, и я повернулся, чтобы уйти, но Прелесть схватила меня за руку.
- А вы не хотите поиграть со мной, как советовала миссис Руд?
Я бросил на нее уничтожающий взгляд.
- О, знаю, - как ни в чем не бывало продолжала она, - это все из-за Парижа. Но Париж далеко, а я здесь и хотя я теперь не могу навязываться, скажу прямо: вам не придется скучать со мной. Я умею развлекать людей. У вас голова закружится от того, как много я знаю и умею.
Она сделала несколько чувственных па из какого-то латиноамериканского танца.
- Вот так. Это для примера. А сколько всего еще! Я могу довести до ярости золотых рыбок. Могу ездить верхом. Но ваша мать уже говорила об этом… Я могу… - Она опустила ресницы и замолчала. - Что еще могу я? Ах да, могу раскрывать секреты любых слов, которые западут вам в душу.
Я смотрел на нее, и где-то внутри шевельнулось прежнее восхищение рыжеволосыми девушками, но от этого я только еще больше разозлился. Нет, чего бы это мне не стоило, я должен с холодной гордостью отвергнуть эту любимицу матери.
- Ну, в чем же дело? - спросила Прелесть. - Чего вы стоите? Не хотите облегчить совесть? Не бойтесь, я не собираюсь лезть к вам в душу, это не в моих правилах. Я просто хотела услужить вашей матери, я ее обожаю и заранее приготовилась перенести это обожание и на вас, относиться к вам как сестра. К тому же, вы просто обязаны слушать мою болтовню, мне осточертело разговаривать с рыбками, а если у меня не будет слушателя, я сойду с ума. Что вы молчите? Неужели вам хочется, чтобы у вашей матери работала сумасшедшая?
Она снова улыбнулась. У нее была такая заразительная улыбка, что я с трудом сохранил суровое безразличие.
- Так и быть, - сказал я нехотя, - лезьте в мою душу.
- Угадать, о чем вы думаете? Ну, это проще простого. О покойной Норме и ее падении.
Я ожидал чего угодно, только не этого.
- Что же именно я думаю?
Зазвонил телефон. Прелесть покосилась на меня и схватила трубку.
- Да? Доброе утро, "Лос-Анджелес таймс", - мелодично пропела она. - Миссис Руд нет дома… Никаких комментариев. Всего хорошего.
Она положила трубку и повернулась ко мне.
- Итак, продолжим. В ночь, когда все это произошло, ваша мать была здесь. В доме устраивался, небольшой семейный обед: миссис Руд, Пэм, дядя Ганс, Джино и я. Никаких слуг, в этот вечер у них был выходной. Если бы кто-нибудь, к примеру, начальник полиции, поинтересовался, именно так мы бы ему и ответили.
- Что же произошло дальше? Прелесть загадочно посмотрела на меня.
- Я вас заинтриговала?
- Продолжайте, - взмолился я.
- Ага, уже лучше. Вижу, как раскрывается ваша душа… Продолжаю. Так вот, на самом деле в тот вечер, когда умерла Норма Дилэйни, мы вовсе не сидели дома, в интимном кругу. Я сама себе устроила семейный обед, а ваша мать и компания обедали вместе с Ронни и Нормой.
Я забыл, что она - Прелесть Шмидт и о том, кто она такая. Я забыл обо всем на свете.