Вопросы удивляли ее, словно они не имели ничего общего с тем, как было на самом деле, и она выразила это, как смогла:
- Все было не так.
Вернее всего, она и подумать не могла о чем-то его спрашивать и уж тем более вмешиваться в его дела. Он подобрал ее на улице. Жил с ней больше года. Может быть, она верила, что он убил человека из-за нее.
А потом взял и уехал, что ж, она и не надеялась прожить с ним всю жизнь.
- Он ни разу не написал вам?
- Он прислал только почтовую открытку, без подписи, с видом Лондона, там такая колонна.
- Трафальгарская площадь?
- Кажется, да, там что-то такое написано. У меня она до сих пор есть.
- И это все, что вам от него осталось?
- Еще носок.
- Вы возвратились в Париж?
- Не сразу. Сперва переехала в Анвер.
- Работать в другой пивной?
- Там и пивная, и женщины.
Люка знал такие заведения, на севере Бельгии они заменяли дома терпимости; толстые дебелые девушки подавали пиво клиентам и пили вместе с ними, садясь к ним на колени, а потом удалялись с ними в задние комнаты.
- Долго вы там пробыли?
- Довольно долго.
- Сколько лет?
Она закрыла глаза и посчитала, шевеля губами.
- Почти шестнадцать лет.
- В одном и том же заведении?
В одном и том же! У нее, в отличие от Ламбло, не было страсти менять обстановку. Наверное, она потеряла место, как только стала чересчур толста даже для Анвера или совсем увяла.
- Вы так и носили то имя, которое он вам дал? Бланш?
- Да. Я вернулась во Францию, сначала жила в Лилле.
Люка пощадил ее и не стал спрашивать, чем она там занималась.
- Потом работала в Париже, в туалете при кафе на площади Бастилии, а когда мне сказали, что я слишком стара, стала прислуживать по хозяйству.
И она до сих пор оказывала такие услуги. Беднякам. Таким же больным старухам, как сама, которым некому было помочь.
- Вы узнали его на фотографии в газете?
- Да. Я очень хотела взглянуть на него, но не посмела. Когда я разговаривала с консьержкой, как раз подошла важная дама, и я только оставила фиалки.
В кофейнике оставалось еще немного, он налил ей и подождал, пока она выпьет, успев за это время прикончить свою кружку пива.
- Ладно! Сейчас я вас отвезу назад.
- Я больше не понадоблюсь?
- Думаю, что нет. Вам только привезут на дом протокол, который я составлю завтра с утра, и вы его подпишете.
- Когда его похоронят?
- Обещаю уведомить вас об этом.
- Взаправду?
В маленькой машине полицейской префектуры он отвез ее к консьержке, где все еще дежурила сиделка, которая попыталась хоть чуть-чуть прибраться.
Люка отвез домой и ее, ведь дождь все еще шел, и ручьи уносили размокшие газетные полосы, на которых еще можно было разобрать фотографию Рене Буве.
Консьержка с набережной Турнель уже легла. С того самого случая, когда в дом проникли двое, а ей показалось, что она дернула шнурок лишь один раз, она спала неспокойно, зажигая свет каждый раз, когда аккордеонист приходил в два часа ночи, и внимательно смотрела в окно - убедиться, что это действительно он.
Сардо готовились к отъезду. Они уже забронировали комнаты в семейном пансионе в Рива-Белла, упаковали почти все вещи, и билеты на поезд были куплены на послезавтра, невзирая на протесты Венсана, не желавшего уезжать до похорон "своего друга".
- Да его, может, до конца каникул не похоронят.
- Это кто так сказал?
- Пока закончится следствие, пока убедятся, что никто больше не заявляет на него прав.
- А вдруг все-таки похоронят раньше?
Около восьми часов мэтр Гишар позвонил на площадь Вогезов.
- Извините за беспокойство, но я хотел бы рассказать вам кое-что важное.
Я уже говорил вам, что некогда состоял в деловых отношениях с мэтром Ригалем. Как раз перед ужином он позвонил мне, спросил, как мои дела, и чувствовалось, что он в некотором замешательстве. Он в Париже сейчас один, семья уехала к морю, а его задержало одно дело, и вот он узнал, что я, со своей стороны, занимаюсь им же.
Я ждал, пока он дойдет до существа дела, а сам молчал. Любопытно, что иногда был слышен еще и другой голос, женский: по всей видимости, это была миссис Марш, которая и убедила его рискнуть и позвонить мне.
Не стану передавать вам все детали по телефону и надеюсь, вы разрешите встретиться с вами завтра.
Первейшей его заботой было разведать ваши намерения. "Это, - сказал он, - жутко трудное дело, которое может доставить нам работенки и головной боли не на один год. Бог знает сколько еще человек в ближайшие дни или недели предъявят какие-нибудь иски Сэмюэлу Маршу или Ламбло, а может быть, он носил и еще какие-нибудь имена, которые нам неизвестны. Не лучше ли для обеих наиболее заинтересованных участниц держать постоянную связь?"
Вы поняли? Ему хочется, чтобы мы не оспаривали законность брака. Он уже связывался с коллегой из Панамы, узнал, что брак был заключен там, и, стало быть, по панамским законам.
Я его никак не обнадеживал. Но в конце разговора любезно сообщил то, о чем только что узнала полиция, а именно - что тот, кого называли Сэмюэл Марш, обвинялся в убийстве и разыскивался полицией еще в тысяча восемьсот девяносто седьмом году. У телефона, наверное, была вторая трубка, потому что я услышал женский вскрик. Вот и все. Вы меня слушаете?
- Да. Я думаю об этой женщине, о ее дочери.
- И что вы об этом думаете?
- Что между ними развернется жестокая баталия. Как по-вашему?
- Вероятнее всего. Что ж, желаю доброй ночи. У вас в квартале так же льет, как тут у меня?
- Служанка только что сказала, что внизу закупорилась какая-то труба и во дворе целое наводнение.
- Доброй ночи…
- Доброй ночи…
Когда Париж проснулся, дождь кончился, а безмятежное небо было еще голубее, чем в предшествующие дни. С крыш капало. Тротуары высыхали пятнами. Вода в Сене помутнела, течение усилилось, и от плывущих барж расходились длинные усы.
- Завтра утром мы уезжаем, - объявил Сардо, проходя мимо каморки и держа под мышкой сверток с завтраком. - А вечером я уже буду купаться в море.
Консьержка уложила Фердинанда спать и принялась драить порог, ставший совсем грязным после недавнего ливня. Думала ли она о месье Буве? Или ни о чем не думала?
Уже перевалило за восемь часов. Люди потянулись на работу, одни за другими поднимались ставни лавок.
Вот и продавец музыкальных инструментов открыл свой магазинчик, как раз когда на пороге убиралась мадам Жанна, и она на минутку отвлеклась, чтобы обсудить вчерашнюю грозу.
- Молния била прямо в наш квартал. Не натворила бы она бед!
Он собирался ответить, как вдруг заметил, что она внимательно смотрит на кого-то, кто стоит через дорогу на набережной.
И вдруг она устремилась прямо туда, крича на ходу:
- Позовите полицию!
Продавец музыкальных инструментов так и застыл от изумления, увидев, что она бросается на прохожего и хватает его за руки.
- Полиция! - кричала она на всю улицу. - Быстрее!
Незнакомец, на которого она напала, был одет в серый костюм неопределенного покроя и коричневую шляпу, вид у него был самый бесцветный.
- Подождите, прошу вас, - говорил он, пытаясь высвободиться, но не вырываясь силой. - Я не собираюсь убегать и не буду с вами драться.
- Я вспомнила, вспомнила! Знаю, кто вы такой. Вы немец!
Это слово она выкрикнула изо всех сил, привлекая внимание двух-трех прохожих, которые могли ее услышать. Она вцепилась в этого человека мертвой хваткой, попытайся он бежать, она бы его не выпустила, даже если бы он поволок ее по тротуару.
- Это немец! Нацист поганый! - все повторяла она. - Он приходил сюда, когда еще была война, все выспрашивал меня насчет месье Буве и хотел его арестовать.
Продавец музыкальных инструментов нашел полицейского только у самого моста, и тот подошел быстрым широким шагом.
- Скорее, скорее! Эти люди на все способны. Он нацист! Это он приходил, когда еще была война, арестовать одного из моих жильцов.
Незнакомец, казалось, был смущен, но спокоен. Когда она ослабила хватку, он отряхнул пиджак и поправил галстук.
- Документы у вас есть? - строго поинтересовался страж порядка.
Вокруг них собирались другие прохожие, и теперь на набережной столпилось человек десять-двенадцать.
- Я покажу вам их в комиссариате, если вам угодно.
- Слыхали, какой у него акцент? Я уверена, что не ошиблась. В то время волосы у него были острижены почти наголо.
Полицейский приподнял шляпу незнакомца, и тот рассмеялся: на голове его не осталось ни волоска.
- Вы признаете, что видели эту женщину?
- Я отвечу вашему начальнику.
- Подождите, я только разбужу мужа, чтобы он остался тут вместо меня. Я тоже пойду с вами. И все расскажу комиссару.
Она побежала в каморку, мигом сорвала с себя передник и опять появилась на пороге, уже в шляпке.
- Фашист! - проворчала себе под нос. - Окажись месье Буве тогда здесь, его бы точно расстреляли.
9
Всю дорогу незнакомец молчал. Полицейский крепко держал его руками, подталкивая в спину, иной раз довольно чувствительно, без всякой причины, просто чуял в нем жертву, которую толпа рада бы растерзать на части.
Низенькая консьержка семенила впереди всех мелкими торопливыми шажками, не переставая что-то бормотать, а сзади увязались несколько зевак.
Человек был самый обыкновенный, но эта его обыкновенность и вызывала подозрение. Если бы кто-нибудь, не важно где, вдруг крикнул "Держи вора!", все тут же уставились бы на него.
А еще больше он был похож на подонков, которые подстерегают маленьких девочек около школы.
Может быть, так казалось из-за его слишком бледного лиц с густыми черными бровями, или из-за круглых, как шары, глаз, казавшихся неподвижными, или слишком красных, как будто накрашенных губ?
Его невозможно было представить себе добрым семьянином, возвращающимся по вечерам домой к жене и детям. Это был одинокий, угрюмый, не слишком чистоплотный человек.
Он позволял толкать себя в спину, как будто привык к такому обращению, и только в комиссариате, в разделенном надвое перегородкой помещении, еще раз поправил пиджак, воротник, галстук и сказал неожиданно властным тоном:
- Я желаю говорить с комиссаром.
Дежурный взглянул на часы, на всякий случай заглянул к шефу, с удивлением увидел, что тот еще в кабинете, и сказал ему что-то вполголоса. Комиссар встал, выглянул в приоткрытую дверь, с любопытством посмотрел на незнакомца и пожал плечами.
- Это немец, господин комиссар, - крикнула ему консьержка. - Первый раз он пришел, еще когда война шла, спрашивал, точно ли здесь живет месье Буве, а через два дня нагрянули гестаповцы. Он-то, я уверена, две ночи назад и залез в дом и перерыл всю квартиру. Только взгляните на него! Он не посмеет отпираться.
Невозмутимость этого типа выводила ее из себя, ей хотелось броситься на него и исцарапать в кровь, так раздражал ее его спокойный, безразличный, почти благодушный взгляд.
- Я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз, господин комиссар.
Прежде чем провести его в кабинет, полицейский, ощупав его одежду, убедился, что он не вооружен. Дверь захлопнулась. Зеваки остались ни с чем. Мадам Жанну никто ни о чем не спросил, но она сразу же принялась рассказывать всю историю женщине, ожидавшей каких-то документов и в это время кормившей грудью ребенка. Белая массивная грудь была больше головы младенца.
Комиссар попросил с кем-то его соединить, вызвал одного из инспекторов, и дверь в кабинет закрылась.
Наконец спустя добрую четверть часа консьержку попросили зайти, но в кабинете уже не было ни незнакомца, ни инспектора.
- Вы действовали правильно, и я благодарен вам, мадам. Можете со спокойной душой возвращаться домой.
- Вы его арестовали? Он в тюрьме?
- Мы предпримем все необходимое, поверьте.
Не было смысла раскрывать ей, что по просьбе, или, скорее, по требованию незнакомца ему пришлось позвонить начальнику управления полиции и повторить то, что просил передать задержанный:
- Здесь "человек, с которым вы встречались четырнадцатого июля". Он хотел бы с вами увидеться.
Гийом тут же отозвался:
- Пришлите его ко мне.
Он не добавил, что его должен сопровождать инспектор, и эту предосторожность комиссар принял на свой страх и риск.
Двое мужчин сели в открытое такси и через три-четыре минуты уже поднимались по широкой, вечно пыльной лестнице здания на набережной Орфевр.
Начальник взглянул на инспектора с легким удивлением, сразу все понял и сказал:
- Можете идти. Благодарю вас.
- Мне не ждать?
- Нет необходимости.
Потом он закрыл дверь на ключ, сел и с улыбкой спросил своего гостя:
- Как получилось, что вы арестованы?
- Я имел глупость сегодня утром, не столько из любопытства, сколько от нечего делать, прийти взглянуть на некий дом на набережной Турнель, и меня узнала консьержка.
- Так она вас знает?
Этого человека Гийом знавал как О'Брайена, но у него, скорее всего, были и другие имена. Они встречались два года назад, 14 июля, по поводу дела, интересовавшего как французскую контрразведку, так и Интеллидженс Сервис, О'Брайен участвовал в совещании с английской стороны.
- Будьте добры, поясните мне кое-что, а то я не совсем понимаю… Вы были во Франции во время войны?
- Я не только был здесь, но и работал переводчиком у немцев.
У него был не английский тип внешности - он, без сомнения, родился в Ирландии.
- Так вы по поручению немцев занимались месье Буве?
- Точнее, от них я о нем услышал. Позже мне представилась возможность проверить полученные данные.
- Минуточку. А не вы ли две ночи назад проникли в квартиру на набережной Турнель?
- Я. Мог бы, конечно, предупредить вас, но все-таки решил обойтись без этого.
Вот оно что. Люка, значит, не так уж ошибался, предполагая, что эту работенку сделал кто-то из своих.
О'Брайен ведь работал в той же "структуре". То, чем он занимался, не касалось ни службы безопасности, ни собственно полиции, но ему приходилось поддерживать с ними дружеские контакты.
- Вы располагаете временем?
- У меня еще добрых двадцать минут до начала утреннего совещания.
О'Брайен раскурил трубку и присел на подоконник. Гийом посматривал на него со смесью удивления и восхищения: как-никак этот человек ухитрялся целых четыре года водить за нос немцев.
- Эта история началась еще в ту войну, тысяча девятьсот четырнадцатого года. Мне рассказывали о ней в Лондоне лет двенадцать тому назад, у нас она стала уже почти классикой, но настоящую правду я узнал от самих немцев.
Речь идет о человеке, которого мы называли агентом Корсико и о котором не знали почти ничего, кроме того, что он был, наверно, самым высокооплачиваемым шпионом во время Первой мировой. Вам это интересно?
- Это Буве?
- Во всяком случае, тот, кто умер под этим именем. Вспомните атмосферу Первой мировой войны, значение, которое тогда приобрел Мадрид, ведь Испания хранила нейтралитет, и он был последним городом в мире, где свободно и ежедневно встречались официальные представители немцев и дипломаты союзников.
Шпионаж там процветал. Оба лагеря держали тьму-тьмущую агентов, роль которых все возрастала по мере того, как обострялась подводная война и все больше и больше тайных немецких баз по снабжению подводных лодок располагалось на испанских берегах.
Не успевали мы внедрить своих людей, как спустя несколько недель, а то и дней их находили мертвыми на пустырях, если вообще находили.
- Об этом я слышал.
- Увы, я был тогда слишком молод, но старики рассказывали нам все эти страсти.
Представьте себе, однажды вечером маленький человечек весьма непривлекательной наружности, явился в контору коммерческой фирмы, служившей прикрытием для Интеллидженс Сервис.
Отказавшись назвать свое имя, он заявил, что готов регулярно предоставлять нам фотокопии всех документов, попадающих в сейф посольства Германии.
Это казалось столь невероятным, что его едва не выпроводили вон. Но в доказательство он принес с собой копию некой дипломатической ноты, о существовании которой мы знали, но о содержании не имели представления. Он преспокойно назвал свои условия. Тысяча фунтов стерлингов золотом за каждый снимок. И изложил свой план. Кто-нибудь из нас каждый вечер поджидает его в машине, в безлюдном месте, у насыпи, имея с собой названную сумму.
Наши люди пытались его выследить - безуспешно.
Но с тех пор эта система работала, и работала безукоризненно чуть ли не всю войну.
Именно таким способом мы получили самую важную информацию.
А тот, кто предоставлял нам ее, сколотил на этом значительное состояние, пришлось даже созывать заседание кабинета в Лондоне, чтобы наша служба в Мадриде получила дополнительные дотации.
- В Интеллидженс Сервис так и не знали, кто он такой?
- Не только, кто он, но и какой национальности. Война закончилась, он исчез из поля зрения, не оставив никаких следов. Я знал об этой истории, как и все у нас, когда, уже во время последней войны, завязал связи с гестапо. Но это уже другая история, сама по себе не представляющая интереса. - Он произнес это совсем просто, без ложной скромности, затянувшись из трубки. - Потом я снова услышал об агенте Корсико. Забыл сказать вам, что, не зная настоящего имени, мы дали такое прозвище таинственному агенту из Мадрида.
Некоторые из тех, кто служил в гестапо здесь, в Париже, работали в секретных службах кайзера в войну тысяча девятьсот четырнадцатого года.