Мне пришлось снова обманывать эту женщину.
– Я постараюсь.
– Прошу вас, постарайтесь. Будущее вашего ребенка в ваших руках!
Инна поднялась со своего места, еще раз извинилась за свой неожиданный визит и удалилась.
До пяти часов пополудни я обзванивала своих сотрудников и клиентов и лгала, лгала, лгала. Центр снова начинает свою работу! Взрыв у нас произошел по случайности. Да и не взрыв вовсе, а просто загорелась проводка, и – так неудачно получилось! – Мариночка получила небольшой ожог. Но все уже починили. У нас теперь так хорошо! Еще лучше, чем прежде.
О Боряне я старалась первая не упоминать. Но и не позволяла провоцировать меня подлыми вопросами. Боряна умерла от сердечного приступа. Алкоголь тут ни при чем. Фитнес тут ни при чем. У нас новая спортивная программа для всех, кто хочет похудеть и поработать над своими мышцами.
А вот это было правдой. Вчера мне позвонила знакомая, у которой была знакомая, чья дочь искала работу тренера по фитнесу. Я назначила девочке встречу на среду. Ну а будет новый тренер – будет и новая программа. Для тех, кто хочет похудеть и поработать над мышцами.
Глава 11
Прямо из Центра я отправилась позировать.
День сегодня был особенно теплый, настоящий летний день. Такие вот денечки осень дарит нам, как неожиданные подарки, напоминающие о лете. В студии было даже жарковато, поэтому Шельдешов нарядился в черную борцовку и полосатые шорты до колен, как продавец арбузов на рынке.
– Женя, это в последний раз, – заявила я, как только опустилась на стул напротив его мольберта.
– Нет, не в п-последний.
Он говорил так, будто мог что-то поделать. Я просто не приеду и все! Под конвоем он, что ли, меня приведет?
– Я начал новую картину. Твой новый портрет. Но ты должна раздеться.
– Ха. Ха. Ха. – отчетливо произнесла я. – Какой неожиданный поворот сюжета! Все. Сеанс закончен. Я ухожу.
– Нет. – Женька подошел ко мне вплотную и начал расстегивать пуговицы на моем строгом директорском платье. Когда он оказался так близко, я вспомнила, что он выше ростом, чем это кажется со стороны. Во мне – сто шестьдесят пять сантиметров живого роста плюс пятисантиметровый каблук, а моя голова доходит ему только до плеча…
Вблизи на его лице были различимы красивые тонкие морщинки вокруг глаз и седые волоски в удивительно ровной линии бровей. Седина по явилась и в висках, только она была не очень заметна – волосы Женьки всегда были светлее бровей.
Мне так хотелось подчиниться его рукам, что это даже раздражало. Я только сегодня разговаривала с его женой, а теперь готова раздеться перед ним и… и вообще сделать все, о чем бы он ни попросил. Даже сначала раздеться и сделать все, а потом бы только спросить его – чего бы вам хотелось, блин?!
– Убери руки, – сказала я. – Сегодня у меня была Инна. Она сказала…
Женькины глаза похолодели. Он послушно сунул руки в карманы своих дурацких шорт, а потом грубо перебил меня:
– И на хрен м-мне знать, что она сказала? Да пусть говорит, что ей хочется. Сейчас я покажу тебе кое-что. Не хотел я этого д-делать. А надо было – еще восемь лет назад.
Он грубо схватил меня за руку и поволок к стеллажам. Там усадил на синее креслице и полез в дебри своего бардака. Он довольно долго доставал какие-то картины, отставлял их, доставал другие, рылся снова, пока не возник передо мной с несколькими полотнами. Развернул их ко мне, поставил в рядок у стеллажа и стал рядом со мной, любуясь, видимо, обнаруженным искусством.
И я увидела три лица Женьки, только если бы ему было около шестидесяти лет. Из-за возраста человек на портрете был еще больше похож на Роберта Редфорда, чем Женька. Сходство нарушалось только некоторой болезненностью лица, любовно прописанной автором. Да здесь все было прописано любовно – и глаза, и губы, и осанка, и возраст.
– И что т-ты видишь?
– Портрет твоего отца.
– Н-нет. Тогда т-так: что ты чувствуешь?
– Ну… любовь.
– Да! – заорал Женька торжествующе. – Да! Ты т-тоже это в-видишь! Любовь!
– И что? Твой отец был учителем Инны, он… Она и должна была его любить.
Женька насмешливо покивал мне, будто бы я была ребенком или сумасшедшей. Или и тем и другим…
Потом он снова полез в свои завалы, но добычу вытащил намного быстрее, чем раньше. Теперь к портретам пожилого мужчины присоединился холст с изумительным изображением обнаженной женщины. Инны. Подписана работа была "Ст. Шельдешов".
– Тебе еще неп-понятно?
Я обернулась к Женьке. История, иллюстрации к которой он мне сейчас показал, была настолько банальной, что я и сама могла бы ее рассказать. Мастер влюбился в ученицу. Ученица полюбила мастера. Они не удержались в рамках, продиктованных обществом, они были счастливы.
– Ты знал, когда женился?
– Нет. И м-мама не знала. Всплыло только позже. Вот п-почти точно так же, как сейчас. Я увидел эти к-картины и все понял. Пошел к отцу. Он все признал. Инка – тоже. В принципе я тогда решил р-развестись, но папа был болен. Делать что-то, что бы его огорчило, мне не хотелось, и я отложил развод до… Ну, мы знали, что он умрет. Это была немецкая пуля, с войны. Доктора говорили, что, как только она сдвинется с места, он умрет. Папа п-прожил еще пять лет. А я просто привык к нашему образу жизни. Какая р-разница, как жить? Матримониальные вопросы меня не занимали. Все, что я хотел, – доказать, что я не только сын знаменитого художника, а еще и сам что-то значу.
Он замолчал и отошел к своему холсту. Закинул руки за голову, потянулся и затем небрежно плюхнулся на табуретку. Зная Женьку, я понимала – он уверен, что его конница уже ворвалась в город. Но он ошибался.
– Вы с отцом очень похожи внешне, – сказала я.
Женька обернулся ко мне с удивленным видом. Но тут же выражение его лица изменилось. Я опрометчиво не отреагировала.
– Вы оба талантливы, вы же отец и сын! Инна любит тебя, хотя бы как сына любимого человека. Это можно понять. Ты разобьешь ее мир, если мы снова начнем встречаться. Я не могу. Мне и так все время стыдно за себя и за наши отношения.
Недобрая усмешка на губах художника Шельдешова отразила такую бездну чувств, что я поежилась.
– Ты трусливая, неуверенная в себе маленькая девочка. Видно, любовь – это и впрямь безумие, потому что мне трудно было бы специально выбрать менее подходящий объект для нежных чувств, чем ты. Жаль, что я не могу выбросить тебя с твоим хорошеньким личиком, с твоей миленькой фигуркой и всем твоим ханжеством, которое ты выдаешь за доброту, гордость и порядочность, из моей головы прямо сию минуту. Но я забуду о тебе, как только у меня хватит на это сил. Спасибо, что приехала сегодня. Это был последний раз.
Глава 12
У Дольче на плече есть небольшой шрам. Я прекрасно помню, как он его получил. Дело было зимой, снежной яркой зимой, в разгар каникул, которые, как лучший подарок, прилагаются к Новому году. Нам было в ту зиму, наверное, лет по десять.
Все случилось в заброшенном доме. Он стоял рядом с домом нашего детства, на бульваре. Построенный еще при царе, бедный старый дом не отвечал советским требованиям к комфорту и безопасности и подлежал сносу. Людей оттуда выселили еще осенью, возможно, этой же осенью планировалось и разобрать строение, но что-то пошло не так. В результате чьей-то расхлябанности всю зиму мы развлекались в заброшенном доме.
Это был такой особый род приключений. Нам было интересно бродить по пустым комнатам, где оставались следы чьей-то жизни, и придумывать, кто жил в этой комнате, а кто – в той. Конечно, в лицо мы знали жильцов этого дома, своих бывших соседей по улице, только раньше мы здесь никогда не бывали.
Иногда мы находили в комнатах забытые и брошенные вещи – старую одежду, сломанные детские игрушки, дешевые и тоже сломанные женские украшения, книги, вроде разрозненных томов из полного собрания сочинений Иосифа Сталина. Мы брали в руки эти вещи с чувством исследователей далеких планет, словно в наших собственных квартирах не было ничего подобного.
Дом, оставленный нам на исследование, сохранился почти целым. Не было только стекол в окнах, а сами деревянные рамы оказались разломаны и торчали из окон острыми обломками. Однажды, уж и не знаю зачем, нас понесло на крышу этого дома. Сонька и Борянка очень ловко забрались на крытую металлическим листом кровлю, хоть она и была скошена под углом в сорок пять градусов. А я закопалась, потому что мои сапоги скользили на влажном металле. Дольче немного обогнал меня и протянул руку. Я вцепилась в нее, но сапог соскользнул, я шлепнулась на скат, рискуя соскользнуть с крыши вниз. Дольче удерживал меня, но ему и самому было не за что держаться. Пока я барахталась на краю, он сполз вниз и подтолкнул меня вверх. И только я спокойно уселась на коньке, как он сорвался вниз.
Дольче повезло и не повезло одновременно. Он напоролся плечом на острый обломок деревянной рамы, которая пропорола его толстую куртку и вонзилась в плечо возле ключицы. Но эта же рама остановила его падение, и, когда она обломилась под тяжестью мальчишеского тела, он упал на землю не с четырех, а с полутора метров.
Крови он тогда потерял немало, да и каникулы себе попортил, провалявшись в больнице добрых три недели. Зато теперь на его шкуре красовался экзотический рваный шрам. "Шрамы украшают мужчину, даже такого, как я", – говорил Дольче по этому поводу.
Вот этот самый шрам я и поливала слезами этим вечером. Друг мой только что вернулся откуда-то и до моего вторжения еле успел принять душ, а я не давала ему толком даже одеться, принявшись рыдать у него на плече как белуга.
На бритой башке Дольче блестели капли, он должен был вытереться как следует и одеться, но я не отпускала его. Он один у меня остался! Сейчас я должна была бы быть у Сони или у Борянки. Мы бы плакали, пили, ругали мужиков. Но теперь у меня не было подруг.
– Что мне делать? – спросила я его, когда смогла хоть немного успокоиться.
– А что ты хочешь делать? – ответил он вопросом на вопрос, заглядывая мне в глаза.
Ответить ему я не смогла. Я же сама, как могла, отбрыкивалась от ухаживаний Шельдешова, не позволяла себе даже вспоминать наше прошлое, изображая из себя святую великомученицу. Так чего же я рыдаю теперь, когда Женька, потеряв терпение, выгнал меня из своей мастерской?
– Дольче, – пожаловалась я, отпуская его на волю. – Я же как раз и рассталась с ним из-за его нерешительности, а он сейчас вот так меня отшил! Это я раньше не понимала, что он не тряпка, или за восемь лет Женька так изменился?
– Думаю, не понимала, – ответил он, скрывая свой шрам под красной облегающей майкой. – Давай-ка выпьем. У меня есть новости.
– Господи, да какие еще новости? – Вот чем отличаются друзья-женщины от друзей-мужчин. Он что, не понимает, что я не могу даже думать о каких-то других делах, пока не изолью горе и не придумаю выход?
– Я был на встрече с тем парнем из "Амадея". Его зовут Володя. Он мне свидание назначил, помнишь? Мы встретились в "Постоялом дворе", а потом пошли играть в боулинг. Неплохой парень, я взял у него номер телефона. Он нам пригодится в качестве свидетеля.
Мы прошли к барной стойке, отделяющей кухонный угол от остальной части квартиры, и я влезла на барный стульчик. Дольче достал стаканы, бутылку виски, лоток со льдом. По дороге он нажал кнопку на приемнике, и у нашего разговора появился музыкальный фон.
– Есть хочешь?
Я отрицательно помотала головой. Тяжесть, которая обременила мою душу, придавила и желудок. Меня даже тошнило от душевной боли.
Для себя Дольче взял из холодильника сыр, колбасу, оливки и черный хлеб, соорудил бутерброд и с аппетитом принялся за него, щедро запивая огненной водой. Я тоже опрокинула в рот горячительного. Это было прекрасно. Заморский напиток виски словно создан, чтобы отрезвлять человека от дурных мыслей.
Теперь я заметила, что в квартире моего друга кого-то не хватает.
– А где Яков?
– Он пьет чай у тети Лиды.
– С чего это?
– Не знаю, если честно. По мне, тетя Лида не такой уж интересный человек, чтобы пить с ней чай. Но что я сделаю?
– Не ревнуй, – сказала я. – У тебя гораздо более красивая задница…
– Приходишь в себя, – заметил Дольче, доедая свой бутерброд. – Так вот, этот парень меня неплохо просветил.
– Это у вас так называется?
Ответом мне был недовольный взгляд.
– Он не только охранник у Аветисяна, то есть у того мужика, который нашу Надюшу имеет. Володя еще и водитель. Надежда сама плохо водит, а недавно у нее и права отобрали. Так теперь она без Володьки никуда.
– И чё?
Я цедила уже третью порцию виски. Порции-то были небольшие, граммов по пятьдесят, только в моем состоянии мне хватило и этого.
– Так вот, месяц назад Надежда ездила в одну деревню, от Гродина километров сто. Володе Наденька не объяснила, зачем она туда таскалась. Но знаешь, как село называется?
– Как?
– Березовка.
– Где-то я это название недавно слышала. Это не там у Борянкиного любовника жена живет?
– Ага.
– Охренеть.
– Это не все. Сейчас ты получишь десерт.
– Я не хочу есть.
– Тупица! Я о том, что узнал! Несколько месяцев назад в "Амадей" приходила Борянка. И тогда же случился примерно такой же скандал, как и с нами. Володя не видел лично, как все случилось, но знает, что Боряна влепила Наде такую затрещину, что у той две недели держался самый вульгарный фингал, который можно себе представить!
– Ого. А она нам ничего не рассказала. Мне думается, это за те диски с комплексами упражнений, что Надька прикарманила, уходя из Центра.
Дольче торжествовал. Вот теперь он был полностью уверен, что его подозрения оправдались. Боряну отравила Надька. Возможно, при содействии жены Борянкиного парня.
Немного привыкнув к хмельному состоянию, я тоже высказала свои соображения. Лично мне, человеку спокойному и добропорядочному, а по мнению одного художника – еще и трусливому, кажется, что убийство – это самая крайняя мера в отношениях между людьми. Решиться на такое только из мести, да еще и из мести за банальный фингал, – это слишком.
С другой стороны, а как так получилось, что Надежда ездила в Березовку к жене Андрея? Да и зачем?
– А если они сестры? – не унимался Дольче. – Только вообрази: Надежда пакостит нам и лично Боряне, причем все это в качестве благодарности за то, что мы ее облагодетельствовали. Особенно Боряна. Ты знаешь, что человек больше всего ненавидит тех, кому он причиняет больше всего неприятностей?
Утонченность этого замечания показалась мне восхитительной.
– Но ты-то откуда это знаешь?
– Меня очень много били по жизни, – напомнил мне мой друг. – Итак, – продолжил он. – Надежда ненавидит нас, а больше всех Боряну, именно за то, что сама с нами поступила подло. Ей надо как-то оправдать свое свинство. А лучше всего его оправдывает то, что мы вынудили ее поступить с нами плохо, потому что сами очень плохие люди. И она знает, что ее сестра также ненавидит Боряну. По другим причинам, само собой. Они все время говорят об этом, они друг другу забыть не дают о своей ненависти. И вот – решаются ее убить.
– А вдруг это совпадение и поездка Надьки в Березовку не имеет отношения ни к Борянке, ни к супруге Андрея?
Дольче ответил спокойно и уверенно:
– В случайности верят только идиоты.
Глава 13
Домой я попала только около трех часов ночи.
После диспута о ненависти и мести мы вспомнили про Соньку. Дольче признался, что перегнул, я добавила, что Соня перегнула тоже. Да и мою вину с меня никто не снимал: могла бы в свое время и промолчать. Надо обязательно помириться с Соней, иначе ей от Дмитриева не отделаться.
– Жизнь как зебра. То черная полоса, то белая, – философствовал Дольче, разливая остатки виски по нашим стаканам.
Яков к этому времени уже вернулся с чаепития, уселся рядом с Дольче и стал слушать нас, ласково улыбаясь.
– Яков, ты в какой-то штукатурке испачкался, – заметила я. – Что ты делал?
– Где? – Яков повертел головой, озирая свои плечи. – У тети Лиды за шкаф завалилось пенсионное удостоверение. Я помогал его искать…
Яков, как настоящий немец, ушел отряхиваться в ванную, а вернулся в новой чистенькой маечке. Тьфу, педант!
Через десять минут он ушел спать.
– Как нас все-таки накрывает всегда одновременно! – продолжал свои рассуждения мой друг. – В юности мы все помытарились, а потом, уже взрослыми, – снова. И снова в один и тот же период! И у каждого – свое. И моя психопатка, которая пыталась меня кислотой залить, и Борянкины ученички-убийцы, и у Сони с мужем такое… Да и тебе досталось. До сих пор разгребаешь. Но самое жуткое сейчас творится! Борянки не хватает…
– А выкрутится ли Соня?
– А сможем ли мы открыть Центр?
– А что мне делать с Шельдешовым? Да и с Варькой не пойми что творится. Художница!
Подытожил наши тягостные размышления тоже Дольче: меньше всех в эту темную полосу влип он сам, хотя везением смерть подруги не назовешь. Тем не менее он должен помочь остальным. Я, при тех же исходных, тоже не имею права разнюниваться. И пусть я не обижаюсь, вещал Дольче, любовные неприятности – это не отрава в водке и не пятнадцать миллионов, которые вымогаются под угрозой смерти ребенка. Соберись, Наташа!
Утром меня разбудила дочь.
– Ой, а перегаром воняет! – высказалась она на пороге моей комнаты. Но зато принесла маме кофе. Сварила она его неумело, хоть и крепко.
Я отправила доченьку прочь из комнаты, включила телевизор, выпила кофе. К счастью, похмельный синдром – не мой диагноз, так что чашки кофе мне всегда хватало, чтобы принять вертикальное положение. Я встала, пошла в ванную, приняла душ, почистила зубы. Жизнь продолжалась, как бы мне это ни было противно.
Варька поджидала меня на кухне, сидя за столом. Как только я вошла, она вскочила и забегала по кухне. Сначала она посматривала в мою сторону, видимо ожидая, что я захочу что-нибудь спросить или что-нибудь рассказать. Я не хотела. Мне надо было поесть и ехать в Центр. На сегодня у меня были назначены встречи.
Заметив мою отстраненность, Варвара заговорила сама:
– Мам, я хочу посоветоваться с тобой.
– Хорошо.
– Вчера я случайно встретила Инну Ивановну. Она мне все рассказала – о том, что Евгений Станиславович не учит никого и в талантах не разбирается. А еще она повела меня к своим ученикам из художественного училища. Они такие классные! Там один парень, он просто супер! Он такие вещи рисует… то есть пишет… Он собирается поехать в Голливуд, чтобы стать специалистом по "три де анимации". И он такой необычный. Я ему рассказала, что Инна Ивановна хочет подготовить мои работы к выставке, а я не знаю, талантливая я или нет. Он мне сказал знаешь что? "Ты должна знать свой путь и идти по нему, а то, что говорят остальные, – чушь".
– И какой совет я могу тебе дать?
– Да! Я забыла! Инна Ивановна мне сказала, чтобы я с тобой посоветовалась, учиться мне дальше рисовать или не надо?
Разве я могу советовать своей дочери рисовать или не рисовать? Разве я понимаю? Я ничего не понимаю в живописи и совсем ничего – в художниках.
– А ты сама чего хочешь? – Вчера Дольче испытал на мне этот прием, и я убедилась в его эффективности.