Но вообще-то о науке он мало мечтал в то время. Я скоро Володьку ждать начала. Антон боялся за меня очень. Помогал во всем, бегал подрабатывать, чтобы яблок купить килограммчик или пару мандаринов. Принесет, бывало, и радостный такой, прямо из рук меня кормит:
- Сыну витамины! - кричит.
- Да откуда ты знаешь, что сын, а не дочка?
- Дочку не хочу, дочки все в отцов. Значит, глупая будет. А сын в маму - умница.
Шутил все, потому что себя-то он глупым никогда не считал. Но угадал. Мальчишка родился.
Это уже перед самым распределением было. Насчет работы мы не спорили. Я в деревне выросла и жить здесь не боюсь. Конечно, асфальта нет, театра нет, а телевизор уже есть, да и живется вольнее, воздуху больше, а заработки не хуже, чем в городе. Хотя и трудно бывает. Ну, да я-то все это знала хорошо, что здесь почем.
А Антон в деревне мальчишкой жил только, во время войны. Говорил мне, что тянет его в деревню, что поедет с удовольствием, в поле работать будет, город ругал: там, говорил, чиновники одни. Что на кафедрах, что в конторах. А настоящая наука на земле делается.
Ирина вздохнула:
- Сам себя он не знал. Говорил-то все от души, но жизнь нашу представлял по-детски, больше природу, а не работу. Думал удивить всех знаниями своими. Да удивляться здесь некогда, успевай только поворачиваться.
Встретили нас хорошо. Помогли во всем. Его агрономом назначили, а я в школу пошла. Не хотела, правда, а теперь привыкла вот. В школе тоже интересного много и полезного.
Антон загорелся сначала. С поля не вылазил. Почвы изучил, климат за все года проштудировал, со стариками толковал. Короче, представил председателю целый проект, где что сеять нужно, чтобы урожаи наибольшие собрать и доход удвоить.
Так он мне и говорил:
- В наших силах, если хозяйство поведем правильно, через два-три года озолотить колхоз.
Отнес он свой план председателю. Довольный был такой, радостный… Ждал - одобрят его сразу. Но время идет, а председатель все занят да занят. "Некогда, - говорит, - подожди".
Антон нервничать стал, хоть и виду не подает. Но что поделаешь, ждем.
Вдруг как-то вечером машина под окном загудела. Стучат. Открываю я председатель сам пожаловал. А за ним Тихон Хохряков, шофер его, что-то тяжелое тащит.
- Здоров, Антон Дмитриевич, - председатель говорит. - Вот решил посмотреть тебя в твоей хате. Как ты тут у нас обживаешься. Примешь гостя?
Ну Антон, конечно:
- Заходите, пожалуйста!
- А это тебе, чтоб вы с молодой женой не скучали. Ставь его, Тиша, да поезжай, отдыхай. Я отсюда домой своим ходом отправлюсь.
Смотрим, Тихон на стол приемник ставит.
- Это мы тебе решили наш из правления завезти. Все одно там его слушать часу нет. А тебе, глядишь, веселее с ним будет.
Снимает полушубок, оттуда две бутылки достает.
- Ну, что вы, Иван Матвеевич!
- А что? Я ж к вам как бы на новоселье приехал, хоть и с опозданием. Стыд и позор. Живешь ты у нас полгода, а я у тебя в дому не побывал… Не поджаришь нам с агрономом яишенки? - у меня спрашивает.
А сам из кармана пиджака Антонов план вынимает:
- Да и потолковать об делах нужно.
Вижу, Антон заволновался, но сам ничего не спрашивает, а председатель тоже не торопится. Пока я на стол накрывала, они все о разном переговаривались, а как сели и Иван Матвеич первую пропустил (а он мужик здоровенный, литр выпьет - покраснеет только), тогда и заговорил:
- Прочитал я твой проект внимательно и вижу, если не сбежишь от нас, то колхозу с таким агрономом повезло. Человек ты, прямо скажу, башковитый. А раз так - то должен правильно понять то, что я тебе скажу сейчас. На план свой, парень, ты особенно не рассчитывай!
У Антона рюмка в руке дрогнула.
- Ты, конечно, спросишь - почему? Я, может, все и объяснить не смогу, но по-простому скажу так: мысли наши - дело одно, а жизнь идет своим путем. Это в общем плане. А в частности: никто нам самоуправства не разрешит, потому что в районе свой план есть, в области - свой, а еще есть государственная политика, и она сейчас направлена на кукурузу.
- Значит, и мы должны лучшие земли отдать под кукурузу?
- Значит так.
- Но мы никогда не получим на них высоких урожаев.
- Это кто тебе сказал? Американцы ж получают! В Айове своей.
- Да в Айове климат совсем другой. Влаги там - залейся. А у нас…
- Как у нас, я лучше тебя знаю. Это мне и дед Евсей толковал. Знаешь деда Евсея, что на Крутой балке живет?
- Знаю.
- Ну вот. Он мне рассказывал, что еще когда земля наша помещику Кузнецову принадлежала, тот тоже кукурузу пробовал.
- Ну и что?
- Не вышло. Засуха подвела, а там мороз ранний… Но то ж у помещика, а теперь Советская власть - техника, гибриды разные, химия опять. Короче, как говорится, нет таких крепостей, чтоб не взяли большевики.
- Да зачем нам эту крепость брать, когда у нас золотое дно под ногами? Пшеницу отличную соберем, по-над речкой овощи возьмем, луга у нас прекрасные - двинем животноводство, - вот вам и культурное передовое многоотраслевое хозяйство безо всякой кукурузы. И хлеб, и мясо, и овощи! Знаете, в городе ранние овощи почем? А кукуруза со всей химией во сколько обойдется?
Вздохнул председатель:
- Думаешь ты узковато, Антон, по-кулацки вроде. Выгоду свою видишь, а масштаб государственный не замечаешь.
- В чем же этот масштаб?
- А в кукурузе. Она должна нам все хозяйство изменить, если мы ее освоим.
- В том-то и дело, если освоим.
- А почему и нет? Вот нам в области на совещании случай из истории приводили. Когда Петр Первый начал картошку внедрять, так многие тоже возражали, говорили, что расти она не будет. А сейчас, глянь! Пропали б мы без картошки. Так и кукуруза.
- Значит, проект мой в печку?
Председатель выпил еще стопку, закусил с удовольствием:
- Зачем в печку? В стол его положи, в ящик. Пока в дальний, куда заглядываешь редко. Пусть полежит Жизнь, она ж на кукурузе не кончится.
- Утешили! А если я его все же вынесу на правление или на общее собрание?
- Честно сказать?
- Чего ж хитрить?
- И не буду хитрить. Первый против тебя выступлю.
- Сами-то вы хоть понимаете, что в моем плане рациональное зерно есть?
- Как не понять! Но на отдачу-то рассчитываешь через два-три года. А начинать с чего?
- Да на кукурузу ж больше понадобится!
- На кукурузу дадут. Все дадут: и семена, и удобрения, и машинами, и людьми помогут особенно на уборке. Потому что это государственный план, а не Антона Тихомирова. И потом, прямо скажу тебе, парень, если мы сейчас с твоей бумагой вылезем - это знаешь, как расценят?
Тут Антон и пыхнул:
- Боитесь?
Я перепугалась, чуть сковородку не уронила. Председатель-то у нас крутой. Что приемник привез - ни о чем не говорит. Думаю, трахнет кулаком по столу, как с ним на правлении случалось. А кулачища у него - по полпуда каждый!
Но не трахнул. Корочку понюхал только, усмехнулся:
- Значит, хлеб-соль ешь, а правду режь? Ладно, скажу правду. Не хочу я с этого колхоза уходить. Жизнь моя в нем оставлена. Понял? Тебе что? Снялся и пошел. Вся страна твоя. От Владивостока до Белостока, как нам перед войной в танковом училище говорили, а моя страна - вот она, в окошко почти всю видать. Я ее на этой вот шее после войны пахал. Поту тут моего больше, чем гербициду. Куда ж я отсюда пойду, а?
Сдался Антон:
- Ладно, ваша взяла. Давайте лучше выпьем.
- Ну давай. Обижаться тут нечего. Вот испытаем кукурузу, тогда и скажем.
Посидели они еще, допили водку, попрощались хорошо. А когда ушел председатель, Антон взял свою бумагу, зажег спичку и запалил.
- Зачем ты? - спрашиваю. - Пусть полежит.
- В дальнем ящике?
А сам смотрит на нее, не замечает, как она ему пальцы жжет.
- Умный, - говорит, - человек у нас председатель, все понимает, только видит не дальше, чем из окошка, это он правильно сказал.
- Значит, не сошлись они с председателем? - спросил Мазин.
- Нет, наоборот, очень даже подружились, - ответила Ирина неожиданно. - Сначала ругал Антон его, приспособленцем называл, трусом. Правда, хоть честный трус, говорил, и то хорошо.
Но тут весна подошла, обижаться некогда, с прля не вылазил от зари до зари. И все на кукурузе. Я его не понимала:
- Антон, ты же был самый ярый противник кукурузы, а теперь, кроме нее, ничего в колхозе не видишь.
Он посмеивался:
- С такими людьми нужно бороться фактами. Я хочу доказать, что при самых лучших условиях кукуруза у нас не пойдет. Все будет создано, чтобы никто не мог упрекнуть меня ни в чем, обвинить, что недоработали. Пусть сами увидят.
И увидели. Да совсем не то. Год выдался редкий. Раз в десять лет такой бывает. Весна теплая, ровная, лето влажное, жаркое, а осень и того лучше - солнечная, сухая. Короче, не кукуруза у нас выросла, а лес зеленый - в рост человеческий. Початки - прямо слитки золотые.
Антон растерялся. А председатель помалкивает. Ни хорошо, ни плохо ему не говорит. Но сам задумал свой план. Приехал из области корреспондент, он ему и выдал: истинный организатор победы - наш молодой агроном Антон Тихомиров. Антон не знал ничего. Вдруг заезжает к нам Иван Матвеевич.
- Читал? - спрашивает и газетой помахивает свежей.
Антон не видел ее еще. Взял, развернул, посмотрел.
- Вы организовали? - спрашивает.
- Я. Здорово получилось, а?
- Плохо.
- Это почему?
- Неправда.
- Ну, знаешь, парень! Другой бы плясал от радости, а ты… Ты мне скажи, что здесь неправда? Урожай правильно указан? Ну?
- Правильно.
- То-то! Без брехни. Не слезал ты с этой кукурузы все лето. Это правильно?
- Правильно. Да…
- Что "да"?
- Если б с погодой не повезло…
- Вот это ты брось! Погода что, у нас одних была такая? У соседей разве климат другой? А урожай - вдвое от нашего! Вот тебе и погода. В людях дело. Нет таких крепостей…
- Знаю.
- То-то! Так что никакой тут брехни нету. Все заслуженно. На зональное совещание поедешь. Расскажешь про золотые початки наши.
- Точно, что золотые. Каждый по рублю.
- А ты те рубли не считай. Они в большую политику вложены и доход свой дадут. И статья эта тоже даст.
- Статья-то?
- Статья. Тебе даст!
- Что даст? Славу фальшивую?
Тут он ко мне повернулся:
- Ну и муж у тебя, Ирина, умный да несмышленый! - И Антону: - Тебе что сейчас нужно? Голова у тебя есть, знания тоже. А чего не хватает? Авторитету! Вот будет авторитет, тогда совсем хорошо будет. Тогда и с твоими планами считаться будут. Уразумел вопрос?
Сел в машину и уехал.
Проводил его Антон взглядом, сел за стол, перечитал статью.
- Может, и прав хитрец старый. Чтобы воевать за свое дело, нужно иметь авторитет, известность. А к этому не всегда прямым путем дойдешь.
Но все-таки перед зональным совещанием решил он по-другому. Ночью вижу: не спит.
- Что ты, Антон?
- Думаю, Ира. Понимаешь, я провел все подсчеты, все до копейки высчитал и теперь знаю совершенно точно, что даже при таком богатом урожае кукуруза у нас - культура невыгодная. Слишком велика себестоимость. В убыток королева идет. Как ты думаешь, что будет, если я на совещании об этом скажу?
- С ума сошел!
- Почему? Может, там никто над этой стороной не задумывался.
Всю ночь не спали.
На другой день уехал.
Ждала я его, ни минуты покоя не было.
Приехал мрачный. Сказал прямо с порога:
- Струсил.
Разделся. Поднял Володьку над головой:
- Видишь, отец-то твой жидкий оказался.
И посадил его на кровать.
Сел обедать, рассказал:
- Не повернулся язык. Выбрали меня в президиум, начался барабанный бой. Матвеич в зале сидит, в первых рядах, на меня смотрит, улыбается, как именинник. Какие-то руководящие со мной знакомились, в докладе в пример ставили. Короче, когда слово дали, понесло меня куда-то, сам не знаю. Как того инженера из "Двенадцати стульев", что на открытии трамвая выступал. Не хотел о международной обстановке говорить, а как начал, так и попер про Чемберлена. Вот и я. Начал: ну, думаю, сейчас все скажу, а прислушался к себе - и голоса своего не узнаю. Чужой такой, бодренький: наши достижения, товарищи, наглядно доказывают, что кукуруза одержала полную победу и может считаться в условиях области высокопродуктивной, необходимой каждому хозяйству культурой. Так и брякнул. Или что-то другое в том же роде. В общем, умылся.
Впечатление от поездки отвратительнейшее. Одно приятно. Подошел ко мне профессор Рождественский в перерыве. Хвалил, конечно. Но не в этом дело. Он говорит, что обстановка у них изменилась и группа научных работников поставила вопрос о творческой реабилитации Кротова. Вспомнил, что я кротовскими работами увлекался. Между прочим, спрашивал, не собираюсь ли я в аспирантуру. Говорит, если надумаешь, обращайся прямо ко мне. Нам, говорит, нужны сейчас такие люди, передовые, энергичные, которые могут совмещать теоретическую работу с практикой.
С этого времени и стал он думать об аспирантуре.
Ну, а совместная наша жизнь пошла все хуже и хуже. Кого винить - не знаю. Он меня винил, я - его, но это прошло все…
Авторитет Антона действительно в колхозе поднялся, да не только в колхозе. Стали к нему за опытом приезжать, приглашать на конференции разные. Он ездил, сначала посмеивался, потом привык. Председатель тоже доволен был, и колхозу слава шла. Но я-то видела, что Антон хоть и привык, а это не то, что ему нужно.
Спрашиваю:
- А как же твой план?
Махнул рукой:
- Видишь, и без моего плана люди живут, а некоторые даже довольны. План - это так, мечта юности. Теперь я понял многое, нужно за настоящий план бороться. Свое место в жизни искать.
Из записной книжки Тихомирова:
"Обычно говорят о приспособляемости организма к среде (в отношении человека это иногда звучит как приспособленчество). Но так ли это? Может быть, сущность процесса глубже, и организм приспосабливается к самому себе, к своим возможностям, открывает их и использует в наиболее благоприятных условиях, на оптимальных режимах? Сам я всегда старался прежде всего одолеть себя. Но понять свои потребности и возможности крайне нелегко. Особенно мешают общепринятые стандарты. Они вырабатываются в расчете на среднего человека и облегчают ему существование, но причиняют много вреда тому, кто не укладывается в эталон. Например, формула "из вуза - на периферию" правильна в своей сущности, то есть на девяносто пять процентов. Не могут же все остаться в аспирантуре! Но для пяти процентов она вредна. Я, например, принял ее за истину и оказался в сложном положении. Должен ли я был приспособиться к условиям и вопреки себе оставаться на месте? Я попробовал и убедился, что это невозможно. Я должен приспособиться к самому себе, то есть создать оптимальные условия для раскрытия собственного "я". Мне пришлось делать это, преодолевая инерцию внутреннюю и внешнюю. С точки зрения многих, я - антиобществен.
Может быть, попытка приспособиться к себе и есть приспособленчество? Нет, сила не в том, чтобы идти от указателя к указателю. Мир открыли те, кто прокладывал путь по звездам, а не по радиомаяку".
- Искать себя он, конечно, в городе собирался. Я ему не перечила, но пугало меня все это. Себя-то я здесь на месте чувствовала, а как в городе будем, представить не могла. Трещины между нами и пошли.
- Ты человек без мечты. Что делаешь - тем и довольна, - это он мне часто говорил. Но видела я, что не только в этом дело, что в той новой жизни, что он себе запланировал, мне делать нечего. И он это понимал и злился, потому что нас с Вовкой любил, но с характером своим справиться не мог. Такой уж он был человек. Новая в нем пружина стала раскручиваться, а старое кончилось. И не кукуруза тут виновата. Не мог Антон другим стать. Всю жизнь стремился куда-то, а куда - никогда я понять не могла.
- А крупным ученым мог бы он стать, как вы думаете? - спросил Мазин.
- Не знаю. Способный он был - точно. Но для ученого мало этого, по-моему. Вот он Кротова любил вспоминать. Так тот же совсем другой человек. Ничего, кроме своей науки, не видел. А Антон всегда от противного шел. Не потому, что нравится, а потому, что не нравится. Не нравилось в городе - в деревню уехал, разочаровался в нашей жизни - пошел в науку. Так и шло у него все. Но про последние-то его годы я ничего не знаю.
- Вы не виделись после развода?
- Нет.
- И у вас не возникало желания повидать его?
- У меня своя гордость есть, - ответила Ирина, и Мазин поверил ей, хотя ответ этот и не приблизил его к цели, к которой шел он длинным и негладким путем.
- Тихомиров помогал вам?
- Я отказалась от его помощи.
- У вас же ребенок.
- Мой ребенок имеет все необходимое.
- Я понимаю, что ваш ребенок не голодает, однако отцовский долг…
- Какой долг? Две десятки в месяц перевести? Подачка это, а не долг. Мы с Володькой в милостыне не нуждаемся. А долг свой он перечеркнул, когда сына бросил. Настоящий отец должен сына воспитывать, а не на конфеты ему присылать. Раз уж ушел, значит, сыну не судьба отца иметь.
Теперь примирения со случившимся уже не звучало в тоне Ирины, несмотря ни на что, ее тяготила старая обида.
- Значит, не виделись больше?
- Нет, себя измучивать не хотела, а сыну не нужно это. Вырастет расскажу, пусть сам нас судит, а без конфет проживем.
"Почему все-таки? - думал Мазин. - Почему она так посуровела, когда я спросил о встречах? Или любит до еих пор? Неужели? Потому и рассказывала так? Снова переживала? "Без конфет проживем…"
- Теперь придется прожить.
- Да, - изменилась она вдруг в лице, будто вспомнив, что Антона уже нет.
- Вы узнали о его смерти из моего письма?
- Нет, мне раньше написала подруга. Мы в одной группе учились.
- Что ж она вам сообщила?
- Что несчастный случай произошел. А вот, оказывается, вы сомневаетесь.
- Почему вы так думаете?
- Да зачем же тогда ездить, расспрашивать? Я же написала вам все в письме, а вы приехали.
Не мог же он сказать ей, что написал и попросил ответить на самые общие, известные ему, собственно, вопросы только затем, чтобы увидеть ее почерк. Конечно, она могла напечатать ответ на машинке, или продиктовать кому-нибудь письмо, или наконец изменить почерк, попытаться его изменить хотя бы. Но она не сделала ни того, ни другого, ни третьего. Она ответила точно и обстоятельно. Написала все своей рукой.
И тут уж ошибиться было невозможно - письмо и записку Тихомирову писал один и тот же человек!
- Вы сообщили мне много интересного.
- Я знаю только о прошлом.
- Я понимаю. Вы не виделись больше. Но хоть это и не относится непосредственно к делу, вы ошиблись, когда решили разорвать всякие отношения между ребенком и его отцом.
- Так уж решила.
Мазин посмотрел на ее тарелку, где лежала остывшая и нетронутая яичница, и, взяв со стола бутылку, сам наполнил граненые стопки.
- Расстроил я вас. Давайте-ка выпьем лучше по стопочке. Может, сердцу станет веселей.