10
Мой клиент
Вечером я сидел у себя в конторе и писал письмо Вере Сободе. О том, что с отмыванием денег в банке "Веллер и Велькер" покончено. Что банк был похож на сумасшедший дом, в котором сумасшедшие заперли врачей и медсестер и выдавали себя за врачей и медсестер. Что Самарин, предводитель сумасшедших, мертв. И что власть снова попала в руки доктора Велькера. Сравнение Нэгельсбаха мне понравилось.
По почте пришло письмо от Велькера. Благодарственное, и эта благодарность сопровождалась чеком на двенадцать тысяч марок. Кроме того, в субботу через две недели он приглашает меня на праздник по поводу его возвращения на Густав-Кирххофф-штрассе. Там мы еще раз соберемся все вместе.
Я подумал, не должен ли представить ему детальный финансовый отчет, как обещал при получении заказа. Обычно по окончании дела я составляю своим клиентам письменный отчет. Дело закончено? Клиенту от меня больше ничего не нужно. Поблагодарил, заплатил и пригласил на встречу - прощальную. Для него вопрос исчерпан. А для меня?
Кто до смерти напугал Шулера? Самарин не признался, но и не отрицал категорически. Мне не верилось, что он убрал с дороги Шулера просто из-за денег. Иначе бы не сказал, что Шулер научил его читать и писать. Если он убил его своими или чужими руками, значит, за этим стоит что-то большее, чем кейс с деньгами. А что? И чем же он до смерти напугал Шулера?
Или я просто себя обманываю? Не хочу осознать, что сам был причиной смерти Шулера? Не потому ли я выискиваю какие-то не зависящие от меня обстоятельства, что истинные причины следует искать в его старческой слабости и неловкости и в моей медлительности? Физическая немощь, плохой день, сумасшедшая сумма денег - не достаточно ли для того, чтобы привести Шулера в то состояние, в котором он был, когда мы встретились?
Я встал и подошел к окну. Вон там стояла его "изетта", вон там он отдал мне кейс, там он выехал на встречную полосу и вылетел между светофором и деревом на газон. Вон там под деревом он умер. На светофоре загорелся красный свет, желтый, зеленый, снова желтый и красный. Я не мог отвести от светофора взгляд: такого цвета была смерть бывшего учителя Адольфа Шулера.
Самарин ли так его напугал, или виноват возраст и расшатанные нервы - я мог его спасти и не спас. Я перед ним в долгу. Вернуть его к жизни я не в силах, зато способен разобраться в смерти. Теперь он мой клиент.
Красный, желтый, зеленый, желтый, красный. Нет, разобраться я должен не только ради Шулера, но и ради себя самого, разобраться в своем последнем деле. Потому что это дело для меня последнее. Кроме дела, полученного только благодаря случайной встрече в горах, я вот уже несколько месяцев не получал никаких заказов. Возможно, мне еще раз поручат искать поддельные больничные листы. Но я не захочу за это браться.
Жаль, что нельзя выбирать свое последнее дело. Дело, являющееся итогом жизни, конечным результатом, дело, которое подводит черту и обобщает все, что ты успел сделать. Вместо этого последнее дело оказывается столь же случайным, как и все остальные. Вот так и бывает: решаешь одни проблемы, потом другие, и тут выясняется, что это и есть твоя жизнь.
11
Тысячи возможностей
Я выловил Филиппа в коридоре.
- Ноги моей больше там не будет. - Он кивнул в сторону палаты Нэгельсбаха.
- Ты получил заключение медэкспертизы?
- Заключение медэкспертизы?
Наконец он понял, чего я хочу, и вспомнил, что заключение у него на столе.
- Пошли!
Оба стула перед его столом были завалены бумагами и письмами, так что я сел на кушетку, как будто ожидая, когда же Филипп вытащит свой молоточек и начнет стучать мне по колену, проверяя рефлексы. Он полистал официальный отчет.
- Грудь и живот сдавлены, задеты жизненно важные органы, пробит затылок - повреждения крайне тяжелые.
- Я видел его незадолго до смерти. Он вел себя очень странно. Как будто его сильно напугали.
- Может, он был болен. Может, по ошибке принял много снотворного. Может, ему прописали несовместимые лекарства. Может, он плохо перенес какое-нибудь новое успокоительное или новые таблетки от давления. Господи, Герд, существуют тысячи причин, почему человеку может стать плохо и он попадает в аварию.
Мне как-то не верилось, что Шулер мог по ошибке принять не то лекарство или выпить слишком много снотворного. Шулер не был рассеян. Горы книг и бумаг в его доме производили впечатление хаоса, однако в этом хаосе царил образцовый порядок. Так неужели он был не в состоянии разобраться со своими таблетками?
Филипп продолжал стоять на своем:
- Мне надо кое-что сказать тебе, Герд. Ты должен…
- А если я выясню, какие таблетки он принимал? Если найду его врача, ты ему позвонишь?
- А что он может сказать?
- Не знаю. Вдруг он действительно выписал Шулеру новые таблетки, от которых тому стало плохо? Или Шулер сам купил себе таблетки, а врач скажет, что они не сочетаются с теми, которые ему были выписаны. Или же выяснится, что у Шулера была аллергия на клубнику и кто-нибудь заставил его съесть клубничину. Что у него была астма и он испугался до смерти, потому что кто-то отобрал у него бронхолитик. Если я буду знать, что именно могло его напугать, мне будет проще искать того, кто за этим стоит.
- Если выяснишь, я тебе помогу.
Он старался изобразить заинтересованность, но мысли его были явно заняты другим.
- Ты должен остановить Нэгельсбаха! Ты должен его остановить, пока не поздно. Я тебе не рассказывал, потому что не люблю говорить гоп, пока не перепрыгнул, но моя кандидатура выдвинута на пост заведующего хирургическим отделением в одной потрясающей частной клинике. И сейчас любое разбирательство может поставить на моей карьере жирный крест.
- Я думал, тебя отправляют на пенсию.
- Так бы и случилось. Но в частных клиниках на пенсионный возраст иногда закрывают глаза. С утра до вечера поливать цветочки на балконе и кататься на яхте - это не для меня. И потом, сестры… Представляешь себе, у меня появится шанс начать все с чистого листа. Работать там, где нет Фюрузан, где она не будет за мной следить, отпугивая остальных. Может быть, я только поэтому и чувствую себя старой цирковой клячей. Потому что рядом постоянно торчит Фюрузан.
- Я уже говорил с Нэгельсбахом.
- У Нэгельсбаха душа! Душа у него, понимаете!.. Моей душе хоть волком вой, если у меня не будет больницы.
Он был близок к отчаянию. Может быть, женщины обожают его вот за это? За то, что он умеет безраздельно отдаваться одному чувству?
- Знаешь, хоть тебе и не хочется, но, если тебе что-то нужно от Нэгельсбаха, тебе все равно придется с ним поговорить.
- Я не мастер вести такие разговоры.
- А ты постарайся. Он же не упертый, просто очень добросовестный. Но к твоим словам отнесется серьезно.
Филипп приуныл:
- У меня нервы ни к черту, чуть что - я срываюсь. Сестрам нравится, когда я на них рычу. А Нэгельсбаху наверняка не понравится. - Он посмотрел на часы. - Мне пора. Как ты думаешь, что он сделает?
- Как только его выпишут, он сразу пойдет в полицию - или не пойдет, но, прежде чем пойти, он нам скажет. А до выписки тебе, видимо, придется потерпеть.
Он засмеялся и покачал головой: ты и сам, дескать, знаешь, что я так не могу.
- Разве у меня хватит терпения?
12
В отпуске
Я поехал в Шветцинген, обошел всех соседей Шулера, расспрашивал их про адрес его племянницы, пока меня не отправили на Веркштрассе за железную дорогу. Калитка в сад была открыта, на двери я обнаружил записку, что фрау Шуберт сейчас вернется.
Я ждал. В маленьком садике напротив хозяйка купала в цинковой ванночке садовых гномов, они ныряли в воду грязные и грустные, а выныривали чистые и веселые.
Племянница Шулера приехала на велосипеде.
- Ах, это вы! Сейчас я сварю нам кофе.
Я помог ей внести в дом покупки. Потом появился разносчик напитков, для которого она оставила на двери записку, и я затащил на кухню составленные у калитки ящики с пивом, лимонадом и минералкой. Когда я закончил, кофе уже булькал в кофеварке.
Она немного смущалась.
- Я не запомнила ваше имя и не смогла сообщить о похоронах. Вы из-за этого пришли? Погребение состоится в следующий вторник.
Я пообещал прийти, и она пригласила меня на поминки. Когда я заговорил о книгах, которые якобы одолжил ее дядюшке и которые мне теперь понадобились, она предложила съездить со мной в дом Шулера, чтобы я сам их поискал. По дороге она рассказала, что ей предложили продать дядину библиотеку.
- Представьте, пятнадцать тысяч марок!
- Вы единственная наследница?
- Детей у него не было, мой двоюродный брат несколько лет назад разбился на параплане. Дом достанется мне, его нужно полностью приводить в порядок, так что деньги за книги придутся весьма кстати.
Не знаю цен на старые книги. Но я прошелся по дому Шулера и увидел, что он собрал необыкновенную библиотеку. Во-первых, книги о территории между Эдингеном и Вагхойзелем, во-вторых, книги о железных дорогах и банках в Бадене - думаю, что здесь было представлено все когда-либо напечатанное на эту тему. В основном это были маленькие брошюры, но иногда попадались толстые фолианты с полотняными или кожаными переплетами и многотомники девятнадцатого века, например о юстировке Рейна и о мелиорации его лугов инженер-полковником Туллой, о виадуках и железнодорожных туннелях в Оденвальде или о речной полиции на Рейне и Неккаре от момента ее появления до наших дней. У меня возникло искушение забрать с собой книгу о строительстве башни Бисмарка на Святой горе, выдав ее за свою, якобы одолженную Шулеру. Но я удержался.
В ванной комнате над раковиной нашлась аптечка. Сердечные таблетки и таблетки от давления, средства от бессонницы и головной боли, от запора и поноса, для простаты и для вегетативной нервной системы, мази для вен и суставов, пластырь для мозолей и ножички, чтобы их срезать, кое-что в нескольких экземплярах, многое с истекшим сроком годности, некоторые тюбики высохли, некоторые изначально белые таблетки пожелтели. Я оставил ножички, пластыри, мази, таблетки от запора и поноса, укрепляющие и нормализующие. Собрал успокоительные, снотворные, сердечные средства и таблетки от давления, всего получилось семь пакетиков. Содержимое аптечки почти не уменьшилось.
Фрау Шуберт открыла окна, и весенний воздух вступил в борьбу с оставшейся после Шулера вонью. В кухне уже не пахло протухшей едой и подвалом, теперь там обосновался лимонный запах чистящих средств и царил четкий порядок.
- Вы так и не нашли свои книги? - Фрау Шуберт посмотрела на мои пустые руки.
- У вашего дяди их слишком много. Я решил сдаться.
Она кивнула, одновременно сочувствуя мне и гордясь своим дядей-библиофилом.
- Как и медикаментов, их у него тоже слишком много. Я заходил в ванную комнату, а там все ими забито.
- Он не мог ничего выбросить. К тому же он любил старые медикаменты, знаете, в баночках. Новые, в пластиковых ячейках и алюминиевой фольге, ему было тяжело открывать, ведь пальцы-то у него совсем скрючились от подагры. Он все время поручал мне вынимать и перекладывать для него лекарства. - Она смахнула с глаз слезинку.
- Кто его лечил?
- Доктор Армбруст с Луизенштрассе.
Перед уходом мы остановились у стены, на которой у Шулера висели фотографии. На одной он сам, молодой, с широкой улыбкой, стоит около своей "изетты", положа на нее руку, как фельдмаршал на стол с картами. Мы смотрели, пока фрау Шуберт не расплакалась снова.
Из телефонной будки на Хебельштрассе, из которой когда-то не согласился позвонить Велькер, я позвонил Филиппу:
- Доктор Армбруст с Луизенштрассе в Шветцингене.
- А, это ты, Герд! - Видимо, мой звонок пришелся весьма некстати. Но Филипп проявил покорность. - Сейчас позвоню.
Чуть позже я ему перезвонил и узнал, что доктор Армбруст в отпуске и его не будет три недели.
- Теперь ты оставишь меня в покое?
- Не мог бы ты позвонить ему домой? Если уж его нет на работе… Может быть, он не уехал из города.
- Ты хочешь сказать…
- Да, я хочу сказать, прямо сейчас.
Филипп вздохнул. Но нашел номер и сказал:
- Не отключайся, я позвоню ему по сотовому.
Дома, как и в кабинете, доктора Армбруста не оказалось. Экономка сообщила, что он уехал на весь отпуск.
13
Капучино и пирог с яблоками
В воскресенье ближе к вечеру пришел Ульбрих. Он перестал обижаться на то, что я отказываюсь от своего отцовства. Где-то я читал, что восточные немцы ценят простые домашние радости, поэтому в субботу испек пирог с яблоками. Он ел с большим аппетитом, попросил шоколадной крошки, чтобы посыпать капучино со взбитыми мною сливками, который он приготовил в своей чашке. Турбо позволил ему почесать себя за ухом, так что домашних радостей он, по-моему, вкусил не меньше, чем при социализме.
Я отобрал для него несколько Клариных фотографий. На полке у меня хранятся пять альбомов: в одном Клара-девочка с родителями и братом, в другом Клара, уже красавица, во время занятий теннисом, лыжами и танцами, в третьем наши помолвка, свадьба и свадебное путешествие, четвертый посвящен последним месяцам в Берлине и первым годам в Гейдельберге. От всех этих альбомов мне становится грустно. Но самый грустный альбом - последний, послевоенный: пятидесятые и шестидесятые годы. Яркая, блестящая Клара, мечтавшая о шикарной жизни с мужем-прокурором, сделавшим прекрасную карьеру, и вместо этого вынужденная влачить жалкое существование, становилась все мрачнее и мрачнее. Тогда я сердился на нее и за эту мрачность, и за ее упреки. Ну не смог я больше быть прокурором - сначала потому, что меня никуда не брали из-за моего прошлого, а потом потому, что все во мне восставало против необходимости, пусть и вынужденной, всем вместе делать вид, будто никакого прошлого у нас вообще не было. Я стал частным детективом, неужели нельзя было с этим примириться? Почему же она не могла любить меня таким, какой я есть? Теперь я знаю, что любить человека можно не только за то, какие у него лицо, смех, шутки, ум или заботливое отношение, но также за положение в обществе и финансовое благополучие. Смогла бы она обрести счастье в материнстве? После Карла-Хайнца Ульбриха она уже не могла иметь детей, - видимо, во время родов что-то пошло не так.
Внешне это на ней никак не отразилось. На фотографии, датированной апрелем сорок второго года, которую я сделал перед домом на Банхофштрассе после ее возвращения из якобы итальянского путешествия с Гиги, она смеялась. А в июне сорок первого она, очень веселая, шла по Унтер-ден-Линден. Может быть, ее фотографировал тот, другой? К этим снимкам я приложил одну школьную фотографию, одну пятидесятых годов, на которой она наконец снова играет в теннис, потому что я снова зарабатываю достаточно денег, и еще одну, сделанную незадолго до смерти.
Ульбрих медленно, не говоря ни слова, рассматривал снимки.
- Отчего она умерла?
- У нее был рак.
Он сделал грустное лицо и покачал головой:
- И все равно это несправедливо. Мне кажется, мало родить ребенка, его надо еще и… - Он не договорил.
Что бы я сделал, если бы Клара не отказалась от сына? Задавала ли она себе этот вопрос? Решила, что я не смогу его принять?
Он снова покачал головой:
- Нет, это несправедливо. Какая она была красавица! Ее мужчина… этот ее мужчина наверняка тоже был красив. А теперь посмотрите на меня. - Он приблизил ко мне свое лицо, как будто я до сих пор его не видел. - Если бы отцом были вы, еще куда ни шло. Но так…
Я не выдержал и засмеялся.
Он не понял почему. Сделал себе еще один капучино и взял еще кусок пирога.
- Я читал "Маннхаймер морген". Хочу сказать, ваша полиция себя не особенно утруждает. У нас бы все пошло по-другому. Хотя не исключено, что здесь тоже все пойдет по-другому, если кто-то даст полиции подсказку.
Его взгляд больше не был огорченным. Стал, скорее, требовательным, как при нашей первой встрече. Ульбрих перестал обижаться, потому что считает, что взял надо мной верх?
Я молчал.
- Собственно говоря, лично вы ничего такого не сделали. Но тот, который из банка… - Он подождал, а поскольку я ничего не говорил, он продолжил продвигаться на ощупь. - Думаю, он не случайно предпочел не сообщать полиции, что он… И думаю, что он наверняка предпочел бы, если бы кто-то другой не сообщил полиции, что…
- Под кем-то вы имеете в виду себя?
- Зачем так грубо! Вы так говорите, как будто я… Я только хотел сказать, что ему не следует полагаться на случай. Вы все еще на него работаете?
Не собирается ли он шантажировать Велькера?
- Неужели ваши дела так уж плохи?
- Я…
- Вам надо вернуться туда, где вы жили раньше. Там система безопасности тоже будет развиваться семимильными шагами, как и везде, и предприятия там тоже будут искать представителей, а страховые компании - агентов, которые знают местные условия. Здесь же у вас практически нет шансов. Ваше слово против нашего - зачем вам это?
- Мое слово? Да что я скажу? Я ведь просто спросил. Я имею в виду… - Помолчав, он тихо произнес: - Я уже многое перепробовал - и в охранной конторе, и страховым агентом, и ухаживал за животными. Все не так просто.
- Мне очень жаль.
Он кивнул:
- Больше ничего в этом мире не бывает бесплатно.
Когда он ушел, я позвонил Велькеру. Хотел его предупредить, чтобы он был готов к разговору с Ульбрихом, если тот его навестит.
- Большое спасибо, что вы мне позвонили!
Он спросил имя и адрес, и голос его звучал совершенно спокойно.
- До субботы!