Мы с Бригитой бросились в гостиную, хотя Ульбрих продолжал что-то бубнить. В качестве прощального подарка начальник принес Нэгельсбаху фотографию Управления полиции Гейдельберга, когда оно еще было Гранд-отелем, он старался быть любезным и не понимал, какие чувства вызывает у хозяина. Я заговорил с ним о полиции отдельных земель и страны в целом и о службе информации, и мне показалось, что он разбирается в том, о чем говорит. Я спросил его про русскую мафию, он пожал плечами:
- Знаете, что мне недавно сказал один человек с канала "RTL"? Частные каналы с ног сбились, выискивая материал для новых фильмов, но одно совершенно ясно: на что публика не клюет, так это на русскую мафию. Не в том дело, что ее не существует. Но она ниже всякой критики. У нее нет ни стиля, ни традиций, ни религии - ничего из того, что так импонирует у итальянцев. Она просто брутальна. - Он с сожалением покачал головой. - Даже здесь коммунизм разрушил всякие понятия о культуре.
Когда мы с Бригитой отправились домой, Ульбриха нигде не было видно. Надеюсь, что огни, которые я всю дорогу наблюдал в зеркало, принадлежали его "фиесте". Если нет, то теперь те люди знают о существовании Бригиты.
17
Черный кейс
Ночью я не спал. Отдать черный кейс Самарину? Или отнести в полицию, убедившись, что люди из синего "мерседеса" следят за мной и видят, что я делаю? Или же оставить под фонарем у конторы, когда они будут рядом? Подождать, пока они выйдут из машины, заберут его и уедут? И исчезнут из моей жизни?
Утром я позвонил страдающему от похмелья Нэгельсбаху. Объяснить ему, чего я хочу, было совсем не просто. Разобравшись в конце концов, что к чему, он очень возмутился:
- В полицейском управлении Гейдельберга, где я всю свою жизнь…
Он швырнул трубку. И через полчаса перезвонил:
- Можно проделать это в полицайпрезидиуме Мангейма. Там меня знают и разрешат заехать во двор. Вы говорите, в пять часов?
- Да, и передайте, пожалуйста, вашей жене, что я ее благодарю.
Он засмеялся:
- Она и правда замолвила за вас словечко.
Я не стал брать много вещей. Ровно столько, сколько могло поместиться в черном кейсе. Впрочем, много мне не понадобится. Я уезжаю всего на несколько дней.
Турбо почувствовал, что я куда-то собрался. Знает, что соседи о нем позаботятся, но все равно обиделся и исчез - так ведут себя маленькие дети, когда понимают, что родители уезжают без них.
Я взял вещи и поехал в салон к Бригите в Коллини-центр. Пришлось ждать, я читал старый "Штерн", статью про новый фильм, в котором молодая пара гэдээровских немцев - еще до объединения, но уже после введения западных марок - похищает деньги из старых, плохо охраняемых банков. Прямо как Бонни и Клайд. А потом они, зарвавшись, начинают грабить банки Западного Берлина - в конце концов их застрелили.
Бригита распрощалась наконец с клиенткой и подсела ко мне.
- Слава богу, сейчас придет следующая! Реформа здравоохранения лишила меня трети старых клиенток, а новых, сам понимаешь, найти очень трудно, ведь страховщики больше не возмещают никакие расходы.
Я кивнул.
- Что-то случилось?
- Мне нужно уехать на несколько дней. Здесь дело застопорилось, попробую зайти с другой стороны, вдруг что-нибудь да получится. С этим делом что-то нечисто. Если кто-нибудь будет про меня спрашивать, можешь так и сказать.
Она обиделась:
- Знакомый сценарий. "Что такое?" - спрашивает она. "Ничего", - отвечает он с каменным лицом и разглядывает сгустившиеся сумерки за окном. Потом поворачивается и смотрит ей прямо в глаза. Его взгляд проникает ей в самое сердце. "Так надо, детка. Лучше тебе ничего не знать. Не хочу подвергать тебя опасности!"
- Ну, Бригита! Я все тебе объясню, как только вернусь. Конечно, ты имеешь право знать все, что знаю я. Но пока лучше держаться от этой истории подальше. Поверь мне!
- "Уж поверь мне, дорогая. - Он пристально смотрит на нее. - Сейчас я должен думать за нас обоих".
Раздался звонок. Бригита пошла к двери.
- Береги себя!
Мне удалось припарковаться на Аугустен-анлаге, недалеко от конторы. Я закрыл машину и направился к себе, никакого синего "мерседеса" поблизости не было видно. Я вытащил черный кейс, пересыпал деньги в мусорный мешок. Под письменным столом у меня стояли большой горшок и пакет с землей, я давно уже собирался пересадить здорово вымахавшую пальму. Положив мешок на дно нового горшка, я сверху пристроил пальму. Бедняге снова пришлось довольствоваться малым. А если ей что-то не нравится, пускай себе засыхает. Невелика потеря!
Свои вещи я сложил в кейс. Подхватил его и вышел на улицу, на другой стороне уже поджидал синий "мерседес". Пассажир на переднем сиденье открыл свою дверь, выскочил и побежал ко мне. Но машин вечером много, так что, пока он перебирался на мою сторону, я уже успел сесть в "кадет" и тронуться с места. Он замахал руками, "мерседес" загудел и вклинился в транспортный поток, но Вердерштрассе проехал на красный свет, пересек сплошную линию, впустил своего пассажира и догнал меня в центре Шветцингена.
Мольштрассе, Зеккенхаймерштрассе, Генрих-Ланц-штрассе - по дороге ехали машины и велосипеды, магазины работали, люди шли по тротуару, а перед церковью Святого Духа играли дети. Вокруг был нормальный, безопасный мир. Что они здесь мне сделают? Но "мерседес" ехал так близко, что я не видел бампера, зато мог разглядеть суровые, сосредоточенные лица водителя и пассажира. На Генрих-Ланц-штрассе они слегка задели мою машину, и у меня от страха мурашки побежали по спине. Когда на Рейхсканцлер-Мюллер-штрассе зажегся красный свет, мы остановились, пассажир вылез и подошел к моей запертой двери. Не знаю, что бы он сделал, если бы в этот момент мимо не проезжала полицейская машина и тут же не загорелся зеленый свет.
Перед полицайпрезидиумом я двумя колесами заехал на тротуар, с кейсом в руках вылез из машины, поднялся по ступенькам и скрылся за дверью - пассажир "мерседеса" не успел даже выйти. Обняв кейс, я прислонился к стене и так долго не мог отдышаться, будто пробежал бегом всю дорогу от Аугустен-анлаге до Бисмаркштрассе.
Во дворе стоял "ауди" Нэгельсбаха. Он забрал у меня кейс и положил его на пол возле пассажирского сиденья. Потом помог мне забраться в багажник.
- Жена постелила для вас плед. Потерпите?
Выпуская меня на стоянке аэропорта Нойостхайм, он уверенно заявил, что никто нас не преследовал. Он не сомневался также, что никто не видел, как я вылезал из багажника, и, следовательно, никто ничему не удивился.
- Поехать с вами?
- Неужели вы уже начали страдать оттого, что не знаете, как убить лишнее время?
- Нет, со вчерашнего дня мне поручено подметать пол и мыть посуду.
Вид у него был несчастный и смущенный.
- Ну, пока!
Вскоре я уже летел в самолете над Мангеймом, высматривая внизу синий "мерседес" и бежевую "фиесту".
18
Боязнь высоты
Моя соседка боится высоты - попросила меня держать ее за руку, я согласился. Пока взлетали, я успокаивал ее тем, что большинство катастроф происходит не при взлете, а при посадке. Через полтора часа мы начали снижаться, и я признался, что нарочно соврал, - на самом деле большинство авиакатастроф происходит не во время приземления, а как раз при взлете. А взлет давно уже позади, так что она вполне может успокоиться. Но она не успокоилась и в аэропорту Темпельхоф убежала, даже не попрощавшись.
В Берлине я не был с сорок второго года, и ни за что бы не поехал, если бы не оказалось, что добираться до Котбуса проще всего именно через Берлин. Я знал, что четырехэтажный дом, в котором я вырос, и все соседние дома были разрушены в сорок пятом, а в пятидесятые годы вместо них построили квартал пятиэтажек. Мои родители погибли при авианалете. Родители Клары еще до окончания войны переехали из виллы на озере Ваннзее в виллу на озере Штарнбергер-Зее. Друзей детства и юности разметало по свету. В семидесятых была встреча класса. Я не поехал. Мне не хочется вспоминать.
На перекрестке Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден нашлась дешевая гостиница. Я стоял у окна, смотрел на машины, и вдруг мне страшно захотелось пройтись по улице, посмотреть, что там есть, и, может быть, найти кафе, где кормят тем, к чему я привык с детства, где можно вспомнить вкус домашней снеди. Я пошел к Бранденбургским воротам, посмотрел, как растут дома и тянутся к небу краны на Парижской площади. В районе Потсдамской площади городу вскрыли грудную клетку и проводили операцию на открытом сердце: прожекторы, котлованы, краны, леса, скелеты домов, кое-где почти достроенные дома с уже готовыми стенами, балконами и окнами. Дальше я увидел Министерство воздушных сообщений, остатки Ангальтского вокзала, а на берегу у Темпельхофа - дом, в котором я работал помощником адвоката. Улицу своего детства я старательно обходил стороной.
Я так и не нашел такого кафе, которое бы внушало надежду, что здесь кормят по старинке. Зато набрел на итальянский ресторан, в котором окунь с вяленым мясом и шалфеем и ванильный пудинг были приготовлены так, как следует, а сардинское белое вино оставляло далеко позади все фраскати, соаве, пино и что там еще водится. Я отвел душу, спросил, где ближайшая станция метро, и отправился в гостиницу.
На "Галльских воротах" собирался пересесть. Вышел из последнего вагона - передо мной выросли, как будто нарочно поджидали меня здесь, то ли семь, то ли восемь бритоголовых парней в темных куртках и высоких тяжелых ботинках.
- Эй, дед!
Я хотел пройти мимо, но они меня не пропустили, а когда я попытался их обойти, загородили мне дорогу. Затем меня оттеснили на край перрона. Метро здесь выходит на поверхность над Ландверским каналом, поэтому внизу темнела вода.
- Куда собрался, дед?
Несколько молодых людей, стоявших на противоположном перроне, с любопытством смотрели на нас. Кроме них, никого вокруг не было.
- В гостиницу спать.
Они засмеялись, как будто я очень удачно пошутил.
- В гостиницу, - повторил один, согнулся и несколько раз хлопнул себя по ляжкам, - спать! Ты же участвовал, дед.
- Участвовал в чем?
- Как - в чем? В деле фюрера! Ты его видел?
Я кивнул.
- Дай деду хлебнуть пивка, он видел фюрера! - Предводитель толкнул соседа локтем. Сосед протянул мне банку.
- Большое спасибо, но сегодня я уже выпил, так что мне вполне достаточно.
- Эй, вы, слыхали - он видел фюрера!
Предводитель повернулся к своей своре, потом громко повторил это парням на другой платформе. И спросил меня:
- А как ты его приветствовал?
- Вы же знаете.
- Покажи мне, дед!
- Мне не хочется.
- Ты не хочешь мне показать, как это делается? Тогда повторяй за мной! - Он щелкнул каблуками, рывком вытянул вверх правую руку и гаркнул: - Хайль Гитлер!
- Мне не хочется.
- Значит, тебе хочется поплавать?
- Нет, мне хочется просто пойти в гостиницу спать.
На этот раз никто не засмеялся. Предводитель приближался, а я отступал до тех пор, пока не коснулся спиной парапета. Он поднял руки и ощупал меня, как будто искал оружие.
- Дед, у тебя ведь нет спасательного круга. Ты же можешь утонуть. Как только вода попадет в нос… - Он с силой воткнул мне в ноздри указательный и средний пальцы и запрокинул голову назад, так что я чуть было не потерял равновесие. - Ну? - Отпустил.
Было больно. Я испугался. И не мог сразу сообразить, следует ли играть по их правилам. Насколько это разумно? Или это трусость? Предательство? Стоит ради этого рисковать жизнью и здоровьем? Потом они меня схватили, и я пролепетал: "Хайль Гитлер!" А поскольку предводитель требовал, чтобы я говорил громче, я сказал громче, а когда он велел: "Еще громче" - и они меня отпустили, я, стоя посреди перрона, выкрикнул во все горло:
- Хайль Гитлер!
Тут они снова расхохотались и зааплодировали:
- Браво, дед, браво!
Но предводитель молча качал головой, пока остальные не угомонились, а потом сказал:
- Вы что, не видели? Он руку не поднял. Без руки не считается.
Они посмотрели на него, на меня, на него и все поняли, прежде чем понял я. Схватили меня за руки и за ноги, с гиканьем раскачали - "раз, два, три", - а когда с грохотом подъехала электричка, бросили через парапет в канал. Я вынырнул, а они все еще что-то горланили - я слышал.
На ближнем берегу каменный откос был слишком высокий, но мне удалось добраться до другого берега, я поднялся по деревянному мостику и оказался на улице; два такси проехали мимо, но третье было оборудовано пластиковыми сиденьями. Уже через двадцать минут я стоял под горячим душем в гостинице.
Серьезных повреждений я не получил. Бок, которым я ударился о воду, на следующее утро представлял собой один сплошной синяк. Начался насморк, немного подскочила температура. Но больно было совсем от другого. Вчера мне представилась возможность исправить то, что в свое время я сделал неправильно. Уникальный шанс! Но я снова оплошал.
19
Все постепенно срастается
Сорбский кооперативный банк находится в Котбусе на Старой рыночной площади. Я вошел и начал присматриваться, потом подумал, что уже успел намозолить всем глаза, и пошел к кассе покупать за девяносто одну с половиной немецкой марки пятидесятидолларовую купюру, за которую в "Дойче-банке" на другой стороне улицы заплатил девяносто девять с половиной тех же немецких марок.
Внешне банк почти ничем от других банков не отличался. Современная мебель из дерева и стали, на стенах крупноформатные абстрактные картины. Правда, у двери имелся барельеф, на котором, словно охраняя вход, стоял изображенный в человеческий рост Ганс Кляйнер. Необычным было и то, что стол директора Веры Сободы стоял в общем зале, представляя собой то ли кооперативно-социалистическое наследие, то ли последний писк моды в новоявленной науке управления предприятиями и людьми. Если сидящая за столом и есть Вера Собода, значит, Сорбским кооперативным банком руководит женщина среднего возраста, полноватая, довольно простецкого вида, больше похожая на трактористку сельхозкооперации, чем на банкиршу. Но подходившие к ней за советом подолгу возле ее стола не задерживались, из чего я заключил, что начальница умела давать на их вопросы быстрые и точные ответы.
Сбоку от здания здесь тоже имелись ведущие во двор ворота. Я целый день, промерзнув до костей, проболтался около банка - то заскакивал в магазин или кофейню "Эдушо" на другой стороне улицы, то торчал в подворотнях или в парадных, но так и не заметил ни одной въезжающей или выезжающей машины. Не видел я и молодых людей в темных костюмах. Многочисленная публика состояла из местных, весьма скромных вкладчиков, кое-кто в куртках и светлых туфлях, какие носит Карл-Хайнц Ульбрих, кое-кто в ярких блестящих спортивных костюмах, некоторые в штанах и украшенных заклепками куртках такого синего цвета, как будто синий материал, из которого шили рубашки для членов Союза свободной немецкой молодежи, снова запустили в оборот, но уже в новом, западном дизайне.
Только одежда напоминала теперь о другой Германии. Здешние магазины принадлежат к тем же сетям, что в Мангейме и Гейдельберге, Фирнхайме и Шветцингене. Я заглянул в боковые улочки. Здесь, на Востоке, чуть больше разрытых дорог, чуть больше домов, в которых проводят ремонт, кое-где попадались совершенно разрушившиеся здания. Зато было меньше архитектурных уродцев шестидесятых и семидесятых годов, а кварталы блочных домов, которые я видел на подступах к городу, нисколько не отличались от кварталов в Вальдхофе или на Боксберге. Все, чему следовало срастись, постепенно срастается.
Во второй половине дня пошел дождь, из носа у меня текло, температура поползла вверх, я купил в аптеке таблетки, которые превращают слизистую оболочку в пергамент. Нет, люди здесь тоже другие. У них не только другая одежда - более убогая. У них другие лица - более усталые. Они двигаются медленнее, неувереннее, осторожнее. Ни следа привычной бодрости и решительности ни в лицах, ни в жестах. Они напомнили мне прежние времена.
Я видел в витринах свое отражение: еле передвигающий ноги невзрачный старикашка с усталым лицом в мокром старом плаще. Может быть, мое место на Востоке, а не на Западе?
Во второй половине дня из телефонной будки перед Сорбским кооперативным банком я дозвонился до уехавшего в Страсбург Георга. У негласного компаньона появилось имя. Пауль Лабан - Л подходило, время подходило, он был профессором Страсбургского университета, то есть человеком состоятельным, его приглашали на работу в Гейдельбергский университет как pas в то время, когда негласный компаньон интересовался домами и квартирами в Гейдельберге.
- Наследники есть?
- Своих детей у него не было. Что стало с сыном и дочерью его сестры, пока не знаю. Но выясню.
В четыре часа банк закрылся. В пять начали расходиться сотрудники. В шесть показалась начальница. Я пошел за ней к трамваю. Вагон был пуст, и мы сидели вдвоем: она впереди, во втором ряду, я за ней, в седьмом. Через несколько остановок она поднялась и, не дойдя до двери, остановилась около меня: "Ну что ж, нам выходить".
20
Наши прежние были такие же
Мы шли под дождем. Район оказался старым, еще с виллами. Некоторые дома были восстановлены во всем их былом великолепии, таблички сообщали о расположенных здесь офисах, адвокатских конторах и юридических консультациях. На других штукатурка облупилась до кирпича, оконные рамы и двери рассохлись, кое-где обвалились балконы. Фрау Собода шла, не говоря ни слова, я шел рядом, тоже не говоря ни слова. Вслед за ней я оказался в одном из обшарпанных домов. На третьем этаже фрау Собода открыла дверь и пригласила меня в гостиную.
- Она не потухла. - Фрау Собода показала на большую зеленую кафельную печку. - Внизу еще есть жар. Сейчас нагреется. - Хозяйка подбросила угля и включила вентиляцию.
- Я…
- Вы из полиции, я знаю.
- Как…
- Наши прежние были такие же. Я имею в виду этих, из органов. Из государственной безопасности. Как вы вошли в банк и начали все разглядывать… Вы весь день не спускали с банка глаз - вроде бы незаметно, но когда заметишь, становится все равно. Потому что игра в любом случае уже окончена. - Она окинула меня взглядом. - Вы с Запада, и вы старше, чем были ваши здешние коллеги. И тем не менее…
Мы стояли.
- Можно, я отнесу свой плащ в коридор? Боюсь испортить вам ковер.
Она рассмеялась:
- Давайте сюда! Наши таких вопросов никогда не задавали.
Вернувшись, она предложила мне сесть в кресло и сказала:
- Я рада, что этого больше нет.
Я ждал, но она погрузилась в собственные мысли.
- Давайте начнем с самого начала?
Она кивнула: