Ханыга недоверчиво покосился на дверь. Взяв автомат наизготовку, он осторожно заглянул в коридор, ведущий в подсобки, и, никого не увидев, пошел вперед, настороженно поводя стволом из стороны в сторону.
Телефон продолжал настойчиво дребезжать. Я схватил трубку и заорал:
- Да! Кто это?
Голос на том конце провода рявкнул:
- Доронин говорит! Какого черта, что у вас там происходит?! Почему стрельба? Вы что, совсем рехнулись? Что с заложниками?!
Сглотнув слюну, я вытер испарину со лба и ответил, стараясь унять лязгающие зубы:
- Это ошибка… Ошибка. Живы заложники…
Услышав за спиной звук шагов, я обернулся. С перекошенным от ярости лицом Ханыга подошел ко мне, выхватил у меня трубку и врезал в челюсть, добавив: іБ…ь такая!!!і. Грохнувшись на пол, я больно ударился затылком об пол и прокатился на спине до самой стены. Ханыга рявкнул в трубку:
- Заткнись, начальник! Ни хрена с твоими заложниками не сделалось. По мишеням мы стреляли, понял? Тренировались…
Рев Доронина даже я услышал, лежа на полу:
- Еще раз станете ітренироватьсяі, я отдам приказ штурмовать почтамт!!! Ты понял меня, Шарин?!!
Злобно рявкнув: іПонялі, - Ханыга швырнул трубку на рычаги и повернулся в мою сторону. Шагнув, он поднял меня с пола, схватив за грудки, и принялся лупить спиной о стену, приговаривая при этом:
- Ты что, падаль, наделал? Ты на хрена там баррикаду устроил? Из-за тебя, сучара, чуть все не сорвалось! А если бы этот мент своих церберов на нас спустил? Ты представляешь, козел, что бы тут сейчас творилось? Ну, благодари Бога, что нужен ты мне еще…
Шваркнув меня напоследок еще раз о стену, он отошел в сторону и закурил, матерясь вполголоса. А до меня только теперь дошло, отчего поднялся такой грохот. Стулья и ведро, которые я навалил на стол, полетели на пол и подняли шум, из-за которого едва не заварилась кровавая каша. Представив себе, чем это могло для нас кончиться, я покрылся холодным потом.
Ханыга злобно посмотрел на меня и заорал:
- Чего стоишь, как пень?! Бар-ран. Хватай гранаты и подвесь там на все окна и на входную дверь.
Смутно представляя себе, что такое настоящая граната, я ошалело спросил:
- Как?
От моего вопроса Ханыга рассвирепел еще больше:
- Молча, сучонок! Привяжешь гранату к батарее и проволокой соедини чеку и решетку. Если вышибут решетку, она потянет за чеку, и… Теперь понял?
Я, наверное, совсем отупел от страха, потому что снова спросил:
- А проволоку где взять?
Ханыга разъярился не на шутку. Приподнявшись со стула, он заорал так, что вены вздулись на висках:
- Из задницы достань, идиот!!!
Ни о чем не рискуя больше спрашивать, я схватил мешок с гранатами и побежал по коридорчику внутрь почтамта.
В кабинетах ничего похожего на проволоку не нашлось. Зато в подсобке на полу стояла здоровенная бобина прочного шпагата. На стеллаже, рядом, лежал моток клейкой ленты. Снимая моток с полки, я зацепил лежащие рядом ножницы, и они свалились на пол, за стеллаж. Металлический звон насторожил меня. Пол везде был бетонным, обо что могли зазвенеть ножницы? Вернувшись к двери, я нащупал на стене выключатель, повернул его, и просторная комната без окон осветилась бледной лампой дневного света. Обойдя стеллаж вкруговую, я заметил в полу большой люк. Наклонившись, я попробовал открыть его, но люк не поддавался. Теперь я заметил кодовый замок, и, оставив попытки открыть его, прикинул: что это за люк? Похоже, что он ведет в подвал, а ведь в подвал можно проникнуть и с улицы, через грузовой люк. Это я помнил по схеме, которую рисовал для нас с Сашкой Ханыга. Вот только этого люка на схеме не было. Похоже, Ханыга и сам о нем не знал. Странно, что менты до сих пор не попытались проникнуть внутрь почтамта через подвал. На всякий случай я прикрутил к крышке люка две гранаты, обмотал обе чеки шпагатом и захлестнул другой конец шпагата за стеллаж, завязав его мертвым узлом. Вот так-то будет лучше. Если лопухнулись и не воспользовались этим люком раньше, то теперь и не получится.
Я вышел из подсобки и в обоих кабинетах, у заведующей и в бухгалтерии, повторил процедуры с гранатами, привязав к каждому окну по одной. В мешке оставались еще две гранаты. Ими я заблокировал выход во двор, примотав гранаты к скобе, вбитой в стену неизвестно для чего, и соединив шпагатом обе чеки с дверной ручкой.
Все время, пока я занимался этим, меня не переставала колотить крупная дрожь. Мысль, что все уже могло кончиться дыркой во лбу, буквально сверлила мне мозги, разрывая голову на части. Сейчас я готов был молиться на Ханыгу за его выдумку с гранатами.
Пока я возился у двери, мне послышался какой-то шум на улице, как будто пар с шипением вырывался из шланга. С полминуты я слушал это шипение, пытаясь сообразить, что бы это значило, но так ничего и не поняв, решил плюнуть и не ломать себе голову. Закончив, я пошел в зал, и тут меня как током ударило: іСтепанов!і. Сначала от страха, а потом в суматохе у меня совсем вылетело из головы, что я стрелял в него, и сердце тоскливо заныло от мысли, что я убил еще одного. Теперь-то мне точно кранты, если не удастся отсюда вырваться с Ханыгой. Даже если возьмут живым, то вышка мне обеспечена. Мама родная! Ну как же так получается?! Ведь не хотел же я никого убивать. Не хотел! Пропади все пропадом! И деньги, и Ханыга, и Степанов этот вместе с кассиршей, и вообще все на свете. Теперь мне только одно и остается: держаться за Ханыгу, за козла этого. Без него мне отсюда не выбраться. Как бы я к нему ни относился, все же лучше он, чем пуля или вышка. Хоть как, хоть куда - лишь бы выбраться отсюда живым. Живым!!!
Когда я вошел в зал, Ханыга сидел за столом и пересчитывал пачки долларов, раскладывая их на столе в две равные кучки. Покосившись на меня, он презрительно спросил уже без прежней злости:
- Ну, что, фраер, обмарал штаны? Нет, в натуре, лучше бы Сашка, сучонок поганый, на твоем месте был. Его хоть пинками заставить можно. А тебя… Гонору в тебе и чистоплюйства много, а толку - чуть. Дрожишь при каждом шорохе, как заяц от страха. Маринку ты по незнанию пришил, Степанова замочил от страха, а грохнуть кого-то ради денег у тебя очко играет. Нет, Вован, слабый ты. А ведь я говорил тебе, что наше дело надо хладнокровно делать. И не будет у тебя сладкой жизни, не помогут тебе деньги. Деньги, они, как и бабы, сильных любят, а ты… Слушай, Вован, а может, переиграем с ібабкамиі, а? Пусть будет по справедливости, каждому по труду. Ведь на дело я тебя подбил. Я же и заложников взял. И деньги менты мне принесли, а не тебе. Я тебе дам сто штук, и хорош с тебя. Даже лишка будет, по твоему участию…
Я угрюмо молчал, глядя в сторону. Чтоб ты сдох, скотина. Измазал меня дерьмом с ног до головы и еще издевается… Наверное, у меня на лбу было написано, о чем я думаю, потому что Ханыга похлопал меня по плечу и сказал примирительно:
- Ладно, ладно… Не хрен рожи-то корчить, пошутил я. Получишь ты свою долю, честь по чести. Живи потом в свое удовольствие, да благодари Ханыгу за доброту.
Я отошел в сторону, чтобы не смотреть, как его узловатые пальцы жадно перебирают пачки денег, и навалился грудью на барьер. Как же, знаю я твою ідобротуі. При случае ты и меня грохнешь, когда все кончится, чтобы все деньги себе загрести.
Посмотрев на перепуганных заложников, стоящих у стены, я тоскливо вздохнул. Кто я теперь для этих людей? Еще вчера был Вовка-дурачок. А сегодня? Убийца и отъявленная мразь. Теперь еще и Степанова грохнул. И чего ради? С дуру, от испуга. Ведь и правда чуть не обделался, когда поднялся грохот и Ханыга стал стрелять. Мне стало жаль Степанова. Не знаю почему, но я даже симпатию к нему стал испытывать. Возможно, в других условиях мы стали бы с ним приятелями, а теперь…
Подумав о Степанове, я посмотрел на него, перегнувшись через барьер, и едва не подпрыгнул, то ли от испуга, то ли от радости. Лежавший до сих пор неподвижно в луже крови на полу, он вдруг зашевелился и коротко простонал. Перемахнув через барьер, я подбежал к Степанову и перевернул его на спину. Он слабо зашевелил губами, попросив воды, а я едва не заорал от радости, что он жив. Мать моя женщина, хоть этот не будет на моей совести. С перепугу я стрелял не целясь, и не убил его, а только ранил, прострелив плечо. Темное пятно крови отчетливо проступало на светло-сером плаще, образуя вокруг рваного отверстия почти правильный круг. Больше крови нигде видно не было.
Мне вдруг стало так жалко и его, и себя, что я едва сдержал подступившие слезы и судорожно сглотнул стоящий в горле ком. Прав все же Ханыга: не гожусь я для таких дел.
На какое-то время я даже забыл, где нахожусь и что вообще происходит, потому что вздрогнул, когда услышал голос Ханыги. Он стоял с другой стороны барьера и гадливо ухмылялся, глядя на меня.
- Ну, ты еще расцелуй его на радостях, придурок…
Смачно сплюнув, он злобно процедил сквозь зубы:
- Дешевка… Монашка, а не налетчик.
Не слушая его ругани, я поднялся и побежал в бухгалтерию, где заметил еще раньше на одном из столов графин с водой.
Вернувшись с полным стаканом, я осторожно приподнял Степанову голову и поднес стакан ко рту. Он отпил несколько глотков, судорожно дергая кадыком, и только после этого открыл помутневшие глаза. Посмотрев на меня недобрым взглядом, он прошептал едва слышно:
- Ты? Так вас еще не взяли… Жаль… Ну, давай, можешь теперь еще раз меня продырявить, потренироваться из своей пукалки. Опыт у тебя уже есть… гаденыш…
Закрыв глаза, он откинул голову в сторону. Опустив его на пол, я поднялся, не оскорбляясь и понимая, что он прав. Ханыга с откровенным презрением смотрел на меня, стоя на прежнем месте и небрежно поигрывая моим пистолетом.
- Ты еще сопливчик ему подвяжи, фраер…
Бросив мне в руки пистолет, он приказал, указывая на Степанова пальцем:
- Добей. Только не здесь, внутрь отнеси. Пушку в упор приставь и обмотай какими-нибудь тряпками, чтобы не так слышно было.
При его словах я вздрогнул, и сердце у меня снова болезненно сжалось. Опять убивать?! Ну вот уж хрен тебе, тварь кровожадная. Сам не стану и тебе, мрази, не позволю. Обойдемся как-нибудь без этого.
Засовывая пистолет за ремень, я мрачно посмотрел на Ханыгу и процедил сквозь зубы:
- Не буду.
Ханыга удивленно вызверился на меня:
- Что?!
Посмотрев ему прямо в глаза, я упрямо повторил:
- Я сказал, не буду. И тебе не дам. Ты что, совсем озверел? Чем тебе мужик помешал?
Злобно скривившись, Ханыга выматерился:
- …мать его! Всю жизнь таких чистеньких да правильных ненавижу. Они же только и умеют, что языком трепать да тень на плетень наводить. А как до дела… Добей, я сказал. Не хватало еще с ним возиться.
Заметив, что я по-прежнему стою и не двигаюсь, он угрожающе добавил, подаваясь вперед:
- Ну…
Я решил не собачиться с ним лишний раз и попытаться уговорить добром.
- Послушай, Ханыга, тебе что, прибудет от его смерти? А если в следующий раз деньги снова Безуглов принесет? Он же точно захочет убедиться, что Степанов жив. Ты же такую пальбу устроил, что наверняка подумают, что кого-то подстрелили. Менты тоже не дураки и потребуют показать заложников, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. А если Степанова не будет? Безуглов - зверь. Он же, как танк, сюда вломится, чтобы за Степанова рассчитаться и на всякие запрещения и приказы наплюет.
Кажется, упоминание о Безуглове на него подействовало. Еще раз обматерив меня, Ханыга снова сел за стол. Над барьером торчала только его голова, и на меня и Степанова он не обращал больше внимания. Облегченно вздохнув, я посмотрел на Степанова. Глаза его были теперь открыты, и он в упор смотрел на меня, но прежней злости в его взгляде уже не было. Смотрел он на меня, скорее, с любопытством. Мне от этого стало немного легче на душе. Попытавшись сесть, Степанов негромко окликнул меня:
- Ты бы перевязал меня чем-нибудь, а, парень? А то ведь истеку кровью, кого тогда Безуглову покажешь?
Он с усилием поднялся и, стоя от меня в паре метров, с усмешкой сказал:
- Ты мне теперь ближе родного, Вовчик. Это надо же, два раза в один вечер іокрестилі. И откуда ты только взялся на мою голову?
Пошатываясь, он вернулся на свое место у стены и сел на пол, привалившись к стене спиной.
Я пошел в служебное помещение поискать, чем бы перевязать его. Кровью он, может, и не изойдет, но все равно оставить его без помощи не годится.
В кабинете заведующей нашлась аптечка с бинтами и йодом. Взяв ее под мышку и прихватив лежащие на подоконнике ножницы, я вернулся в зал и подошел к Степанову, оставив пистолет на барьере. Опустившись на пол рядом с ним, я освободил ему руки, вспорол ножницами плащ и пиджак с рубашкой, и, как мог, перевязал, сдерживая в себе тошноту от вида крови. Услышав его іспасибоі, я вздрогнул. Чтобы он не очень-то расслаблялся, я снова защелкнул у него на запястьях наручники и мрачно ответил:
- Заглохни. Мне твое спасибо, как кол в заднице. Сам-то ты откуда на мою голову свалился? Одни неприятности из-за тебя…
Поднимаясь на ноги, я швырнул ему на колени аптечку и добавил:
- Держи, мать твою… Если снова кровь пойдет, замотаешь как-нибудь сам.
Подняв руки в наручниках, он усмехнулся и спросил:
- Как?
Отходя, я бросил через плечо:
- Жить захочешь, сумеешь…
В ответ я услышал негромкое:
- Дурак ты, парень…
Поворачиваться и спорить я не стал. Дурак так дурак. У меня и справка на этот счет имеется.
Ханыга встретил меня вопросом.
- Ну что, проявил милосердие? Нет, все же дурак ты, Вован. Не по болезни, а по призванию…
Два раза подряд было уже слишком, и я взбесился:
- Да вы что, охренели все?! Заладили, б…, дурак да дурак.
Сожалеющий тон Ханыги тут же сменился на озлобленный:
- Заткнись, лярва! На кого пасть разеваешь, шакал?
Не отвечая, я закурил и ткнулся лбом в прохладную полировку барьера. Надоели вы мне все. Менты, рецидивисты, заложники… И сам себе уже надоел. Когда все это кончится? Ни спорить, ни лаяться с Ханыгой не хотелось, и я молча курил, не слушая, что он там еще гавкал. Наконец, выдав весь запас своей блатной ругани, Ханыга выдохся и посмотрел на часы.
- Сейчас ібабкиі принесут, приготовься. Засунь все свои обиды в задницу и делай все, как положено. И вообще, брось из себя невинную овцу строить. А то доведешь со своим милосердием до того, что оба на одних нарах окажемся… или в соседние могилы ляжем.
Бросив сигарету, я растоптал ее каблуком и ответил:
- А ты не очень-то лайся. Ты от меня не меньше зависишь, чем я от тебя. Одному тебе отсюда выбраться тоже не удастся.
Ханыга мрачно сверкнул на меня глазами и многозначительно пробурчал:
- Ну, ну… Щенок неблагодарный. Забыл, кто тебя от смерти спас? Кто тебя из дерьма вытащил?
Мысленно я продолжил: і…и в другое дерьмо по уши сунулі, - но вслух ничего говорить не стал.
Еще несколько минут прошли в зловещей тишине. Электронные часы на стене показали девять. Ханыга поднялся со стула и злобно выругался:
- Они что, суки, шутить со мной надумали?
Ткнув пальцем в заложников, он приказал мне:
- Иди, бери одного… Я им сейчас устрою небо в алмазах. Степанова бери. Пусть этот засранец Безуглов покусает локти.
Возразить я не успел. С улицы донесся искаженный мегафоном дребезжащий голос:
- Шарин, вам несут деньги. Не стреляйте. Дайте знать, как поняли… Повторяю…
Ханыга отпихнул ногой стул и удовлетворенно пробормотал:
- Вот так-то лучше…
Он снова посмотрел на меня и распорядился:
- Давай за барьер и бери этих на мушку. Чуть что - сразу стреляй. Понял? И только попробуй сопли распустить, я тебя самого, как собаку, пристрелю.
Ничего не отвечая, чувствуя, как меня опять начинает колотить крупная дрожь, я перемахнул через барьер, снял автомат с предохранителя и передернул затвор. Встав в тень, спиной к стене, я повесил автомат на плечо и выставил его стволом вперед, в сторону заложников.
Все повторилось. Убедившись, что Безуглов без оружия, Ханыга разрешил ему подойти на пару метров к двери и приказал остановиться. По-прежнему прячась в тени, сбоку от двери, он велел бросать мешок внутрь. Безуглов медлил. Тогда Ханыга сразу взвился и пролаял:
- Чего тянешь? Бросай, я сказал.
Из-за двери я услышал голос Безуглова:
- Шарин, мы хотим убедиться, что все заложники живы. После вашей стрельбы…
Ханыга перебил его:
- Я же сказал Доронину, что все целы. Бросай мешок!
Голос Безуглова, твердый и уверенный, возразил:
- Не дури, Шарин. Пусти меня внутрь. Я должен убедиться, что с заложниками ничего не случилось. Не нарушай уговора.
Ханыга рявкнул:
- Плевать я хотел на уговоры! Бросай мешок, или я тебя пристрелю!
Безуглов ответил по-прежнему спокойно, хотя чувствовалось, что это спокойствие дается ему с немалым трудом:
- Стреляй. Но прежде послушай. Денег ты все равно не сможешь взять, тебя тут же снимут, если ты посмеешь высунуться. И вообще на этом все сразу и кончится. Посмотри туда…
Несколько секунд длилось молчание. Я тоже посмотрел в окно, оторвав взгляд от Ханыги, и оторопел. К ментам из оцепления присоединялись здоровенные парни в камуфляжках и в черных масках на лицах с прорезями для глаз. Выпрыгивая из двух грузовиков, они моментально рассыпались цепочкой и прятались за машинами. В доме напротив я заметил два распахнувшихся окна и снайперов в них, прилаживающих винтовки с оптикой на подоконники.
С улицы снова послышался голос Безуглова:
- Видишь этих симпатичных ребят, Шарин? Это спецподразделение из Москвы. Учти, что это не оперы и не патрульные с участковыми, которые блокировали почтамт до сих пор. И даже не наши спецназовцы. Эти парни в захвате террористов поднаторели и много не рассуждают. Поверь мне на слово, они уже имеют приказ открыть огонь при малейшем нарушении нашего соглашения. Если ты сейчас выстрелишь, две штурмовые группы, отсюда и со двора, начнут действовать. Так что не дури и не провоцируй нас на вооруженный захват. Все напряжены до предела, достаточно малейшей неувязки - и вас с Танаевым разорвут на части. Не дури и впусти меня. И потом выпусти. Потому что, если я не выйду через пять минут целым и невредимым, начнется то, о чем я уже сказал тебе.
Не знаю, блефовал он или говорил правду, но выглядело все более чем убедительно. Разъяренный Доронин вполне мог отдать приказ штурмовать почтамт в случае нашей строптивости.
Ханыга, идиот, еще попытался хорохориться:
- Плевать я хотел на ваши угрозы. Иди и передай своему Доронину…
Безуглов перебил его:
- Не говори чепухи. Доронин здесь уже ни при чем. Эта операция уже уплыла из его рук, и поблажек ты больше не дождешься. Теперь всем распоряжается сам министр. Шутки в сторону, Шарин. И ты, и мы в хреновом положении. Все всё понимают, но и сделать никто ничего не может. Рисковать заложниками мы не смеем, но и позволить тебе безнаказанно издеваться над законом мы тоже не можем. Вот и думай. Достаточно одного неосторожного действия с любой стороны, и неизвестно, чем всё это обернется. Пока мы уверены, что заложники живы, мы не станем рисковать, но твое упрямство настораживает. И кто знает, как это расценит министр, когда ему доложат? Так что не осложняй ситуации, впусти меня, Шарин.