– Если б посветлей?.. Хотелось кое-что записать?..
– Да, да. Свидетели, они же должны свидетельствовать, – вспомнил старец, посерьёзнел, засуетился, что-то разыскивая глазами.
– Ничего. Не беспокойтесь, Аркадий Ильич, – придвинулся я вместе с креслом к оконцу поближе. – Мне уже гораздо лучше.
– Я, знаете ли, когда в здравии, использую вот эту весьма удобную вещицу, – он повернулся в другую сторону от окна и я увидел ещё одну редкость – бюро старинной работы.
Курнецов, любуясь своим достоянием, нежно погладил благородное дерево ладошкой по крышке.
– Лет сто служило великим людям, мы все уйдём, а ему ещё удивлять не одно поколение.
– Сейчас ничего подобного нет, – хмыкнул я в тон хозяину, – опилки, а не мебель. К тому же в школах – парты, в конторе – стол, а писатели предпочитают с окна диктовать машинисткам свои вирши.
– Для спины – неоценимое спасение и мысли текут сами собой, я привык… – он нагнулся к бюро, выдвинул один из ящичков и водрузил на крышку перед собой чернильный прибор и свечу в ажурном бронзовом подсвечнике, улыбнулся снова, теперь уже с печалью и вздохнул. – Знаете, по ночам, когда не спится, когда тихо и ясно мыслям…
Я щёлкнул замком портфеля, вытаскивая свои писчие принадлежности, и он сразу смолк; спиной привалился к бюро, задвинул его подальше от окна, а сам, сложив руки на коленках, уселся удобнее на стуле, смиренно поглядывая и ожидая.
– Вы знакомы с Толупановой Ивелиной Терентьевной? – начал я резво, не подымая головы.
– Не имел чести… – задумался он, недоумённо потерев лоб. – Нет, знаете ли… Эта особа имеет отношение к моей прежней службе?
– Стефановский!.. – подсказал я громче обычного. – Отец Стефановский, умерший в ссылке? А при нём был помощник, Константин Мефодиевич Толупанов. Так это его жена.
– Значит, это Ивелина Терентьевна вас ко мне?.. – поджал губы старец. – А мне представлялась другая причина…
– Вы собирали сведения о тех людях? – перебил я его.
– Когда это было, милейший… – улыбка сползла с его лица, Курнецов поморщился, помрачнел. – Мне было предложено… Словом, оставил я давно эти занятия. А если берусь за перо, только очень древних времён касаюсь. Знаете ли, в истории нашего древнего края столько значительного, увлекательного, необычного… Даже на моей памяти. Если о некоторых попытаться рассказать… – он дальше заторопился, сам на себя не похож, заспешил, от меня отвернувшись.
– Аркадий Ильич, – прервал я его. – Мне известно всё, что с вами произошло.
Я выдержал паузу, но он головы не поднял, ждал настороженно.
– Меня совсем не интересуют те обстоятельства.
– Так что же? – любопытство блеснуло в его глазах из-под лохматых седых бровей. – Чем я тогда могу вас интересовать?
– Архиепископ Митрофан, в миру Дмитрий Краснопольский, расстрелянный в девятнадцатом году, – чётко выговорил я. – Вы собирали о нём сведения?..
– Имел такую слабость, – опустил он опять голову. – Но занятие сие оставил. Давно… Знаете ли, поторопился. Время не пришло.
– А вы надеетесь, придёт?
Он вскинул на меня глаза, явно пытаясь догадаться, что скрыто за этим вопросом, и мы некоторое время изучали друг друга, словно заново знакомясь; он улыбнулся грустно, не отворачиваясь.
– Время имеет такое свойство. Почему же ему себе изменять? Я считаю, нет оснований; всё не только возвращается на круги своя, время мстит и наказывает.
– Вы были доверенным лицом архиепископа Фаддея, приехавшего в город после смерти Митрофана?
– Посчастливилось, – ответил он сухо. – Вы неплохо осведомлены. Чем же всё-таки я обязан? Ивелину Терентьевну, простите, помнится, я действительно навещал. А муж её, милейший Константин Мефодиевич, будто прибаливал, не вставал уже, и особенно поговорить с ним не удалось. Ивелина Терентьевна обещалась отыскать его записки, однако, увы… Не скрою, замыслил я в то время некоторую смелость…
– Остались ли в живых очевидцы тех событий? – перебил я его.
– Нет, – произнёс он после некоторого раздумья. – Я полагаю, нет. По моим сведениям умерли даже те, кто уже со слов почивших очевидцев делился со мной подробностями тех трагических событий.
– А вами велись записи?
– Зачем? – в его глазах ловились упрёк и даже лёгкая ирония. – У меня ещё достаточно хорошая память. Так, наброски делал.
– Какова была его кончина?
– Вам известно. Его подвергли расстрелу.
– Нас интересуют подробности. На нём был нательный крест, обладающий чудесными силами?
– Ах, вот вы о чём! Эта легенда и вам не даёт покоя?
– Аркадий Ильич, за реликвией охотятся на протяжении всего времени после смерти архиепископа Митрофана. Последние месяцы фарс, если его кто-то и создал искусственно, оборачивается трагедией. Убиты три человека. Есть основания полагать, что будут ещё жертвы.
Видя, что мои слова подействовали на собеседника, я остановился, перевёл дух и как можно спокойнее попросил:
– Если вы не можете забыть те публичные оскорбления, нанесённые газетой, подумайте о…
– Пустое, – оборвал он меня сухо. – Я не в обиде. Да и при чём здесь вы или те невежды! В конце концов есть высший суд. Воздастся каждому в свой судный час, – он перекрестился. – Вас интересует судьба реликвии, подаренной архиепископу Митрофану патриархом Тихоном?
От волнения я быстро кивнул и облизал губы – неужели удача так близка! – меня слегка залихорадило или это был тик нервного свойства, но авторучка задрожала в моих пальцах, и я сцепил их, не сводя глаз со старца.
– Он действительно не снимал тот крест после возвращения из столицы, – Курнецов улыбнулся прежней смущённой и грустной улыбкой. – А когда сия редкость обрела ореол сказочного чуда, сказать трудно. Мне, во всяком случае, неведомо. Патриарх Тихон одаривал бриллиантовым крестом в своё время и архиепископа Фаддея. Видел я тот крест собственными глазами, как вас теперь. Несказанной красоты и великолепной работы. Преподнесён он был владыке Фаддею в специальном футляре с должными почестями, но чудодейственной славы не снискал, как крест, Митрофану подаренный. Может, тот утрачен при трагических обстоятельствах, поэтому и был вознесён до высоких свойств?.. Известна печальная традиция возвеличивать потерянное.
– Выходит, вы ничем не можете нам помочь?
– Вы требуете от меня откровений? Но могу ли я надеяться на то же самое или хотя бы на понимание? Чувствую, вам многое неведомо в той истории. И крест чудодейственный лишь малая толика в том, что смог бы я вам рассказать. Но готовы ли вы это знать?
– Нас интересует истина, Аркадий Ильич. Это прежде всего.
– Истина?.. А что сие есть? Птица ангельская, кою жаждут, а некоторые, ухватив за перо, хвастают, что владеют ею. Это философская категория, милейший, а вообще-то придуманная игрушка. Она у каждого своя. Зависит от того, у кого в руках власть. И тогда не посягнись! А в итоге истина умирает, уступая место лукавству и нужной лжи.
– Аркадий Ильич, поверьте мне, сейчас меньше всего уместны эти головоломки, – слегка постучал я авторучкой по протоколу.
– Хорошо. Я расскажу. Я расскажу вам, что поведали мне те, кого уж нет на этом свете. Надеюсь, вы понимаете, что их судьба исключает возможность любых моих фантазий. А вы делайте выводы.
Смерив меня оценивающим взглядом, он помолчал, потеребил аккуратную седую бородку:
– Я позволю напрячь ваше внимание с тех событий, когда в марте девятнадцатого года Атарбековым были проведены массовые расстрелы рабочих, возмущённых отправкой хлеба в столицу в то время, когда в городе люди умирали от голода и тифа…
Я вскинул глаза на Курнецова, но тот словно и не заметил.
– Бунт был подавлен, но на панихиде по убиенным владыка Митрофан выразил сожаление по поводу пролитой крови невинных.
Авторучка в моей руке замерла, но он меня опередил:
– Давайте сразу договоримся, Данила Павлович. Вы меня не перебиваете. В противном случае я отказываюсь.
Плечи его выпрямились, голова слегка откинулась, в решительном жесте он, не замечая меня, глядел мимо, куда-то вперёд, сквозь стены и своего книжного мирка.
– Я у вас в гостях, Аркадий Ильич, – смутился я его взволнованным видом и, стараясь выбраться из неловкого положения, попробовал отшутиться: – А с гостями ссор затевать не принято.
– Надеюсь, вы искренни.
– Позвольте, но в учебниках и в современной исторической литературе нет ничего подобного…
– Мы попусту тратим время, Данила Павлович. Вы принимаете мои условия?
– Конечно, – поспешил я, совсем смутившись его боевым видом. – Только встречная просьба и у меня. Постарайтесь без эмоций и… личных оценок. Меня интересуют факты и те обстоятельства, которые я обозначил.
– Факты?! – привстал старец, но дрогнул лицом, сдерживая эмоции, покачал головой в раздумье, прищуренным глазом гневно ожёг меня. – А вам известно, что до сих пор останки убиенных архиепископа Митрофана и епископа Леонтия не захоронены с должными христианскими почестями?
Что я мог ответить? Конечно, я допрашивал его. Я делал записи тут же в протоколе, разложенном на портфеле. И конечно, я мог возразить, что вопросы положено задавать мне, а ему отвечать. Но язык мой, что называется, не поворачивался, допрос превратился в доверительную беседу, и я чувствовал, как искренне проникся собеседник. Но и это было только половина всей правды. Вторая и, может быть, более важная заключалась в том, что с некоторых пор я начал догадываться кое о чём. Эти догадки грызли мою душу, а слова старца подливали в огонь прямо-таки кипящее масло новых сомнений.
– Неужели вашим государевым органам и сия истина неведома? – не скрывая удивления, впился в меня пронзительным взглядом старец, и мне угадывались в нём горечь и даже страх. – Глубоко же в своем грехе погрязли особи, рядившиеся в одежды смиренных агнец.
– Что вам известно, Аркадий Ильич? – повторил я, стараясь его успокоить. – Вы остановились на кресте, подаренном патриархом Тихоном архиепископу Митрофану.
– Ключарь Успенского собор Дмитрий Стефановский, мир его праху, рассказывал мне по строжайшему секрету историю, – произнеся это, старец смолк, задумался, будто собираясь с духом. – Но смею сам сомневаться, поэтому не решаюсь распространяться на сей счёт.
– Говорите, – не стерпел я. – Все версии ценны.
– Версии?.. Ну слушайте. В последний час перед изгнанием из Кремля, когда над владыкой Митрофаном по-настоящему сгустились тучи и друзья стали молить его о побеге из города, он попросил всех удалиться, а оставшись со Стефановским, которому доверял как себе, проследовал с ним в нижний храм кафедрального собора будто бы для того, чтобы под алтарём в земле схоронить свои драгоценности. Поступил ли он так и с подарком патриарха неизвестно, в последние минуты отец Дмитрий укрыл глаза, соблюдая почтение, а после ни панагии, ни других драгоценностей ему уж видеть на архиепископе не приходилось.
– А крест тот?
– Он мог спрятать его на груди под одеждами.
– Но что же потом?
– Крест могли сорвать нечестивцы при расстреле.
– Исключается, – едва не заскрежетал я зубами. – Расстрел и тогда осуществлялся хотя и во дворе тюрьмы, но с приглашением врача, властей. Инквизиция и та своих врагов сжигала принародно. Эта мера чрезвычайная, но публичная. Сам Атарбеков на городском собрании большевиков по приказу Кирова тут же объявил во всеуслышание о расстреле, и газета "Коммунист" опубликовала…
Он не дал мне договорить, медленно поднялся на ноги, видно было, что не вовремя у него схватило спину, он даже губы сжал, гася боль, а лицо заострилось и глаза сверкали:
– В тюрьму мученика не помещали.
– Как?
– После ночного ареста его привезли в дом купца Степанова, где размещалась губчека. Там же вскоре оказался и епископ Леонтий. Неслучайно Атарбекову понадобились оба вождя: архиепископ главенствовал у православных, Леонтий – в стане раскольников. В итоге оба оказались в клетке. Здесь, в грязных складских подвалах, их мучили, решая участь. За несчастных ходатайствовал сам Мина Аристов, геройский командир славной Железной гвардии, и Атарбеков принял просителей. Но коварен был его ужасный замысел и беспощаден от начала до конца: достойного человека решил он облечь на позор, объявил заговорщиком и тайным отравителем. Разве более чудовищного и нелепого можно умыслить?!
– Откуда вам известно такое? – вскочил я с кресла.
– В ночь перед собранием большевиков, кое вы упоминали, в камеру ввалился комендант Волков, выволок обоих арестантов во двор, где от пуль чекистов они приняли смерть.
– Кто это видел?
– И весь следующий день их тела валялись как падаль в груде расстрелянных, – старец бледный, но неестественно спокойный, не слышал моих слов, он словно пребывал в другом мире и разговаривал совсем не со мной и не говорил, а молил кому-то неведомому, всесильному жаловался. – Их были десятки!.. И вздымались они кровавой горой к небесам!.. Об этих отравителях и славословил с трибуны Киров.
Похоже, старец был в трансе, ни кровинки в лице, ни движений; он смолк, обессилев.
– С чьих слов придумано всё это?
– С чьих слов? – словно эхо повторил он. – Я же вас предупреждал, в живых никого не осталось. Но дождёмся мы высшего суда, и тогда выйдут они все, а первым Ванюша Пупов, каждое утро носивший передачки арестованным. И скажет он, как конвоир подвёл его к окошку складского двора, и узрел он повозку, накрытую рогожей, с босыми синими ногами… А потом учинят допрос караульному Терехову, который расскажет, как ночью выволок комендант Волков сонного мученика Митрофана во двор, где с револьвером поджидал Атарбеков… И множество очевидцев пройдёт перед тем великим судом от следователей до палачей, от священников до простых смертных, и не осмелится слукавить ни один.
Влага выступила у него на лбу, испариной покрылось лицо старца, пошатываясь, он упал на стул. Я бросился искать воду, но он остановил меня слабым жестом руки:
– Откройте окошко. Это сердце… – голос его оказался твёрд, хотя совсем тих. – Сейчас отпустит.
Свежего воздуха, признаться, не хватало и мне. Несколько минут мы оба молча наслаждались его живительной силой. Я всё же отважился отыскать дорогу на кухню и принести графин с прохладной водой. Мы с недоверием присматривались друг к другу, но, отпив глоток, придя в себя, старец вдруг закивал мне головой:
– А насчёт креста и его розысков вы, кажется, правы.
Я насторожился.
– Могилу обоих мучеников у монастыря разрывали, учиняли беспорядки, как ни пытались укрыть её монахи. Грешили на беспризорников, видели их у стен, гоняли. Но в то время чекисты ещё не могли найти самой могилы. Кто-то сообщил, что мучеников тайно захоронили вблизи стены, и они сбились с ног в поисках.
– Почему их похоронили у монастыря?
– Вы не позволили мне договорить.
– Извините.
– Отец Дмитрий Стефановский проявил смекалку. Убиваясь в печали, что не смог вызволить владыку Митрофана живым из заточения, он с товарищами умудрился похитить его тело. Договорился с возчиками, ночью вывозивших на телегах трупы убиенных на свалку к Собачьему бугру; у Красного моста он перегрузил тела обоих мучеников на свою повозку и привёз к стенам Покрово-Болдинского монастыря. Надо было спешить, поэтому без гробов и облачений отец Дмитрий начал панихиду. Первым в могилу положили Леонтия, а сверху владыку Митрофана. Завернули их в простыни, предали земле, а на могиле оставили лишь небольшой холмик. Да, опять же… – словно спохватился старец. – Креста на убиенном Митрофане не оказалось, оба покойника были в окровавленном ночном белье. Отец Дмитрий снял крест с себя и надел его на мученика, к цепи прикрепил ещё и железную коробочку с запиской, в которой тут же под свет фонарей изложил обстоятельства кончины и имя.
Старец смолк, потерянно сложив руки на коленях, голова его поникла, казалось, и сам он оцепенел. Я торопливо дописывал протокол.
– Много лет спустя, – подал он снова голос, – приходилось мне как-то бывать у монастыря с владыкой Фаддеем. Поставлен был на могиле той уже и крестик, но жаловались монахи, бесчинства продолжались. Нашлись нечестивцы, сносили крест до основания, обломки и те исчезали. Кто-то с чёрной душой старался не оставить на том месте даже внешних примет.
Я давно уже поглядывал на часы. Мне следовало торопиться, если я хотел успеть в КГБ.
– Вы спешите?
– Аркадий Ильич, мы вас побеспокоим, если возникнет надобность встретиться для уточнения некоторых обстоятельств, – произнёс я обязательные слова.
– Что вас может ещё интересовать?
– Ну… – замялся я. – Проверить, что вы сообщили, сложно. Однако всё будет доложено начальству, и мы постараемся…
– Знаете ли?.. На старости лет хотелось бы единственного – умереть в родной земле без позора. Грязи на меня столько пытались налить…
– Отдельные события изложены вами ортодоксально.
– Как вы сказали?
– Противоречат известным источникам.
– Кремлёву и Холопову?
– Если бы! Это писатели. В очерках по истории нашей партийной организации, мягко выражаясь, Мушкатёровым несколько иначе…
– То есть я лгу?
– Излагаете тенденциозно.
– Однако! – начал он снова загораться волнением. – Отстранили же Атарбекова от должности после убийства владыки Митрофана.
– Он был отозван Дзержинским в Москву и направлен с повышением в другое ведомство.
– А вот здесь вы не правы! – старец вскинул гневный взор. – И если нет в живых свидетелей, то имеются архивные документы. Не могли же их уничтожить или подчистить.
– О чём?
– Как! – Курнецов вспылил, и я невольно пожалел, что наш разговор получил продолжение.
– После расстрела архиепископа Митрофана, – чуть не вскричал он, – Мина Львович Аристов поднял гвардию, окружил губчека и арестовал весь особый отдел! Атарбекова ждала неминуемая смерть, так как Аристова поддержали и другие члены Реввоенсовета. Только Киров его спас, получив приказ Дзержинского специальным конвоем немедленно отправить арестованного для специального расследования в Москву. В обкоме коммунистической партии имеется архив. Полагаю, вашим органам не откажут…
В глубине квартиры забренчал звонок.
– К вам пришли?
– Соседка, – как-то сник Курнецов. – Пора. Пришла уколы делать. Мне, знаете ли… До поликлиники далеко. С её помощью с недугами борюсь.
Я поднёс руку с часами к глазам – времени не оставалось.