Углубившись в письмо группы комсомольцев, разоблачающих хищников, очковтирателей и зажимщиков критики в одном из строительных трестов, я не заметил, как в комнату вошла Вера Ивановна и присела в кресло возле моего стола.
- В добрый час! - услышал я ее голос и поднял голову. - А я к вам по делу.
И Вера Ивановна рассказала, что ее знакомый Георгий Георгиевич Савватеев, архитектор и коллекционер скрипок, на днях привел к ней старого скрипичного мастера. Тот передал ей письмо и очень просил помочь. Она дала мне письмо, и я прочел внизу подпись: "Андрей Яковлевич Золотницкий".
- О, знаю этого мастера! - воскликнул я. - Собираюсь писать о нем очерк, бывал у него и в мастерской и дома, знаком с его сыном-скрипачом. Скрипки Золотницкого знамениты!
- Вот уж верно: на ловца и зверь бежит! - провозгласила Вера Ивановна. - Читайте, читайте слезницу скрипичного мастера!
Круглыми, будто рисованными буквами мастер писал:
"Уважаемый товарищ редактор!
Пишет вам скрипичных дел мастер Андрей Яковлевич Золотницкий. Работаю я в мастерской по ремонту и реставрации смычковых инструментов при театре оперы и балета. Скрипичным мастерством занимаюсь больше сорока лет. Сотни, тысячи поврежденных инструментов прошли через мои руки, я возвращал их к жизни, и они по сей день защищают славу русского искусства. Есть и скрипки собственноручно, целиком мною сработанные. Своей работой негоже хвалиться, но скажу, что некоторые из них хранятся в Государственной коллекции смычковых инструментов рядом со скрипками славных итальянских и русских старинных мастеров. Имею премии и на конкурсах смычковых инструментов, где мои скрипки соревновались с инструментами Страдивари, Амати, Ивана Батова.
А обращаюсь я к вам вот почему. Я уже стар, и мне хочется из моих учеников вырастить смену, мастеров, да и самому сработать еще два-три инструмента. Но условий для этого нет. Дело наше тонкое. А работаем мы - я и шестнадцать моих учеников - в одной комнате размером двадцать восемь метров, плюс подсобная каморка. Меньше двух метров на человека! Тесно, душно, повернуться негде, вся площадь заставлена, завалена инструментами, материалом. А придут заказчики - совсем беда! Над своей скрипкой работаю, когда все разойдутся по домам. Ведь работа наша требует закрытости, секретности, раздумья. Так уж заведено у нас, старых мастеров.
Администрация театра не желает понять этого. Просил-просил большего помещения - не дают, хотя возможность есть.
А теперь и ночами не стал спать: третьего дни заметил, что кто-то пытался взломать несгораемый шкаф фирмы Меллер и K°, находящийся в мастерской. Замечены мною царапины возле замка и явственные следы пальцев. Достойно удивления, что через несколько часов царапины эти исчезли. А в шкафу хранятся плоды всей моей жизни: заготовки к инструменту, который готовлю к конкурсу и который должен быть превыше всех прежде сработанных мною скрипок. В шкафу - рецепты лаков и грунтов, составленных мною, записи о разных операциях работы, вносимые мною в книгу в течение сорока лет.
Вы, возможно, усомнитесь в ценности моих трудов, подумаете, мол, блажит старик. Но я прилагаю к сему справки из Консерватории и театра, в мастерской которого служу более четверти века.
Прошу, уважаемый товарищ редактор, помочь мне надоумить дирекцию театра заступиться за нашу скрипку.
К сему А. Я. Золотницкий".
- Все ясно, - сказал я, прочитав письмо. - Помочь мастерской, вероятно, нужно, но меня смущает криминальная, так сказать, часть письма. Старик, по-видимому, и впрямь блажит. Есть царапины, нет царапины… И почему в конце концов он не сообщает о попытке взлома в Уголовный розыск? При чем здесь редакция?
Вера Ивановна заговорщически улыбнулась.
- Именно поэтому я и пришла с этим письмом к вам. Во-первых, вы интересуетесь скрипками - я об этом давно знаю. Во-вторых, вы пишете о работе милиции и Уголовного розыска. Загадочная попытка кражи может задеть ваш "сыщицкий азарт". В-третьих, вы общественный участковый уполномоченный милиции. И наконец, в-четвертых, сам мастер Золотницкий убедительно просил меня ничего не сообщать в милицию.
- Странно… Вы с ним выясняли все обстоятельства этого дела?
- Нет. Я только приняла письмо. Мастер взял с меня честное слово, что я не передам его бумагу в Уголовный розыск, поблагодарил и ушел.
- Почему же он не хочет, чтобы вы переслали письмо в Уголовный розыск?
- Савватеев говорил, что скоро конкурс смычковых инструментов. И мастер, и его сын Михаил Золотницкий - каждый готовит по скрипке. Вот старик и подозревает, что его наследник заинтересовался несгораемым шкафом. А заявлять в милицию на сына по очень смутному предположению…
- Да-а… - обескураженно протянул я. - Но все же Уголовный розыск мог бы во всем этом деликатно разобраться.
- Допустим! А что дальше? Вдруг Золотницкий-младший действительно пытался вскрыть шкаф? И попытается это сделать снова, а оперативные работники возьмут его с поличным? Дело пойдет в народный суд, его осудят… Ведь это может убить старика.
- Пожалуй, вы правы, - согласился я.
- Савватеев мне объяснил, что мастер несколько лет назад сделал скрипку, которую назвал в честь своей покойной жены "Анна". За нее он получил на конкурсе смычковых инструментов вторую премию. Теперь к новому конкурсу он заканчивает скрипку "Жаворонок" и, вероятно, добьется первой премии.
- О "Жаворонке" мне известно! - начал я. - Только…
- Но главное, - перебила меня Вера Ивановна, - старик уже много лет трудится над необыкновенной скрипкой, которая, как говорит коллекционер, а он в этом отлично разбирается, затмит все скрипки, сделанные до нее, в том числе даже самого Страдивари! О "Родине" Савватеев опубликовал в журнале "Советская музыка" небольшую статью с фотографиями. И вы можете ее прочесть!
- Прочту, но о такой скрипке слышу впервые. Вообще-то старик скрытный… А что же, по-вашему, надо предпринять?
- Прежде всего расшевелить дирекцию театра, улучшить условия работы в мастерской, расширить ее. Этому может помочь ваш очерк о мастере. В нем обязательно надо упрекнуть руководство театра в невнимании к нуждам мастерской. Потом - узнать, действительно ли была попытка вскрыть несгораемый шкаф. И, наконец, выяснить, какое отношение к этому имеет скрипач Михаил Золотницкий.
Я колебался.
Имею ли я право вести расследование? Кто меня на это уполномочил? Могу ли я подменять собою работников Уголовного розыска?
- Я понимаю ваши сомнения, - говорила тем временем Вера Ивановна. - Но это случай особый, щекотливый. Мастер настойчиво просит не вмешивать в его дело милицию. Мы должны его пощадить. Но посоветоваться с Уголовным розыском и получить его благословение, вероятно, следует. Ведь вы там, наверное, многих знаете? Кстати, недавно Михаил Золотницкий прислал в редакцию статью. Прочтите ее. Вам будет легче разговаривать с ним и с его отцом.
Вера Ивановна пожала мне руку и ушла.
Так я получил первое редакционное задание.
Высокая, худая, с подстриженными черными волосами, секретарь отдела писем Алла, не выпуская папироски изо рта, быстро напечатала удостоверение о том, что редакция поручает мне написать очерк о скрипичном мастере Андрее Яковлевиче Золотницком.
Накануне я заходил к старшему оперативному уполномоченному Уголовного розыска этого района, где жили Золотницкие, Ивлеву, которому должен был сказать, что собираюсь делать по заявлению скрипичного мастера. Но уполномоченный лежал в клинике. Поэтому я поехал к комиссару милиции А. К. Кудеярову на Петровку, 38, моему старому знакомому, показал ему письмо Золотницкого и попросил совета.
Договорились, что я пойду к мастеру по заданию газеты; если обнаружу что-либо подозрительное, немедленно сообщу ему.
… Я вынул из портфеля рукопись Михаила Золотницкого и внимательно прочитал ее. Музыкант пытался раскрыть секрет, которым, по общему мнению, в шестнадцатом-семнадцатом веках владели кремонцы - великие итальянские мастера смычковых инструментов. Между прочим, автор сожалел, что сыновья Антонио Страдивари не унаследовали таланта отца, не переняли секретов его мастерства: Паоло был торговцем, Джузеппе - монахом, Франческо и Омобоно, хотя и работали в мастерской, были бездарными ремесленниками. Правда, Страдиьари не раз замечал, что Франческо роется в его записях, но, видимо понимая его бесталанность, не счел нужным посвятить сына в тайны своего искусства.
Об этом писал человек, отец которого так же, как и старинные мастера, держал свои профессиональные тайны под семью замками…
Получив пропуск в служебной проходной театра, я прошел двором к четырехэтажному флигелю. Войдя в здание, я зашагал по длинному коридору мимо прислоненных к стенам декораций и бутафорских предметов, пахнущих свежими красками. Всюду сновали озабоченные люди в синих халатах и комбинезонах - театральные рабочие и киноработники: еще вчера в театре начались съемки фильма-спектакля "Евгений Онегин". Лифт поднял меня на третий этаж. Пройдя метров пять, я осторожно открыл дверь в скрипичную мастерскую.
Мастер Золотницкий был на месте. Он поднял на лоб большие очки, всмотрелся, поднялся навстречу.
- Я к вам, Андрей Яковлевич, по поводу вашего письма в редакцию, - и показал старику выданное редакцией удостоверение.
Мастер надел очки в золотой оправе и долго читал мою бумажку.
- Да, лечу больные скрипки, - проговорил старик тихо. - Вдохнешь жизнь в такую вот "дочку", - продолжал он, беря в руки потрескавшуюся, с отставшей декой скрипку, - и сердце радуется! Словно я - доктор, спасаю от смерти ребенка!
Андрей Яковлевич пошел в подсобную комнату, закрыл за собой дверь. Я оглядел мастерскую. Два окна с порыжевшими шторами, в простенке высокий столик, на нем электрическая плитка с маленькой кастрюлькой, на которой, как я узнал потом, варят осетровый клей. Справа и слева два стеллажа с раздвигающимися стеклянными дверцами, за ними восстановленные скрипки и альты. На стенах, на осо, бых крючках, виолончели, а под ними на боку могучий богатырь - контрабас.
Над дверью стенные часы. На полочке камертон с резонансным ящиком и молоточек, а от него тянется к столу мастера провод. Вдоль окон - рабочие столы и на них в деревянных ящичках наборы рубаночков, циклей, стамесок, напильников, пузырьки с красками и лаками. На одном столе металлическая струбцина для зажима различных частей смычкового инструмента, на другом - в деревянных "барашках", словно больная на операционном столе, виолончель с открытым нутром…
Золотницкий принес белую верхнюю деку скрипки и вставил ее в струбцину. Дернув за проволоку и этим приводя в действие камертон, старик, водя смычком по краю деки и извлекая звук, настраивал ее на "ля".
Свет висящей под потолком лампочки освещал мастера: его спокойное лицо, поредевшие волосы, залегшие на лбу морщины, черные с сединой брови, худую, жилистую шею. Он казался старше своих шестидесяти лет. Почему-то мне вспомнились полотна старых мастеров, Рембрандт…
- Ведь у вас есть ученики? - спросил я.
- Да, шестнадцать человек!
- Где же они?
- Сегодня пошли в кино повторного фильма. Там идет "Петербургская ночь". Хотят посмотреть скрипача в этой картине.
Входя в роль, я оглядел мастерскую и сказал, что для стольких людей комната маловата.
- Вот сами убедились! Повернуться негде! - воскликнул мастер. - Заказчики приходят, любители скрипок заглядывают. Знаете архитектора Савватеева? Частый посетитель. А то еще кинорежиссер Разумов… А когда соберутся все ученики да заказчики - какая уж тут работа?.. Базар! А в нашем деле тишина нужна, проникновение…
О попытке взломать несгораемый шкаф он почему-то молчал.
Я начал говорить о знаменитом Витачике - основоположнике советской школы скрипичных мастеров, о том, что он создавал скрипку, пользуясь научными методами.
- Умница! - поддержал меня мастер. - Въедливый! И бо-ольших способностей!
- А Подгорный? Мне приходилось видеть альты его собственного стиля… У Подгорного осталось много рукописей. Он раскрывает в них все свои производственные секреты…
Андрей Яковлевич метнул на меня испытующий взгляд, кашлянул, перевел глаза на деку и как ни в чем не бывало опять склонился над ней. Потом, не поднимая головы, елейным голосом спросил:
- Вы и Фролова изволите знать?
- Да, бывал у него и у Морозова. В Государственной коллекции немало их инструментов! Настоящие художники!
Золотницкий вскочил с табурета и, стукнув кулаком по столу, воскликнул:
- Художники божьей милостью! А сколько таких было? Сколько осталось? - Он выбежал на середину комнаты, выдвинул ящик стола, схватил книжечку в серой обложке. - Вот, - поспешно листал он каталог Государственной коллекции смычковых инструментов, - посчитайте, как много итальянцев, как мало наших!
Слушая взволнованную речь старика и глядя на его порывистые движения, я понял: если такой человек вспылит, быть грозе!
- Скажите, уважаемый, - проговорил Андрей Яковлевич, стремительно опускаясь передо мной на стул, - кто, когда и где рассказал народу о наших успехах, о наших неудачах?! Кто громогласно заявил, что мы, мастера, уходим, а заменить нас некому? - Он развел руками. - Некому-с!
- Ну, об этом пишут. В газетах было, в журналах…
- Пишут? Я покажу, что пишут! - воскликнул мастер и - откуда что взялось! - вскочил, стремглав понесся во вторую комнатку, плотно закрыл за собой дверь.
За ней слышались гулкие шаги по каменному полу, шуршание бумаг, бормотание. Я думал, что самое главное - оградить старика от волнения, а тут с первых же шагов, правда неумышленно, взбудоражил его. Через некоторое время Андрей Яковлевич высунулся из-за двери и пригласил меня войти. Я вошел. Сев на порыжевший диванчик, Андрей Яковлевич низко склонился над какой-то папкой, стал перебирать журнальные и газетные вырезки.
- Ума не приложу, - сказал он, - куда девалась статья!
- Да вы не беспокойтесь, - проговорил я мягко. - Не последний раз прихожу. Найдете и покажете.
- Нет, все переворошу, а найду! - сказал он. - Кто-то хозяйничает тут без меня, роется… - сердито бормотал он себе под нос.
Я попросил у мастера разрешения сфотографировать для газеты мастерскую, подсобную комнату и его самого за работой. Он молча кивнул головой и вышел из подсобки в мастерскую, чтобы поискать статью на своем рабочем столе.
Воспользовавшись моментом, я вынул лупу и осмотрел замок несгораемого шкафа. Над замком я заметил короткие, глубокие царапины и следы свежего красного лака. Убедившись, что старик полностью поглощен своими бумагами, я сдвинул круглую металлическую крышечку, закрывающую отверстие замка, - она туго ходила.
С помощью лампочки-блиц я сфотографировал крупным планом замок несгораемого шкафа. Потом с разных точек снял подсобную комнату и вышел в мастерскую сфотографировать сидящего за столом мастера.
Значит, глубокие царапины вокруг замка и попытка замазать их - не досужая выдумка старика! Но мне казалась наивной попытка вскрыть несгораемый шкаф каким-то допотопным инструментом. Взломщики, или, как их называют, "медвежатники", действуют куда хитроумнее: еще в царское время известный в уголовном мире Паршин вскрывал несгораемые шкафы, как коробки шпрот, набором особых инструментов. Его считают последним "медвежатником". И в самом деле, после нэпа эта воровская "специальность" у нас почти исчезла: советские люди хранят деньги в сберегательных кассах, а государственные ценности в банках надежно стерегут военизированная охрана и система специальной сигнализации.
- Хоть зарежь, не найду! - воскликнул мастер, прерывая мои размышления. - Недавно я давал статью Савватееву… - Вдруг он хлопнул себя рукой по лбу: - Дубовая башка! Да ведь я спрятал ее в зеленую папку! - и быстро пошел в подсобную комнату.
Я услыхал звяканье ключей, звук открываемой дверцы несгораемого шкафа и снова шелест раскрываемых газет, пришепетывание..
Широко распахнулась входная дверь, и в мастерскую вошла невестка мастера - Люба с обеденными судками в руке. Розовая, со слегка заиндевевшими бровями, в светло-серой мерлушковой шапочке, она поздоровалась со мной и спросила, где Андрей Яковлевич. Мы вошли в подсобную комнату; старик сидел на диванчике, откинувшись на его спинку и закрыв глаза.
- Вам плохо? - встревожилась Люба.
- Нет! - ответил он, медленно раскрывая глаза. - Устал.
- Может быть, отвезти вас домой?
- Не надо, Любаша, - сказал мастер. - Сейчас пройдет. Я ведь за весь день выпил только стакан чаю с бубликом.
- Как же вы так? Помните, доктор говорил: вам надо есть понемногу, но часто. А вы?
- Работа, Любаша, работа!
- Вы всегда отвечаете одно и то же. Ну куда это годится?! - воскликнула она. - Я привезла обед… А где Михаил?
- У него оркестр репетирует с гастролером. - Старик достал из судка пирожок с мясом и с аппетитом принялся за него.
- Я сейчас, Любаша… Еще немного посижу… Мы вышли в мастерскую. Люба шепотом объяснила, что работа над новой скрипкой к конкурсу совсем извела старика. Андрей Яковлевич стал себя плохо чувствовать, участились приступы стенокардии. Я хотел было уйти, но Люба сделала знак, чтобы я подождал, приложила руки к нижнему судочку и с досадой сказала:
- Ну вот, суп остыл!
- Что же вы хотите? На дворе такой морозище!
- Пока на электрической плитке разогреешь… - начала было она.
Но старик услыхал ее слова, и до нас донесся его голос:
- Я сам, сам! Поезжай домой, а то Вовка без тебя плохо ест!
- Ох, уж мне эти деды и бабки! - проговорила Люба, улыбаясь. - Только что богу не молятся на внука! - И шепнула мне: - Не уходите…
Она кивнула головой и легкой походкой вышла из мастерской, оставив после себя запах черемухи.
Золотницкий появился из подсобной комнаты с газетой в руках.
- Вы спрашивали, что я скажу о нынешних статьях? Вот слушайте. "Секрет кремонских скрипок", - прочитал он заголовок статьи и продолжал: - "Ученый Дитыар пришел к выводу, что необычайные свойства скрипок, альтов и виолончелей, сделанных старыми итальянскими мастерами, полностью зависят от лака, которым они покрыты…"
Мастер вздохнул, опустил газету и заявил:
- Лак никакого положительного влияния на скрипку не оказывает. Если хотите знать, всего чище, яснее и сильнее звучит белая скрипка!
Он раздвинул стеклянные створки шкафа и взял незагрунтованную, не покрытую краской и лаком скрипку, на которой уже были натянуты струны:
- Вот-с! Я сушил ее года два, а перед отделкой пробую звук.
Он сыграл несколько гамм. В самом деле, звук был сочный, бархатистый, превосходного тембра.
- Мой соловушко! - Старик поцеловал скрипку.