- Посмотрим, посмотрим… А может быть, и не посмотрим. И такое бывает. Может, так и не узнаем кто. - Он взглянул на часы. - Однако и времени уже три часа. Ступай домой, тебе завтра с утра на дежурство. Хлопот будет, беготни… Иди, а то глаза как у вареного рака.
- Ты не помнишь, Егор Власов охотник?
- Охотник? Да какой он, к черту, охотник? Вот водку пить действительно большой охотник…
- Ну ружье-то у него есть?
- Есть, все ломаное-переломаное, проволокой перекрученное. Уж, наверное, проржавело насквозь. А что ты его вспомнил? - удивился Дыбенко. - Может, еще и подозреваешь? Тоже мне, нашел преступника! Он и трезвый-то еле на своей одной ноге да на деревяшке стоит, а трезвым он уже лет десять не был. Нет, он не по этому делу. Это ж наш штатный нарушитель, пять приводов в неделю. Рекордсмен!
- Вот и я о том. Ты помнишь, чтобы мы его хоть раз после семи часов забирали? - Дыбенко пожал плечами. - Сроду этого не было, - сказал я. - Он начинает заправляться с обеда и обычно часам к семи, ну в крайнем случае к восьми попадает к нам на профилактику. Потом, как правило, Костя Фомичев часов в десять везет его домой и там выгружает. А в одиннадцать часов он всегда спит. А если не нагрузился как следует и не попал к нам, то тем более. Нет возможностей выпить, значит, не стоит и бодрствовать.
- Это все так, - задумчиво произнес Дыбенко, - у нас его сегодня не было. Стало быть, недобрал. Тогда по расписанию он должен спать, а он шатается. Что-то на него непохоже. Нужно будет завтра выяснить, где он был с половины одиннадцатого до одиннадцати.
Выяснить это нетрудно. Егора Власова, инвалида Отечественной войны, безногого, контуженного, знает весь город.
Глава III
Утро следующего дня для меня началось телефонным звонком. Приехал Зайцев. Когда-то мы вместе кончали юридический факультет МГУ. С тех пор, стоит только Зайцеву появиться в моем городе, он сразу начинает названивать мне по телефону.
- Как дела? - спросил он, даже не поздоровавшись. - Отдыхаешь?
- Нет. Какой там отдых…
- Зря. Отдыхай. Мы пока без тебя с Дыбенко здесь управимся. Так что отдыхай пока.
- Да я бы и сам хотел, но ты же мешаешь…
- Старший лейтенант Сохатый, с начальством так не разговаривают.
- Извините, товарищ Зайцев, погорячился спросонья.
- То-то.
Он повесил трубку. Мне показалось, что позвонил он нарочно, чтобы, так сказать, мобилизовать. Ну что же, он добился своего, я мобилизовался в десять минут. Проглотил колбасу, запил холодным чаем прямо из заварника и вышел на улицу. Мне хотелось до работы попасть на ликеро-водочный завод и поговорить с Куприяновым. Может, сообщит что-нибудь новенькое про Власова.
Машина Николая Васильевича Куприянова стояла во дворе завода, возле склада готовой продукции, среди шатких сооружений из сотен водочных ящиков. Я заглянул на склад. В конторке сидели заведующий складом Шохин и Афонин. Фома Григорьевич рассказывал с подробностями о вчерашнем происшествии.
- Здравствуйте. Здесь не было Куприянова?
- Так он в месткоме, - сказал Шохин, - его выбрали председателем похоронной комиссии. Они ведь с Владимиром Павловичем старинные друзья… были. Однополчане.
У входа в управление висел увеличенный портрет Никитина, перевязанный по углам красной и черной лентами.
Такой же портрет висел и в комнате месткома. "Когда они успели увеличить?" - удивился я.
Куприянов разговаривал по телефону. Он взглянул на меня, кивнул и закончил разговор.
- Вы ко мне?
- Да, здравствуйте, Николай Васильевич.
- Вы по вопросу… - Он замялся, не зная, как сказать. - Вы насчет вчерашнего?
- Да. Скажите, пожалуйста, Николай Васильевич, вы вчера были в Доме культуры на последнем сеансе?
- Был.
- Вы видели там Никитина?
- Конечно, видел, мы с ним еще разговаривали.
- О чем?
- О производстве, о чем же еще, - ответил Куприянов, ни на секунду не задумываясь. - Он со мной посоветовался насчет транспорта. Мы хотим…
Я не дал ему развить производственную тему.
- Вы не помните, в каком настроении был Никитин, когда вы последний раз с ним разговаривали?
- Настроение?.. - Он задумался, достал пачку "Беломора", долго разминал папиросу над пепельницей. Брови его сошлись в жесткой складке. - Настроение у него было неважное. Я еще подумал про себя, что слушать-то он меня слушает, а в голове у него совсем другое… Мрачный он был и какой-то расстроенный, угнетенный. Будто предчувствовал.
- А после сеанса вы его видели?
- Нет, после сеанса не видел. Я ведь был с машиной, она стояла за клубом, как фильм кончился, я пошел сразу к машине - хотел отвести ее в гараж, а там свеча засалилась, чтоб ей пусто… и лампочка в моторе, как на грех, перегорела, ну, я и ковырялся впотьмах, скоблил свечу. Вроде ничего, очистил, а не заводится, Я тогда пошел в клуб, думаю, на свету скорее с проклятой разберусь. А тут и паника началась…
- Скажите, а по дороге в Овражный вы ничего подозрительного не заметили?
- Вроде ничего…
- Может быть, вам что-нибудь показалось необычным? Подумайте, вспомните - это очень важно.
- Да нет, вроде все обычное… - Он пожал плечами, покачал головой и подтвердил: - Все как всегда.
Разговор оборвался. Я молчал. Мне показалось странным, что он не вспомнил о Власове. Ведь он обратил внимание, даже с Афониным поделился. Был удивлен. Почему же сейчас молчит об этом?
Куприянов выжидающе смотрел на меня. Разговор вроде кончен, а я и не собираюсь уходить. Вероятно, его это смущало. Он достал новую папиросу и стал ее разминать, как и первую, долго и аккуратно, над самой пепельницей.
- Николай Васильевич, - сказал я с мягкой укоризной в голосе, - а почему вы не хотите мне сообщить, что видели вчера Власова, возвращающегося домой, сразу после того, как произошло убийство Никитина?
Куприянов вздрогнул.
- А почему вы думаете, что я его видел? - неуверенно спросил Куприянов.
- Я не думаю, я знаю. Мне сказал Афонин. И странно, почему вы это скрываете.
Он вышел из-за стола, прошелся по комнате, потом махнул рукой и остановился напротив меня.
- Хотите честно?
- Хочу, - сказал я и тоже поднялся. Мы оказались лицом к лицу.
- И не сказал бы вообще!
- Почему же?
- Я Власова знаю тридцать лет. Воевали вместе. Ну и что из того, что человек пьет? Ему можно, простить. А на преступление, на подлость он не способен. Так, пошумит, побузит и спать завалится. А вам только скажи… Затаскаете… Вот поэтому и не хотел говорить. И не сказал бы, если б Афонин не наболтал.
- Не волнуйтесь, Николай Васильевич, - сказал я извиняющимся тоном, - невиновного мы не очерним, не волнуйтесь. - И чтобы перевести разговор, спросил: - Когда намечены похороны?
- Послезавтра в десять утра, - очень сухо ответил Куприянов.
Секретаря Никитина Лену Прудникову я нашел тоже не сразу. В приемной ее не оказалось. Ждать мне было некогда, и я решил уже уходить, спускался по лестнице и услышал ее каблучки. У нее были красные от слез глаза и растрепанная прическа.
- Здравствуй, Лена.
- Здравствуй. - Она остановилась и протянула мне руку. - Ты извини, Борис, я очень спешу…
- А я к тебе по делу.
- Тогда пойдем в приемную, я там найду одну бумажку, а ты, пока я буду искать, расскажешь.
Мы поднялись в приемную, она выдвинула ящички своего стола и принялась разбирать бумаги. Я без всякого предисловия спросил:
- Ты в последнее время ничего не замечала за Никитиным? Он вел себя нормально, как всегда?
- Нет. - Она оставила бумаги. - Он в последние дни был какой-то странный, рассеянный. А недели полторы или две назад я вошла в его кабинет, и мне показалось, что он плакал. Как только я вошла, он отвернулся, открыл зачем-то сейф и стал там копаться. Потом поглядел на меня с такой тоской… И сказал… Я уже не помню точно, но что-то в таком роде… Постой, сейчас вспомню… Да, он сказал, что на этой земле нельзя ступить и шагу безнаказанно. И что потом за все приходится платить. Втройне… Я спросила: "За что?" Он сказал: "За все. И не надо надеяться, что останешься безнаказанным, и лучше сразу платить". И, усмехнувшись, добавил: "Лучше сразу, а то пени нарастают, а впрочем, это все ерунда и не обращайте на меня внимания, Леночка. Это я так… Философствую… К старости такое бывает".
И вообще весь этот месяц он был какой-то издерганный… Все время спешил. И меня торопил. Я однажды подумала, что он собирается уезжать отсюда. Так он спешил…
- Ты не знаешь, он днем вчера собирался в кино?
- Собирался. Еще просил меня узнать, во сколько начало.
- При этом был кто-нибудь?
- Никого.
- Знаешь что, Лена, у меня сейчас времени в обрез, а вечером я, может быть, освобожусь. Мне бы с тобой еще поговорить…
- О Никитине? - Она внимательно посмотрела на меня.
- Да, о нем, - твердо сказал я и поднялся.
Глава IV
Прежде чем отправиться в отделение, я решил зайти в исполком. Там работала Надя Власова, племянница Егора Егоровича. Самого Власова я пока не хотел беспокоить. Действительно, не стоит зря его волновать. Подходило время моего дежурства, и я был вынужден позвонить в отделение и предупредить, что задержусь.
К телефону подошел Зайцев.
- Следователь прокуратуры Зайцев слушает.
- Это говорит инспектор уголовного розыска старший лейтенант Сохатый.
- Я вас слушаю, - ледяным тоном произнес Зайцев.
Я ему попытался коротко изложить причину моей задержки.
- А почему вы не хотите заняться самим Власовым?
Я объяснил почему.
- Либеральничаем, старший лейтенант Сохатый, а с момента убийства прошло уже десять часов. Вам ясно, товарищ Сохатый? - очень многозначительно закончил он.
Надя удивилась моему приходу, особенно когда я попросил ее выйти со мной в коридор из комнаты жилищного отдела, где она работала инспектором и где всегда толпился народ.
- Наденька, - сказал я, - вчера вечером вы где были?
- Как где? В клубе. Вы что же, не помните? Мы еще с вами поздоровались…
- Ах да, совсем забыл. Конечно, конечно… - Я так и не смог вспомнить, чтобы мы поздоровались. - Вы, разумеется, уже знаете, что вчера произошло.
- Знаю. - Она кивнула и погрустнела.
- А что ваш дядюшка говорит по этому поводу?
- Что говорит? Говорит, что зря человека не убьют… Сегодня утром встал злой, а как я ему рассказала, еще больше разозлился. Выпросил у меня трешку. Как-никак они вместе воевали с Никитиным…
- Значит, он считает, что его убили за дело?
- Нет, - она пожала плечами, - он так не сказал. Он вообще по утрам злой, похмельный. Ему чего ни скажи - все так и надо.
- А что же он, только сегодня и узнал? А вчера?
- Так он же вчера спал пьяный. Его и пушкой не разбудишь.
- Вы во сколько пришли домой?
- Часов в одиннадцать, а точнее, в начале двенадцатого.
- И Егор Егорович спал, когда вы возвратились?
- Спал! Так нахрапывал, что стекла дрожали.
- Значит, вы на танцы не остались?
- Какие уж танцы… - сказала она обиженно, потом задумалась и озабоченно спросила: - Почему вы меня обо всем спрашиваете? Опять он что-то натворил?
Она подняла на меня глаза, полные такого испуга, что я поспешил ее успокоить:
- Да нет же, все в порядке. Просто Егор Егорыча у нас вчера не было, вот я и решил справиться. Не случилось ли чего с ним. А то видите, какие происшествия в нашем городе…
Я попытался улыбнуться. На самом же деле улыбаться мне совсем не хотелось. Вот ведь как получается: двое видели Власова без пяти одиннадцать, а в одиннадцать десять он уже спал. На него это не похоже. Обычно он засыпает не так скоро - уж мне-то известно. Прежде чем захрапеть, он минут двадцать сидит на кровати и беседует сам с собой о жизни. Потом лежа выкуривает папиросу, произносит свой последний монолог и уже тогда забывается. Да, неувязка. Выходит, или те двое ошибаются, или Егор притворялся, что спит. Мне очень не хотелось, чтобы Власов хоть чем-нибудь был причастен к этому делу. Я за семь лет работы в этом городке настолько привык к нему, что он стал уже необходимой, неотъемлемой частью моей жизни.
Я сколько мог успокоил Надю и пошел не в отделение, как мне следовало бы, а направился к дому Егора.
Дом Власова был заперт на большой висячий замок. Я несколько раз обошел вокруг дома, внимательно исследовал каждую вмятину на дорожке от калитки к крыльцу. Ничего, только кругленькие ямки от Надиных каблуков, чуть побольше углубление от деревяшки Егора Егорыча да засохшие с прошлого дождя рубчатые следы от его резинового сапога. В глубине двора был выкопан неглубокий колодец, я заглянул и туда, но ничего не увидел. Слишком темно, а фонарь я не захватил.
Где находится ключ от замка, знал не только я, но и все отделение. Мы так часто отвозили Власова домой, что наловчились находить ключ на ощупь, в любую темень, под первой ступенькой крыльца. Это было всего лишь несколько дней назад… Теперь же я не мог воспользоваться этим ключом. Теперь наши отношения с Егором вступали в новую, непривычную и нелепую стадию… Я не верил в серьезность своих изысканий и все-таки обрадовался, заметив электрический фонарик, висящий на гвоздике возле запертой двери.
"Вот и славно, - подумал я, - можно будет посмотреть в колодец". Снял фонарик и нажал на кнопку. Лампочка горела ярко - батарейки были свежими.
Из колодца веяло сыростью и холодом. Луч фонаря осветил маленький круглый, предмет. Словно из воды выступал конец трубы. Откуда здесь быть трубе? Я взял комочек земли и бросил в колодец. Раздалось глухое бульканье - вода пошла кругами, и предмет, похожий на трубу, закачался.
Я опустил ведро и стал водить веревкой, стараясь подвести его поближе к заинтересовавшему меня предмету. Наконец мне удалось зачерпнуть его вместе с водой. Когда я, перебирая руками веревку, вытаскивал ведро, то, кажется, чуть не лопнул от нетерпения и любопытства. Это была гильза. Она и в ведре плавала солдатиком. Новая папковая гильза, под "жавело" двенадцатого калибра, завода "Азот" с клеймом 70-го года. Я присвистнул от неожиданности. До этого момента я не принимал всерьез ни одного странного факта в поведении Власова. Но тут я просто опешил. Я оставил ведро с водой на плоско срезанном дубовом срубе, завернул гильзу в носовой платок, положил в карман и отправился в отделение.
Зайцев, что называется, кипел на работе. Увидев меня, он демонстративно отвернулся. Дыбенко с синяками под глазами корпел над протоколами. Конечно, канцелярщина не для Зайцева.
- Как дела? - спросил я.
- Дела… - сказал Дыбенко, не поднимая головы.
- А ты почему здесь? - спросил я.
- Здесь, и все, - сказал Дыбенко.
- Определили пулю?
- Определили. Новый тип, называется "турбинка", такая штуковина, на катушку из-под ниток похожа.
- В магазине узнавали, кто покупал?
- Их привезли еще весной. Две коробки по пятьдесят штук. Коробку двенадцатого и коробку шестнадцатого калибра. Продали всего двадцать. Три человека взяли по пятку, а четвертый пяток разошелся по одной.
- И кто же покупал?
Зайцев ответил не сразу. Он выдержал паузу, затянулся сигаретой и только потом небрежно сказал:
- Первую пятерку купил Никитин, потом Стремовский, завклубом, третью пятерку - главный инженер завода Исаков. Остальные разобрали ребятишки для грузил на удочки.
- Ходили к этим двоим?
- У них пули оказались целыми. А купили они просто так, для интереса. Кого здесь у вас пулей стрелять? Они даже и не заряжали. К тому же ружья у них шестнадцатого калибра.
- А никитинские на месте?
- У Никитина мы не нашли ни одной. Кстати, пуля, которой он был убит, двенадцатого калибра. И ружье у него тоже двенадцатого. Кроме тех пяти пуль, которые купил он, двенадцатого больше никто не покупал. В коробке так и осталось сорок пять штук.
- Интересно… - сказал я и сел на диван. - И что же вы теперь думаете?
Дыбенко полол плечами, потом кивнул на Зайцева:
- Он думает, а я оформляю протоколы и сейчас спать пойду.
Зайцев ничего не ответил.
- Что-нибудь новое обнаружили?
- Ничего… никаких следов. Все чисто. Безупречная работа. А у тебя как?
- У меня сложнее, - сказал я и выложил на стол гильзу, завернутую в носовой платок. Потом рассказал все, что удалось узнать за это утро.
- Да… - внимательно выслушав меня, сказал Зайцев. С лица Дыбенко сошло сонное выражение. Он достал протокол допроса Афонина и протянул его мне.
- Нужно заниматься Егором, - сказал он растерянно. - Как же это могло быть?
- Надо немедленно проверить его ружье, - сказал Зайцев. - Дыбенко, подготовьте постановление на обыск. Совершенно напрасно, - сказал он, сурово сдвинув брови и обращаясь ко мне, - совершенно напрасно вы извлекли гильзу из колодца. Это следовало сделать при понятых во время обыска.
- Но если б я не извлек эту гильзу, у нас не было бы оснований для обыска, - невесело улыбнулся я.
- Вы должны были обнаружить ее и оставить на месте.
Я не стал ему возражать.
Егора мы так и не нашли. Вернее, я знал, где его искать, но сообщать об этом Зайцеву пока не стал.
Промолчал и Дыбенко. Обыск мы проводили в присутствии Наденьки, специально вызванной для этого с работы. Собственно, это был не обыск в обычном его понимании. Нас интересовало только ружье Власова.
В доме была идеальная чистота - дело рук Наденьки, только в закутке, где спал Егор, валялись окурки и пахло давно не мытой пепельницей и водочным перегаром с легким привкусом лука, любимейшей закуски Власова. Видимо, Надя еще не успела прибраться: спешила на работу.
Ружье висело над его кроватью. Оно действительно было ломаное-переломаное. Старая ижевская одностволка двенадцатого калибра. Я осторожно снял его с гвоздя и понюхал ствол. Из ствола пахло свежим порохом. Я достал носовые платки, осторожно переломил ствол и посмотрел на свет. Ничего особенного я там не увидел, потому что плохо разбираюсь в ружьях. Но из ствола совершено отчетливо пахло порохом.
Эксперты считали, что из этого ружья был произведен выстрел не далее чем вчера вечером.
Зайцев лично оформлял постановление об аресте Власова. Я еле уговорил его поручить это дело мне.
- Возьми с собой людей и оружие, - посоветовал Зайцев.
- Обязательно…
- Ну и дела… - сказал Дыбенко. - Вот уж никогда бы не подумал… Егорыч - убийца. Нет! Не верится.