Уоррен Уинд был маленький человечек с развевающимися седыми волосами и остроконечной бородкой, на вид хрупкий, но при этом бешено деятельный. У него были поразительные глаза, ярче звёзд и притягательнее магнитов, и кто их раз видел, тот не скоро забывал. И вообще, как реформатор и организатор многих полезных начинаний, он доказал, что не только глаза, но и вся голова у него самого высшего качества. Ходили всевозможные легенды о той сверхъестественной быстроте, с какой он мог составить здравое суждение о чём угодно, в особенности о людях. Передавали, что он нашёл себе жену (долго потом трудившуюся рядом с ним на общее благо), выбрав её мгновенно из целого батальона женщин, одетых в одинаковое форменное платье и маршировавших мимо него во время какого-то официального торжества, по одной версии, это были девушки-скауты, по другой - женская полиция. Рассказывали ещё о том, как трое бродяг, одинаково грязных и оборванных, явились к нему однажды за подаянием. Ни минуты не колеблясь, он одного послал в нервную клинику, другого определил в заведение для алкоголиков, а третьего взял к себе лакеем, и тот с успехом и не без выгоды нёс свою службу в течение многих лет. Ходили, разумеется, и неизбежные анекдоты об его молниеносных суждениях и колких, находчивых ответах в беседах с Рузвельтом, Генри Фордом, миссис Асквит и со всеми теми, с кем у американского общественного деятеля неминуемо бывают исторические встречи, хотя бы только на страницах газет. Благоговейного трепета в присутствии этих особ он, естественно, никогда не испытывал, а потому и теперь, в описываемый момент, он хладнокровно крутил свой центробежный бумажный смерч, хотя человек, стоявший перед ним, был почти столь же значителен, как и вышеупомянутые исторические деятели.
Сайлас Т. Вэндем, миллионер и нефтяной магнат, был тощий мужчина с длинной жёлтой физиономией и иссиня-чёрными волосами, краски эти сейчас были не очень ясно различимы, так как он стоял против света, на фоне окна и белой стены склада, но тем не менее весьма зловещи. Его узкое элегантное пальто, отделанное каракулем, было застёгнуто на все пуговицы. На энергичное же лицо и сверкающие глаза Уинда падал яркий свет из другого окна, выходящего в сад, так как стул и письменный стол были обращены к этому окну. Хотя лицо филантропа и казалось озабоченным, озабоченность эта, бесспорно, не имела никакого отношения к миллионеру. Камердинер Уинда, или его слуга, крупный, сильный человек с прилизанными светлыми волосами, стоял сбоку от своего господина с пачкой писем в руке. Личный секретарь Уинда, рыжий молодой человек с умным острым лицом, уже держался за ручку двери, как бы на лету подхватив какую-то мысль хозяина или повинуясь его жесту. Комната, не только скромно, но даже аскетически обставленная, была почти пуста, - со свойственной ему педантичностью. Уинд снял и весь верхний этаж, обратив его в кладовую, все его бумаги и имущество хранились там в ящиках и обвязанных верёвками тюках.
- Уилсон, отдайте их дежурному по этажу, - приказал Уинд слуге, протягивая ему письма. - А потом принесите мне брошюру о ночных клубах Миннеаполиса, вы найдёте её в пакете под буквой "Г". Мне она понадобится через полчаса, а до тех пор меня не беспокойте. Так вот, мистер Вэндем, предложение ваше представляется мне весьма многообещающим, но я не могу дать окончательного ответа, пока не ознакомлюсь с отчётом. Я получу его завтра к вечеру и немедленно позвоню вам. Простите, что пока не могу высказаться определённее.
Мистер Вэндем, очевидно, догадался, что его вежливо выпроваживают, и по его болезненно-жёлтому мрачному лицу скользнуло подобие усмешки - он оценил иронию ситуации.
- Видимо, мне пора уходить, - сказал он.
- Спасибо, что заглянули, мистер Вэндем, - вежливо откликнулся Уинд. - Извините, что не провожаю вас, - у меня тут дело, которое не терпит отлагательства. Феннер, - обратился он к секретарю, - проводите мистера Вэндема до автомобиля и оставьте меня одного на полчаса. Мне надо кое-что обдумать самому. После этого вы мне понадобитесь.
Трое вышли вместе в коридор и притворили за собой дверь Могучий слуга Уилсон направился к дежурному, а двое других повернули в противоположную сторону, к лифту, поскольку кабинет Уинда находился на четырнадцатом этаже. Не успели они отойти от двери и на ярд, как вдруг увидели, что коридор заполнен надвигающейся на них внушительной фигурой. Человек был высок и широкоплеч, его массивность особенно подчёркивал белый или очень светлый серый костюм, очень широкополая белая шляпа и почти столь же широкий ореол почти столь же белых волос. В этом ореоле лицо его казалось сильным и благородным, как у римского императора, если не считать мальчишеской, даже младенческой яркости глаз и блаженной улыбки.
- Мистер Уоррен Уинд у себя? - бодро осведомился он.
- Мистер Уоррен Уинд занят, - ответил Феннер. - Его нельзя беспокоить ни под каким видом. Если позволите, я его секретарь и могу передать любое поручение.
- Мистера Уоррена Уинда нет ни для Папы Римского, ни для коронованных особ, - проговорил нефтяной магнат с кислой усмешкой. - Мистер Уоррен Уинд чертовски привередлив. Я зашёл вручить ему сущую безделицу - двадцать тысяч долларов на определённых условиях, а он велел мне зайти в другой раз, как будто я мальчишка, который прибежит по первому зову.
- Прекрасно быть мальчишкой, - заметил незнакомец, - а ещё прекраснее услышать зов. Я вот пришёл передать ему зов, который он обязан услышать. Это зов великой, славной страны, там, на Западе, где выковывается истинный американец, пока все вы тут спите без просыпу. Вы только передайте ему, что Арт Олбойн из Оклахома-сити явился обратить его.
- Я повторяю: никому не велено входить, - резко возразил рыжий секретарь. - Он распорядился, чтобы никто не беспокоил его в течение получаса.
- Все вы тут, на Востоке, не любите, когда вас беспокоят, - возразил жизнерадостный мистер Олбойн, - но похоже, что на Западе подымается сильный ветер, и уж он-то вас побеспокоит. Ваш Уинд высчитывает, сколько денег пойдёт на ту или другую затхлую религию, а я вам говорю: всякий проект, который не считается с новым движением Великого Духа в Техасе и Оклахоме, не считается с религией будущего.
- Как же! Знаем мы эти религии будущего, - презрительно проронил миллионер. - Я по ним прошёлся частым гребнем. Запаршивели, как бродячие собаки. Была такая особа по имени София, ей бы зваться Сапфирой. Надувательство чистой воды. Привязывают нитки к столам и тамбуринам. Потом была ещё компания, "Невидимая Жизнь", - они утверждали, будто могут исчезать, когда захотят. И исчезли-таки, и сотня тысяч моих долларов вместе с ними. Знавал я и Юпитера Иисуса из Денвера, виделся с ним несколько недель кряду, а он тоже оказался обыкновенным жуликом. Был и пророк-патагонец, - он давно уже дал тягу в свою Патагонию. Нет, с меня хватит - отныне я верю только тому, что вижу своими глазами. Кажется, это называется атеизмом.
- Да нет, вы меня не так поняли, - пылко запротестовал человек из Оклахомы. - Я, похоже, ничуть не меньше атеист, чем вы. В нашем движении никакой сверхъестественной или суеверной чепухи не водится, одна чистая наука. Единственно настоящая, правильная наука - это здоровье, а единственно настоящее, правильное здоровье - уметь дышать. Наполните ваши лёгкие просторным воздухом прерий, и вы сдуете ваши затхлые восточные города в океан. Вы сдуете ваших великих мужей, как пух чертополоха. Вот чем мы занимаемся у себя на родине: мы дышим. Мы не молимся, мы дышим.
- Не сомневаюсь, - утомлённо произнёс секретарь. На его умном, живом лице ясно проступала усталость. Однако он выслушал оба монолога с примечательным терпением и вежливостью (в опровержение легенд о нетерпимости и наглости американцев).
- Никакой мистики, - продолжал Олбойн, - великое естественное явление природы. Оно и стоит за всеми мистическими домыслами. Для чего был нужен иудеям бог? Для того, чтобы вдохнуть в ноздри человека дыхание жизни. А мы в Оклахоме впиваем это дыхание собственными ноздрями. Само слово "дух" означает "дыхание". Жизнь, прогресс, пророчество - всё сводится к одному: к дыханию.
- Некоторые скажут, что всё сводится к болтовне, - заметил Вэндем, - но я рад, что вы хотя бы обошлись без религиозных фокусов.
На умном лице секретаря, особенно бледном по контрасту с рыжими волосами, промелькнуло какое-то странное выражение, похожее на затаённую горечь.
- А я вот не рад, - сказал он. - Но ничего не могу поделать. Вам, я вижу, доставляет удовольствие быть атеистами, поэтому вы можете верить во что хотите. А для меня… видит бог, я хотел бы, чтобы он существовал. Но его нет. Такое уж моё везение.
И вдруг у них мурашки побежали по коже, они осознали, что к их группе, топтавшейся перед кабинетом Уинда, неслышно и незаметно прибавился ещё один человек. Давно ли этот четвёртый стоял подле них, никто из увлечённых разговором участников диспута сказать не мог, но вид у него был такой, будто он почтительно и даже робко дожидается возможности ввернуть что-то очень важное. Им, взбудораженным спором, показалось, что он возник из-под земли внезапно и бесшумно, как гриб. Да и сам он был вроде большого чёрного гриба, коротенький, приземистый и неуклюжий, в нахлобученной на лоб большой чёрной шляпе. Сходство было бы ещё полнее, если бы грибы имели обыкновение носить с собой потрёпанные бесформенные зонтики.
Секретарь удивился ещё и тому, что человек этот был священником. Но когда тот обратил к нему своё круглое лицо, выглядывающее из-под круглой шляпы, и простодушно спросил, может ли он видеть мистера Уоррена Уинда, Феннер ответил по-прежнему отрицательно и ещё отрывистей, чем раньше.
Священник, однако, не сдался.
- Мне действительно очень нужно видеть мистера Уинда, - сказал он. - Как ни странно, это всё, что мне нужно. Я не хочу говорить с ним. Я просто хочу убедиться, что он у себя и что его можно увидеть.
- А я вам говорю: он у себя, но видеть его нельзя, - проговорил Феннер с возрастающим раздражением. - Что это значит - "убедиться, что он у себя"? Ясно, он у себя. Мы оставили его там пять минут назад и с тех пор не отходим от двери.
- Хорошо, но я хочу убедиться, что с ним всё благополучно, - упрямо продолжал священник.
- А в чём дело? - с досадой осведомился секретарь.
- Дело в том, что у меня есть важные, я бы сказал, веские причины сомневаться, всё ли с ним благополучно.
- О господи! - в бешенстве воскликнул Вэндем. - Никак, опять суеверия!
- Я вижу, мне надо объясниться, - серьёзно сказал священник. - Я чувствую, вы не разрешите мне даже в щёлочку заглянуть, пока я всего не расскажу.
Он в раздумье помолчал, а затем продолжил, не обращая внимания на удивлённые лица окружающих:
- Я шёл по улице вдоль колоннады и вдруг увидел оборванца, вынырнувшего из-за угла на дальнем конце "Полумесяца". Тяжело топая по мостовой, он мчался навстречу мне. Я разглядел высокую костлявую фигуру и узнал знакомое лицо - лицо одного шального ирландца, которому я когда-то немного помог. Имени его я не назову. Завидев меня, он отшатнулся и крикнул: "Святые угодники, да это отец Браун! И напугали же вы меня! Надо же вас встретить как раз сегодня". Из этих слов я понял, что он учинил что-то скверное. Впрочем, он не очень струхнул при виде меня, потому что тут же разговорился. И странную он рассказал мне историю. Он спросил, знаком ли мне некий Уоррен Уинд, и я ответил, что нет, хотя и знал, что тот занимает верх этого дома. И он сказал: "Уинд воображает себя господом богом, но если б он слышал, что я так про него говорю, он бы взял и повесился". И повторил истерическим голосом несколько раз: "Да, взял бы и повесился". Я спросил его, не сделал ли он чего худого Уинду, и он дал очень заковыристый ответ. Он сказал: "Я взял пистолет и зарядил его не дробью и не пулей, а проклятием". Насколько я понял, он всего лишь пробежал по переулку между этим зданием и стеной склада, держа в руке старый пистолет с холостым зарядом, и выстрелил в стенку, точно это могло обрушить дом. "Но при этом, - добавил он, - я проклял его страшным проклятием и пожелал, чтоб адская месть схватила его за ноги, а правосудие божие - за волосы и разорвали его надвое, как Иуду, чтоб духу его на земле больше не было". Не важно, о чём ещё я говорил с этим несчастным сумасшедшим; он ушёл в более умиротворённом состоянии, а я обогнул дом, чтобы проверить его рассказ. И что же вы думаете - в переулке под стеной валялся ржавый старинный пистолет. Я достаточно разбираюсь в огнестрельном оружии, чтобы понять, что пистолет был заряжен лишь малой толикой пороха: на стене виднелись чёрные пятна пороха и дыма и даже кружок от дула, но ни малейшей отметины от пули. Он не оставил ни единого следа разрушения, ни единого следа вообще, кроме чёрных пятен и чёрного проклятия, брошенного в небо. И вот я явился сюда узнать, всё ли в порядке с Уорреном Уиндом.
Феннер усмехнулся:
- Могу вас успокоить, он в полном порядке. Всего несколько минут назад мы оставили его в кабинете - он сидел за столом и писал. Он был абсолютно один, его комната - на высоте ста футов над улицей и расположена так, что никакой выстрел туда не достанет, даже если бы ваш знакомый стрелял не холостыми. Имеется только один вход в комнату - вот этот, а мы не отходили от двери ни на минуту.
- И всё-таки, - серьёзно произнёс отец Браун, - я хотел бы зайти и взглянуть на него своими глазами.
- Но вы не зайдёте, - отрезал секретарь. - Господи, неужели вы и впрямь придаёте значение проклятиям!
- Вы забываете, - насмешливо сказал миллионер, - что занятие преподобного джентльмена - раздавать благословения и проклятия. За чем же дело, сэр? Если его упекли с помощью проклятия в ад, почему бы вам не вызволить его оттуда с помощью благословения? Что проку от ваших благословений, если они не могут одолеть проклятия какого-то ирландского проходимца?
- Кто же нынче верит в подобные вещи? - запротестовал пришелец с Запада.
- Отец Браун, я думаю, много во что верит, - не отставал Вэндем, у которого взыграла желчь от недавней обиды и от теперешних пререканий. - Отец Браун верит, что отшельник переплыл реку на крокодиле, выманив его заклинаниями неизвестно откуда, а потом повелел крокодилу сдохнуть, и тот послушно издох. Отец Браун верит, что какой-то святой угодник преставился, а после смерти утроился, дабы осчастливить три прихода, возомнившие себя местом его рождения. Отец Браун верит, будто один святой повесил плащ на солнечный луч, а другой переплыл на плаще Атлантический океан. Отец Браун верит, что у святого осла было шесть ног и что дом в Лорето летал по воздуху. Он верит, что сотни каменных дев могли плакать и сетовать дни напролёт. Ему ничего не стоит поверить, будто человек исчез через дверную скважину или испарился из запертой комнаты. Надо полагать, он не слишком-то считается с законами природы.
- Но зато я обязан считаться с законами Уоррена Уинда, - устало заметил секретарь, - а в его правила входит оставаться одному, когда он пожелает. Уилсон скажет вам то же самое. - Рослый слуга, посланный за брошюрой, как раз в этот момент невозмутимо шёл по коридору с брошюрой в руках. - Уилсон сядет на скамью рядом с коридорным и будет сидеть, пока его не позовут, и тогда только войдёт в кабинет, но не раньше. Как и я. Мы с ним прекрасно понимаем, чей хлеб едим, и сотни святых и ангелов отца Брауна не заставят нас забыть об этом.
- Что касается святых и ангелов… - начал священник.
- То всё это чепуха, - закончил за него Феннер. - Не хочу сказать ничего обидного, но такие фокусы хороши для часовен, склепов и тому подобных диковинных мест. Сквозь дверь американского отеля духи проникнуть не могут.
- Но люди могут открыть даже дверь американского отеля, - терпеливо возразил отец Браун. - И, по-моему, самое простое - открыть её.
- А ещё проще потерять своё место, - отпарировал секретарь, - Уоррен Уинд не станет держать в секретарях таких простаков. Во всяком случае, простаков, верящих в сказки, в которые верите вы.
- Ну что ж, - серьёзно сказал священник, - это правда, я верю во многое, во что вы, вероятно, не верите. Но мне пришлось бы долго перечислять это и доказывать, что я прав. Открыть же дверь и доказать, что я не прав, можно секунды за две.
Слова эти, очевидно, нашли отклик в азартной и мятежной душе пришельца с Запада.
- Признаюсь, я не прочь доказать, что вы не правы, - произнёс Олбойн, решительно шагнув к двери, - и докажу.
Он распахнул дверь и заглянул в комнату. С первого же взгляда он убедился, что кресло Уоррена Уинда пусто. Со второго взгляда он убедился, что кабинет Уоррена Уинда тоже пуст.
Феннер, словно наэлектризованный, кинулся вперёд.
- Уинд в спальне, - отрывисто бросил он, - больше ему быть негде. - И он исчез в глубине номера.
Все застыли в пустом кабинете, озираясь кругом. Их глазам предстала суровая, вызывающе аскетическая простота меблировки, уже отмеченная ранее. Бесспорно, в комнате и мыши негде было спрятаться, не то что человеку. В ней не было драпировок и, что редкость в американских гостиницах, не было шкафов. Даже письменный стол был обыкновенной конторкой. Стулья тут стояли жёсткие, с высокой спинкой, прямые, как скелеты. Мгновение спустя из недр квартиры возник секретарь, обыскавший две другие комнаты. Ответ можно было ясно прочесть по его глазам, но губы его шевельнулись механически, сами по себе, и он резко, как бы утверждая, спросил:
- Он не появлялся?
Остальные даже не нашли нужным отвечать на его вопрос. Разум их будто натолкнулся на глухую стену, подобную той, которая глядела в одно из окон и постепенно, по мере того, как медленно надвигался вечер, превращалась из белой в серую.
Вэндем подошёл к подоконнику, у которого стоял полчаса назад, и выглянул в открытое окно. Ни трубы, ни пожарной лестницы, ни выступа не было на стене, отвесно спускавшейся вниз, в улочку, не было их и на стене, вздымавшейся над окном на несколько этажей вверх. По другую же сторону улицы тянулась лишь унылая пустыня беленой стены склада. Вэндем заглянул вниз, словно ожидая увидеть останки покончившего самоубийством филантропа, но на мостовой он разглядел лишь небольшое тёмное пятно - по всей вероятности, уменьшенный расстоянием пистолет. Тем временем Феннер подошёл к другому окну в стене, в равной степени неприступной, выходившему уже не на боковую улицу, а в небольшой декоративный сад. Группа деревьев мешала ему как следует осмотреть местность, но деревья эти оставались где-то далеко внизу, у основания жилой громады. И Вэндем, и секретарь отвернулись от окон и уставились друг на друга, в сгущающихся сумерках на полированных крышках столов и конторок быстро тускнели последние отблески солнечного света. Феннер повернул выключатель, как будто сумерки раздражали его, и комната, озарённая электрическим светом, внезапно обрела чёткие очертания.
- Как вы недавно изволили заметить, - угрюмо произнёс Вэндем, - никаким выстрелом снизу его не достать, будь даже пистолет заряжен. Но если бы в него и попала пуля, не мог же он просто лопнуть, как мыльный пузырь.
Секретарь, ещё более бледный, чем обычно, досадливо взглянул на желчную физиономию миллионера.