Я целый день не был на свежем воздухе и теперь задержался, чтобы осмотреть окрестности. Уилдерхоуп находился посреди однообразной вересковой пустоши, тянувшейся до горизонта. Смотреть было особо не на что, кроме вереска, кустов можжевельника и нескольких низких деревьев. Слева в низине находилось широкое болото, усеянное островками тростника, колеблющегося на ветру. Берега обрывом спускались к мрачному, неспокойному морю. Оно было не синим, а каким-то коричневым, будто лужа в канаве. Поблизости стояли несколько построек – конюшни, переделанные в общежитие для персонала, и одинокий коттедж с белеными стенами. На востоке из низкой черной тучи изливались тонкие струйки дождя. Может, я задержался бы дольше, но тут вспомнил, что я здесь единственный врач и напрямую отвечаю за благополучие двадцати четырех пациентов. Это внезапное осознание породило любопытную смесь тревоги и гордости. Сам Хью Мейтленд, известнейший психиатр своего поколения, посчитал, что я достоин доверия. Резко повернувшись на каблуках, я поспешил обратно.
* * *
Остаток дня я провел в палатах больных, знакомился с пациентами – по крайней мере, с теми из них, с кем можно было познакомиться. Большинство из них или спали, или никак не реагировали на мое появление. Одним из исключений оказался человек по имени Майкл Чепмен. Когда я вошел, он бродил из угла в угол, ероша волосы и что-то рассеянно бормоча. Если верить карте, пациент страдал от галлюцинаций и бреда преследования.
– Мистер Чепмен, – окликнул я. – Вас что-то беспокоит? Может, принести вам чего-нибудь успокоительного?
Чепмен подошел к одному из окон и отчаянно вцепился в прутья решетки. Устремив взгляд на вересковую пустошь, произнес:
– Доктор, я хочу домой, домой.
Голос был тонкий и жалкий.
– Извините, мистер Чепмен, но домой вам нельзя.
– Умоляю, доктор. Я очень хочу домой.
– Вы нездоровы, мистер Чепмен, и должны оставаться в больнице, пока вам не станет лучше. Сейчас принесу лекарство…
– Мне это место не нравится.
– Почему же?
Чепмен повернулся ко мне, и его нижняя губа задрожала. Он был похож на испуганного ребенка.
– Хочу домой, – повторил Чепмен.
Я подошел к нему и осторожно разжал пальцы, стискивавшие прутья. Затем медленно повел в сторону кровати. Чепмен не сопротивлялся и покорно последовал за мной.
– Пожалуйста, сядьте, мистер Чепмен. Сейчас я вам помогу.
Я позвал медсестру и попросил приготовить амитал натрия для укола.
– Скоро случится что-то плохое, – произнес Чепмен, заламывая руки.
– Что именно?
Чепмен помотал головой.
– Я чувствую.
– И что же вы чувствуете?
Бедняга лишь наморщил лоб и снова невнятно забормотал. Когда вернулась медсестра, мы вместе уложили мистера Чепмена в кровать, и я сделал укол.
– Вам этот препарат вводился уже много раз, – сказал я. – Может возникнуть легкое головокружение.
Чепмен тяжело вздохнул. Похоже, успокоительное начало действовать. Я ожидал, что пациент начнет дышать глубже, но, как ни странно, этого не произошло. Дыхание оставалось таким же частым и прерывистым. Я велел медсестре проследить за ним и позвать меня, если пациент опять начнет беспокоиться.
– Хорошо, доктор Ричардсон, – ответила медсестра. – Где мне вас найти?
– В комнате сна.
До этого я был занят и не обратил внимания на ее внешность. Медсестра была одета в форму нового образца – короткие рукава, пуговицы на груди, лямки фартука на плечах, шапочка-таблетка. Сборки на талии подчеркивали стройную фигуру. Девушка была довольно высокая, но запястья и щиколотки отличались тонкостью и изяществом. Черты лица нежные, глаза яркого оттенка зеленого.
– Спасибо, сестра…
Я смущенно умолк.
– Тёрнер, – подсказала она. – Джейн Тёрнер.
Выходя из палаты, я оглянулся. Медсестра по-прежнему стояла возле палаты мистера Чепмена, и, когда наши глаза встретились, она едва заметно улыбнулась.
Я шагнул в вестибюль и хотел было закрыть дверь, ведущую в отделение, но тут появилась девушка с кухни с горой подносов в руках. Кивнув мне, она спустилась по лестнице в подвал. Мне любопытно было посмотреть, что происходит, когда пациенток комнаты сна будят, поэтому я последовал за ней. Старшая медсестра, Дорис Дженкинс, руководила двумя подчиненными, включая совсем молоденькую практикантку. Сестра Дженкинс разговаривала со мной очень уважительно, и я дал ей понять, что пришел не распоряжаться, а просто наблюдать за обычным распорядком.
Разбудить пациенток оказалось непросто. На самом деле состояния полноценного бодрствования они так и не достигли. Глаза их были полузакрыты, казалось, они спали на ходу и даже во время еды. Челюсти двигались лениво и вяло, как у коров, жующих жвачку. Передвигались пациентки опираясь на руки сестер, иначе бы просто упали. Я пытался заговорить с Кэти Уэбб, девушкой, которой проводили электрошоковую терапию, но та лишь остановила на мне бессмысленный взгляд и ничего не ответила.
Сноровка медсестер произвела на меня большое впечатление. Вместе они работали четко, будто сложный механизм. Пациенток кормили, мыли, водили в туалет, укладывали обратно в кровать, давали лекарства. В длинных белых рубашках пациентки напоминали тихие, медленно скользящие привидения. Когда все снова заснули, я обратил внимание на отвратительную вонь. Запахи клизмы и пищи смешивались в воздухе и надолго застаивались в помещении.
Со мной сестра Дженкинс была очень вежлива, но с подчиненными разговаривала резко. Я решил, что она строга и не допускает ни малейших нарушений дисциплины. Перед уходом сестра Дженкинс сказала практикантке:
– Вернусь в одиннадцать. Делайте все точно по инструкции. – Затем она ушла в сопровождении одной из медсестер.
Практикантка села за стол и достала из ящика "Британский национальный формуляр". Некоторое время пыталась читать, но потом отложила медицинский справочник в сторону и меланхолично уставилась прямо перед собой. На ее лице читалась глубокая скука.
Я ходил между кроватями, читал последние записи в картах, велел сделать электроэнцефалограмму пациентке по имени Сара Блейк – одной из трех, кому давали не только хлорпромазин, но и амилбарбитурат натрия. Это была женщина лет двадцати с небольшим. У нее было очень своеобразное лицо; обычно про таких говорят: "Ну вылитая ведьма": длинные черные волосы, острый выпирающий подбородок, нос с горбинкой. Впрочем, при удачном свете она могла бы сойти за красавицу, хотя красота и была бы несколько зловещей. В последний раз электрошоковую терапию ей проводили почти неделю назад, из чего я заключил, что состояние ее не слишком тяжелое, насколько оно вообще может быть нетяжелым у этих пациенток. Энцефалограф чертил неровные линии, состоящие из пиков и провалов, – медленные волны сна.
Наступила тишина, и я вспомнил, как много лет назад читал о методе, применяемом древнегреческими целителями. В те давние времена жрецы советовали больным и недужным провести ночь в подземном святилище. Там страждущие должны были увидеть сон, который исцелит их. Видимо, комната сна – современный эквивалент.
Мне и раньше приходилось бывать в лабораториях сна в Кембридже и Эдинбурге, где я учился и работал, и везде была одинаковая, весьма специфическая атмосфера. Но в комнате сна в Уилдерхоупе все было по-другому. В воздухе будто ощущалось напряжение и какая-то торжественность, словно во время священнодействия. Похожие ощущения возникают, если зайти в темную пустую церковь. Создавалось впечатление, будто тишина и темнота этой комнаты скрывают нечто недоступное человеческому восприятию. Целебный ритуал древних греков назывался "инкубация". Очень подходящее слово, ведь оно состоит из двух частей, которые можно примерно перевести как "лежать внизу".
Прежде чем уйти, я снял электроды с головы Сары Блейк и изучил результаты электроэнцефалограммы. Красные чернила на белой бумаге казались яркими, будто кровь. Ничего особенного я не увидел – медленные волны, изредка перемежавшиеся короткими вспышками активности от лобной доли мозга. Я записал несколько комментариев и пожелал медсестре спокойной ночи.
– Уже уходите, доктор?
Мне ее реакция показалась странной.
– Да, – ответил я. – А что? У вас есть вопросы?
Покраснев, медсестра ответила:
– Нет. Все в порядке. Спокойной ночи, доктор Ричардсон.
Я поднялся наверх и решил сделать еще один обход в палатах. Майкл Чепмен до сих пор не спал, однако лежал в кровати, и единственным следом былого волнения оставался озабоченно наморщенный лоб. Пожалуй, я провел в мужском отделении больше времени, чем было необходимо, – заболтался с сестрой Тёрнер. Она работала в Уилдерхоупе со дня открытия. Я спросил, не скучает ли она по Лондону.
– Нет, – ответила мисс Тёрнер. – Я туда езжу примерно раз в месяц. Навещаю маму, общаюсь с друзьями. Летом здесь очень хорошо.
Я хотел узнать еще что-нибудь о ней, но боялся, что мисс Тёрнер сочтет подобные расспросы проявлением непрофессионализма, и поспешил откланяться.
Поднимаясь по лестнице, я думал о событиях этого дня, но погрузился в размышления не настолько глубоко, чтобы не замечать ничего вокруг. Мне показалось, что кто-то идет следом, и я оглянулся, но с удивлением обнаружил, что ошибся. Сзади никого не было. Это маленькое происшествие меня смутило, но не до такой степени, чтобы заставить остановиться. Я поднялся на один марш и собирался было идти дальше, как вдруг снова услышал шум, на этот раз громче и явственнее. Будто что-то упало на ковер и отскочило от него – сначала один раз, потом второй.
Обернувшись, я заметил на полу ручку. Сначала решил, что уронил свою, но, наклонившись, чтобы поднять, увидел, что это дешевая шариковая ручка. Мой собственный серебряный "паркер" лежал в кармане. Я не припоминал, чтобы брал ручку из комнаты сна или одной из палат, но, очевидно, именно это я и сделал.
В кабинете я занялся разбором бумаг. Сложил черновики незаконченных статей в бюро и тут обнаружил в нижнем ящике воздухонепроницаемую упаковку. Внутри лежали три белые таблетки. Я прочел надпись на упаковке: "Резерпин. Хранить в защищенном от света месте". Сам я это лекарство не использовал, но, кажется, кое-что о нем слышал. Я достал одну из таблеток. Со стороны моего предшественника Палмера было легкомысленно оставлять собственное лекарство здесь, где его могут найти. К тому же резерпин – психотропный препарат. Я снова вспомнил, как Мейтленд упомянул о неожиданном увольнении Палмера. Мне показалось, будто раздался какой-то отдаленный звук, напоминающий тихое эхо, и я убрал таблетку обратно. Должно быть, в комнате было пыльно, потому что у меня заложило нос, и я с трудом дышал. Я открыл окно и поглядел на море. В вечернем свете необычный оттенок коричневого стал еще насыщеннее. Я закрыл окно, задернул занавески и приготовился ко сну.
"От доктора Ангуса Макрайтера
Больница Мейда-Вейл
Лондон W9
26 февраля 1955 года
Здравствуй, Хью!
Хочу направить к тебе свою пациентку, мисс Кэти Уэбб (дата рождения – 03.01.1937, адрес – Уолсингем-Хаус, 26, Лиссон-Гроув NW1). Буду очень благодарен, если согласишься принять мисс Уэбб. Девушка страдает шизофренией и дисфорией. Родилась она в Западном Лондоне, младшая из четверых детей. Старший брат, Чарльз, также страдает от психического заболевания. Отец торгует на рынке, мать, уроженка Дублина, – домохозяйка. Мисс Уэбб училась в римско-католической школе, но в возрасте девяти лет была исключена за постоянные прогулы. Монахини – убежденные сторонницы телесных наказаний, и девочку, видимо, часто били. В подростковом возрасте мисс Уэбб начала регулярно убегать из дома. Примерно в это же время она стала слышать голоса, большинство из которых ругали ее и обвиняли в совершении грехов. Мать решила, что дочь одержима дьяволом, и отвела девочку к священнику, который, к счастью, сразу понял, что несчастная нездорова, и направил ее в больницу Святой Марии к психиатру. За последующие несколько месяцев состояние больной резко ухудшилось, и мисс Уэбб была переведена в больницу Фриэрн, где провела более года на стационарном лечении, причем методы применялись довольно консервативные – сочетание успокоительных средств и трудотерапии. Но через три месяца после выписки мисс Уэбб снова начала слышать голоса. Она продолжала убегать из дома, ее даже начала узнавать полиция – девушку неоднократно задерживали в районе Ноттинг-Хилл. С растерянным видом, неопрятная, она бродила по улицам в ранние утренние часы. Видимо, кто-то воспользовался ее беспомощностью – в июне прошлого года выяснилось, что девушка находится на третьем месяце беременности. Сама мисс Уэбб утверждала, что не было ни добровольного вступления в интимную близость, ни сексуального насилия, и объяснила беременность непорочным зачатием. Было решено, что ради ее же блага лучше сделать аборт. Операцию в должный срок провел мистер Герберт из Вестминстерской клиники. К тому времени мистер и миссис Уэбб окончательно отчаялись, к тому же у старшего сына тоже наступило обострение. Осенью мисс Уэбб была переведена в благотворительную католическую больницу Уолсингем. Состояние больной снова ухудшилось, и доктор Симмонс из больницы Святой Марии – кажется, ты с ним знаком – направил ее ко мне. Мисс Уэбб слышала голоса почти каждый день, некоторые призывали ее наложить на себя руки, но мисс Уэбб была убеждена, что эти голоса принадлежат "дьяволам", желающим заманить ее на "путь греха". Я немедленно назначил ей новые лекарства и провел курс электрошоковой терапии, но мисс Уэбб по-прежнему в тяжелом состоянии, и мысли о самоубийстве не оставляют ее. Также пациентка начала спрашивать о своем ребенке, которого, как ей кажется, у нее украли. К сожалению, больница Мейда-Вейл не располагает достаточными возможностями, чтобы оказать больной необходимую помощь. Когда мы с тобой виделись в последний раз, ты упоминал о новом лечебном центре, где важную роль играет терапия глубокого сна. Надеюсь, ты не откажешься предоставить место для мисс Уэбб? Пожалуйста, осмотри ее и удостоверься, что к ней можно применить данный метод лечения. Если согласишься, мой секретарь вышлет вам всю документацию. Прости за крат кость, просто на этой неделе был очень занят – приезжали какие-то люди из Медицинского совета, пришлось водить их по больнице, и теперь приходится срочно разбираться с документацией. Сам знаешь, какая головная боль эти инспекции.
Заранее спасибо, искренне твой Ангус.
Доктор Ангус Макрайтер ,
бакалавр медицины, бакалавр хирургии,
доктор психиатрической медицины".
Глава 3
В последующие две недели обошлось без происшествий, один день был похож на другой – я осматривал пациентов, проводил анализы, делал электроэнцефалограммы и следил, чтобы запас лекарств не иссякал. Из-за привычки Мейтленда прописывать большие дозы успокоительного пациенты по большей части особого внимания не требовали, и мне часто бывало нечем заняться. В таких случаях я испытывал соблазн подняться в свою комнату и закончить статью об эдинбургских экспериментах, но всякий раз передумывал. Нельзя, чтобы персонал видел, как я отлучаюсь в течение рабочего дня, особенно сестра Дженкинс. Если она заподозрит меня в халатном отношении к обязанностям, немедленно доложит Мейтленду. Впрочем, заняться тут было особо нечем. Из-за сильных дождей прогулки исключались – одного взгляда из окна на бушующую стихию хватало, чтобы отбить желание бросить ей вызов.
Почти все время я проводил в палатах, знакомясь с пациентами. Большинство общительностью не отличались, но иногда двое или трое выходили и начинали бродить по коридору в халатах нараспашку, с волочащимися по полу поясами. Потом садились, играли в домино и пытались вести беседу, но повторяли отдельные фразы и замечания по нескольку раз. Иногда просто смотрели себе под ноги.
На вторую неделю – кажется, в среду – в мужском отделении случилось довольно необычное происшествие. Вместе с сестрой Дженкинс я осматривал пациента по имени Алан Фостер. Больной страдал от бреда воздействия – он был уверен, что им командует цивилизация рептилий, живущая на кольцах Сатурна. К сожалению, у мистера Фостера образовались пролежни, требовался кожный антисептик. Я положил мазь и марлю обратно на тележку, а сестра Дженкинс стояла у раковины и мыла руки. Потом выключила краны и пересекла комнату. Затем, судя по звукам, начала рыться в каких-то вещах и сердито прищелкнула языком. Я обернулся и увидел сестру Дженкинс на коленях. Она заглядывала под кровать. Вдруг с удивительной ловкостью вскочила на ноги, уперла руки в бока и потребовала:
– Признавайтесь, куда спрятали, мистер Фостер!
– Вы о чем? – спросил пациент.
– Сами знаете, мистер Фостер.
Я кашлянул, давая понять, что тоже не понимаю, о чем речь.
– Кольцо пропало, – объяснила сестра Дженкинс. – Перед тем как мыть руки, я сняла кольцо и положила на тумбочку возле кровати. Возвращаюсь – нет кольца!
– Мистер Фостер, – строго произнес я. – Будьте добры, верните сестре Дженкинс кольцо.
– Я не брал! – ответил тот, показывая пустые руки.
– Кольцо лежало здесь! – Сестра Дженкинс ткнула пальцем в тумбочку. – Вот на этом самом месте.
– Ну не упрямьтесь, мистер Фостер, – произнес я. – Просто скажите, где оно.
Пациент продолжал упорно настаивать на своей невиновности. Я отошел в сторонку и поманил к себе сестру Дженкинс. Когда она подошла, шепотом спросил:
– А вы точно его на тумбочке оставили?
Сестра Дженкинс с обиженным видом ответила:
– Да, мистер Ричардсон. Именно на тумбочке! Мистер Фостер часто что-то делает, а потом говорит, что это не он, а… – сестра Дженкинс устало закатила глаза, – они.
– Ах да, – вздохнул я, вспомнив о расстройстве мистера Фостера.
Напустив на себя суровый вид, я обратился к пациенту:
– Мистер Фостер, если немедленно не вернете кольцо сестре Дженкинс, придется вас обыскать.
Пришлось привести угрозу в исполнение. Мы раздели мистера Фостера, посмотрели под одеялом, простыней, матрасом… Но кольца не нашли. Наконец я заглянул ему в рот. И снова неудача.
– Он его, наверное, проглотил! – воскликнула сестра Дженкинс.
– Да, – сочувственно кивнул я. – Скорее всего, вы правы. Кольцо очень ценное?
– Обручальное.
Я обратился к мистеру Фостеру:
– Боюсь, в ближайшие два-три дня придется запретить вам ходить в туалет. Будете пользоваться горшком.
– Это еще почему? – возмутился мистер Фостер.
– Потому что иначе мы так и не сможем вернуть сестре Дженкинс кольцо.
– Да не глотал я его! – закричал мистер Фостер. Но уверенность на его лице тут же сменилась сомнением. – Хотя… – Глаза блеснули, точно его осенило. – Если они меня заставили…
Похоже, сестра Дженкинс едва сдерживалась. Сделала глубокий вдох, от которого заколыхалась необъятная грудь. У нее будто на лбу было написано: "Ну вот, что я говорила!"
– Пожалуй, нужно увеличить дозу лекарств, – сухо произнес я.
– Доктор Мейтленд точно одобрит, – согласилась сестра Дженкинс, глядя на Фостера так, словно хотела его придушить.