* * *
Мейтленд так и не дал никакого ответа по поводу Хильды Райт, и невольно я начал за нее беспокоиться. В конце концов решил еще раз наведаться в Розовый коттедж, чтобы удостовериться, все ли с женщиной в порядке, и выкинуть эту тему из головы. Я объяснил ситуацию сестре Дженкинс, она отнеслась ко мне с большим пониманием и даже посоветовала обратиться к мистеру Хартли, чтобы тот подвез меня. Тогда я обернусь меньше чем за час. Хартли согласился выполнить мою просьбу, и вскоре я уже стоял у кровати Хильды Райт и снова осматривал ее. К счастью, состояние женщины не ухудшилось, и я смог обнадежить миссис Бейнс. Тем не менее я понимал, что окончательно успокоюсь, только когда Хильду Райт примут в женское отделение и за ней будут круглосуточно присматривать медсестры.
На следующий день позвонил Мейтленд и сразу перешел к интересующему меня вопросу:
– Боюсь, вынужден сообщить плохие новости. Пациентка, которую вы осматривали в субботу, Хильда Райт, скончалась вчера вечером. По всей видимости, от перитонита.
Я был потрясен:
– Какой ужас!
– Да, очень жаль.
– Я ведь ее только вчера днем осматривал.
– Правда?
– Наш добрый мистер Хартли согласился меня подвезти. Больная, конечно, была слаба, и все же… – Я умолк.
В трубке раздавалось громкое потрескивание.
– Сами знаете, туберкулезный перитонит – болезнь непредсказуемая. – Мейтленд попытался меня утешить и подбодрить. – Даже не сомневаюсь, вы сделали все, что могли.
Мейтленд приехал на следующий день, пригласил меня к себе в кабинет на чай с пышками и между делом спросил, не могу ли я поприсутствовать на похоронах Хильды Райт. Я, конечно, понимал желание Мейтленда создать больнице хорошую репутацию среди местных, но мне довелось видеть Хильду Райт всего два раза. Да и не хотелось вторгаться без спросу, когда у семьи горе. Но отказать Мейтленду было невозможно.
– Да, и вот еще какое дело, – продолжил Мейтленд. – Может, позвоните коронеру? Я с ним уже разговаривал. Малый здравомыслящий, беспокоиться не о чем.
Я сделал, как велено, и коронер оказался как раз таким, как его описал Мейтленд, – практичный, знающий свое дело, прагматик до мозга костей. После короткого, но очень результативного обсуждения он сказал:
– Если уверены, что причина смерти – туберкулезный перитонит, так и напишу в свидетельстве, а расследование проводить не будем.
– Да, – ответил я. – Уверен.
– Доктор Ричардсон, – вежливо проговорил коронер, – с вами очень приятно работать.
В день похорон Хартли довез меня до церкви Святого Джеймса в Данвиче и сказал, что будет ждать в трактире. Церемония была короткая и скромная, присутствовали только близкие родственники и несколько соседей. После похорон я подошел к миссис Бейнс, чтобы выразить соболезнования, которые она приняла с искренней благодарностью. Даже пригласила в Розовый коттедж на сэндвичи, но я отговорился занятостью и, обменявшись парой вежливых слов с викарием, незаметно покинул церковный двор. Машина Хартли была припаркована возле трактира, но в питейном заведении его не оказалось. Хартли предупредил, что хочет немного прогуляться по берегу, поэтому его отсутствие меня не удивило. Владелец сразу узнал меня, и я заказал пинту того же пива, которое пил во время первого визита.
– На похороны ходили? – спросил трактирщик.
– Да.
– Ну, и как все прошло?
– Нормально, насколько похороны вообще могут проходить нормально.
– А можно узнать, – владелец сунул стакан под кран, и тот начал наполняться темной жидкостью, – от чего она умерла?
– Эта болезнь называется туберкулезный перитонит.
Он протянул мне пиво, и я обратил внимание на странное выражение его лица. Будто он что-то недоговаривал. Я бросил на него вопросительный взгляд, деликатно требуя объяснений.
– Да? – протянул трактирщик. – От туберкулезного перитонита, говорите?..
На этот раз в голосе звучало открытое недоверие.
– Именно от туберкулезного перитонита, – озадаченно произнес я. Вот уж не ожидал, что какой-то трактирщик усомнится в моем диагнозе! – Это очень серьезное воспаление, и, смею уверить, подобные случаи не так уж редки.
Трактирщик кивнул и закурил.
– Бейнсы, надо думать, скоро переберутся в местечко пошикарнее.
– Не понимаю, о чем вы.
– У них же теперь денег куры не клюют.
Трактирщик многозначительно вскинул брови, будто на что-то намекая. И тут я сообразил. Он с удовольствием наблюдал, как изменилось мое лицо, улыбнулся и прибавил:
– Есть над чем задуматься, правда?
Я покачал головой и, изображая безразличие, ответил:
– Нет ни малейших оснований для подобных подозрений.
Трактирщик уже собирался ответить, но я демонстративно повернулся к нему спиной и отошел от стойки. Сел у камина и стал смотреть на огонь. На самом деле моя уверенность была лишь показной, и, когда вернулся Хартли, я уже забеспокоился всерьез.
* * *
При следующей встрече я обсудил случившееся с Мейтлендом.
– Симптомы отравления мышьяком легко перепутать с туберкулезным перитонитом, а еду для больной готовила только миссис Бейнс.
Мейтленд встал и подошел к окну. Положил руку на огромный старинный глобус и быстро повернул.
– Вот мой совет: лучше не будить спящую собаку.
– А может, снова поговорить с коронером?
– Если будет расследование, начнутся неудобные вопросы.
Повисло неловкое молчание. Я ослабил воротник. Думал, Мейтленд будет недоволен, но вместо того, чтобы отчитывать меня, он уже более непринужденно прибавил:
– Этот ваш трактирщик ничего особенного не сказал. Необоснованные грязные намеки, и только. Разве не знаете, какие нравы в деревнях? Все друг с другом знакомы, только и делают, что распускают про соседей сплетни…
– Да, – согласился я. – Верно.
Тут мне самому стало стыдно, что поднял тревогу на пустом месте. Когда я попытался извиниться, Мейтленд только отмахнулся. Я почувствовал нечто большее, чем просто облегчение, – будто побывал на исповеди, и мне отпустили грехи. Меня даже не насторожило, что от моих подозрений так быстро отмахнулись. Я слишком легко позволил себя уговорить.
* * *
Этим вечером я зашел проведать Майкла Чепмена. Тот был немного взволнован, но я отвлек его разговором о шахматах. Это успокоило Чепмена. Несколько минут он вполне разумно рассуждал об отвлекающих маневрах и жертвовании фигурами ради победы. Я велел сестре Пейдж присматривать за ним и дать знать, если Чепмен снова будет вести себя беспокойно.
– Хорошо, доктор, – кивнула та, высыпая таблетки из стеклянной банки в металлический лоток.
Выйдя из мужского отделения, я спустился в комнату сна. Едва я открыл дверь, как услышал чьи-то рыдания. Сидевшая за столом медсестра поспешно отвернулась, чтобы я не видел ее лица. Судя по полной фигуре и цвету волос, это была Мэри Уильямс. Хотя практикантка изо всех сил пыталась сдерживаться, акустика в подвале заставляла звучать громче ее всхлипывания и сопение. Я не желал лезть не в свое дело и смущать девушку, но показаться черствым и равнодушным тоже не хотелось. Немного подумав, решил, что нехорошо бросать бедняжку в таком состоянии. К тому же неохота было разыгрывать бездарный спектакль и даже в благих целях притворяться, будто должен немедленно бежать по неотложным делам.
Я подошел к ней и остановился в тусклом свете лампы. Мэри никак не отреагировала на мое приближение. Она сидела неподвижно, только плечи дрожали. Надо сказать, для женщины небольшого роста у Мэри были удивительно широкие плечи.
– Что случилось? – спросил я.
Она не ответила.
– Мэри!
Практикантка сглотнула и заерзала на стуле.
– Ну почему они меня в покое не оставят? – Голос ее звучал визгливо, истерически.
Примитивный инстинкт заставил меня настороженно обернуться и вглядеться в темноту.
– О ком вы?
Я дотронулся до плеча Мэри, и она повернулась ко мне. В глазах стояли слезы, взгляд был расфокусированный. Практикантка казалась испуганной и почему-то долго молчала.
– Доктор Ричардсон… – наконец произнесла она, как будто колеблясь.
– Мэри! – повторил я. – О ком вы говорили?
Она шумно втянула в себя воздух.
– Извините, доктор Ричардсон. Просто…
Мэри снова умолкла и попыталась успокоиться, но остановить слезы было не так-то просто.
– Кажется, я уснула. – Она еще раз порывисто вздохнула. – Кошмар приснился…
– Ах, вот оно что.
На столе лежала потрепанная книга в черном кожаном переплете. Мэри заметила мой интерес, схватила том и сунула в ящик стола. Потом сделала вид, будто просто решила навести на столе порядок, стала перекладывать ручки, пресс-папье, линейку. Ее попытки были столь неубедительны и нелепы, что мне стало жаль бедную девушку. Позолота с вытисненного на обложке книги креста уже в значительной степени осыпалась и все равно блестела в свете лампы. Похоже, Мэри читала молитвенник.
– Ну как, успокоились? – спросил я.
– Да, – ответила Мэри. – Извините.
Я чувствовал, что она хочет о чем-то спросить, и, кажется, догадался о чем.
– Не волнуйтесь, – сказал я, поняв причину ее тревоги. – Я не скажу сестре Дженкинс.
Мэри облегченно вздохнула. Я взял со стола формуляр и сделал вид, что читаю.
– Наверное, страшный был кошмар.
Снова поерзав на стуле, Мэри ответила:
– Да. Страшный.
Поспешно встала и подошла к кроватям, явно давая понять, что не хочет продолжать разговор.
Мариан Пауэлл застонала, и Мэри тут же метнулась к ней. Я наблюдал, как Мэри переворачивает подушку и заправляет выбившийся край простыни под матрас.
Я спросил себя, зачем Мэри берет с собой молитвенник на ночное дежурство в комнате сна. Она не заметила, но я уже два раза видел на ее столе эту книгу. Мэри – девушка простая, и обманывать совсем не умеет.
"От доктора Питера Бевингтона
Оук-Лодж
Предместье Бигглсуэйда
Бедфордшир
30 апреля 1955 года
Доктору Хью Мейтленду
Клуб "Брекстон"
Карлтон-Хаус-террас
Сент-Джеймс
Вестминстер
Лондон SW1
Привет, Хью!
Прости, что пишу по рабочему вопросу прямо в клуб, но, учитывая обстоятельства, ты поймешь, что так лучше всего. Возникла трудная ситуация, и я очень рассчитываю на твою помощь. Пока всех подробностей сообщать не стану. Если, прочтя это письмо, сможешь что-то предложить, пожалуйста, позвони. Мы с Элспет едем на пару недель в Норфолк с Мойрой и Джеффри, но с 16 мая снова впрягусь в ярмо.
К нам в Оук-Лодж поступила пациентка, мы называем ее Селия Джонс. Сейчас объясню, в чем дело. Она явно благородного происхождения, возраст – на вид за пятьдесят. Более десяти лет пациентка находится в состоянии ступора. Я здесь работаю с сентября, и с тех пор эта женщина не произнесла ни слова. Двигается мало, иногда вообще застывает. Однако ест хорошо, особенно с тех пор, как мы начали давать ей инсулин для стимулирования аппетита (5 кубиков). На животе у пациентки шрам от кесарева сечения. Я уже все перепробовал. Бензедрин, дринамил, три курса электрошоковой терапии, даже метразол, и никакого эффекта.
А теперь самое интересное – мы тут узнали, что пациентка по имени Селия Джонс, проходившая лечение в больнице Святого Данстана в Степни, погибла в январе 1941 года во время бомбежки люфтваффе. Я там работал одно время и всегда вспоминаю добрым словом доктора Уилсона. У него были пышные бакенбарды, и одевался он как типичный представитель Викторианской эпохи. Весь персонал погиб, включая доброго старого Уилсона. Можешь себе представить, что там творилось после бомбежки. Пациентов развезли кого куда, и неудивительно, что немного напутали. Все документы сгорели. В общем, получается, что личность так называемой Селии Джонс неизвестна. Мы из нее слова вытянуть не можем и до сих пор не выяснили, кто она. Вот такая загадка. Люблю трудные задачи, а тут еще одно интригующее обстоятельство – если состояние больной хоть чуть-чуть улучшится, она сможет назвать свое имя. Ну как, есть идеи?
Надеюсь, у вас с Дафной все хорошо. Элспет просила передать привет.
С добрыми пожеланиями, Питер.
Доктор Питер Бевингтон,
заведующий отделением.
P. S. Слушал вчера вечером твое выступление по радио. Здорово ты разнес этого мошенника с его психоанализом. У бедняги даже голос дрожал. Персонификация в бессознательном! Ну и бред! Думал, глупее фрейдизма ничего придумать нельзя, но юнгианцам это удалось!"
Глава 7
С каждым днем темнело все раньше. Стаи птиц взмывали над болотами и устремлялись на юг, выстроившиеся в небе косяки напоминали развевающиеся знамена. Смутная, туманная линия горизонта была окрашена красновато-коричневым и пурпурным, цвета расплывались, точно на акварельном рисунке.
Приближались холода, а мы с Джейн продолжали тайно встречаться. Она прокрадывалась ко мне в комнату не реже двух раз в неделю, а один раз мы осмелились провести вместе все воскресенье.
Мы лежали в кровати, наслаждаясь блаженной, удовлетворенной негой двух любовников, и лениво переговаривались. Мимоходом я упомянул, что хотел бы узнать больше о пациентках комнаты сна, об их жизненных историях. Джейн перекатилась на грудь и посмотрела на меня прекрасными зелеными глазами. Тушь размазалась по щекам, и в таком виде она была невероятно соблазнительна – этакая плохая девчонка.
– Интересно, – произнесла Джейн, не сводя с меня глаз.
– Что именно?
– Что ты такой неравнодушный.
– Я же психиатр, – рассмеялся я.
– Да, но… – Джейн потянулась за пачкой сигарет и дала мне прикурить. – Ты про меня знаешь много, а я про тебя ничего не знаю.
– Рассказывать особо нечего.
– Ты никогда не рассказываешь о родителях, о семье…
– О бывших девушках? – игриво перебил я.
Джейн выхватила у меня изо рта сигарету, затянулась сама и выпустила дым мне в лицо.
– Не только.
– Ну хорошо, что ты хочешь узнать?
– Ничего особенного, самые обычные вещи. То, что люди рассказывают друг другу, когда знакомятся.
– А по-моему, мы уже и так очень хорошо знакомы, – пошутил я и сжал ее ягодицы. – Разве нет?
Джейн сделала вид, что сердится.
– Ты понял, о чем я!
– Думал, ты мне спасибо скажешь.
– За что?
– За то, что не утомляю тебя деталями. Вообще-то жизнь у меня скучная.
– Ну и пусть, мне все равно интересно.
– Ты просто не хочешь меня обижать.
– Неправда.
Я вздохнул:
– Ладно, если настаиваешь… Только потом не жалуйся, что тебя не предупреждали. – Джейн снова протянула мне сигарету, я несколько раз затянулся, собрался с мыслями и произнес: – Начнем с самого начала. – Я сам не заметил, как процитировал первую фразу пьесы, которую слушал по радио. Отчего-то запомнилась. Я еще раз повторил: – Начнем с самого начала.
Джейн пихнула меня под ребра. Так же делают с граммофоном, когда пластинка застревает и перестает крутиться.
– Ранние годы помню смутно, но, кажется, детство у меня было счастливое. Жили мы в Кентербери, у отца там была медицинская практика. Пациенты его любили, но с нами, дома, он держался строго. Не сказать чтобы совсем сурово, но и чувств своих особо не показывал. Впрочем, для его поколения это нормально, тогда все мужчины так себя вели. Что еще можно сказать об отце? Порядочный человек, надежный, работящий – в общем, каменная стена. А вот мама совсем не такая. Энергичная, взбалмошная, немножко нервная, все время иронизирует, но папа ее юмор не улавливает. На самом деле они разные, как ночь и день. В школе мама училась только до четырнадцати, зато очень много читает и обожает стихи. Заставляла меня учить наизусть Китса и Кольриджа: "В стране Ксанад благословенной дворец построил Кубла Хан…" – и все в таком духе. До сих пор помню. После войны родители переехали в Борнмут. Отец все еще работает.
– Часто с ними видишься?
– Реже, чем хотелось бы.
– Плохо ладите?
– Они очаровательные люди. Просто…
– Что?
– Времени не хватает.
– Как думаешь, мне бы понравилась твоя мама?
– Да. С ней не соскучишься. Кое-кто назвал бы маму эксцентричной, а с возрастом у нее это качество только усиливается.
Я рассказал о школе, Кембридже, обязательной военной службе, работе в Эдинбурге. И тут особенно остро почувствовал, что в моей упорядоченной жизни не хватает чего-то захватывающего, значительного. Видимо, я похож на своего серьезного, педантичного отца больше, чем хочу признавать. О былых подругах не сказал ни слова, и Джейн не настаивала. Это мне понравилось. Все бывшие подруги из меня подробности клещами тянули. Даже Шейла задала пару вопросов, пусть и в своей обычной легкомысленной манере.
Закончив рассказ, я сложил руки на груди и проговорил:
– Вот, пожалуйста. Теперь довольна?
Джейн потянулась ко мне, поцеловала и после долгой паузы спросила:
– Ты, похоже, не очень любишь говорить о себе?
Она оказалась наблюдательнее, чем я думал.
– Разве это так плохо, – натянуто улыбнулся я, – интересоваться другими людьми больше, чем собственной персоной?
– Наверное, нет, – задумчиво произнесла Джейн, но прежде чем успела спросить еще что-нибудь, я начал целовать ее и целовал до тех пор, пока взаимная страсть не сделала всякие разговоры невозможными.
Когда наступила ночь, я проверил, нет ли кого на лестнице или в вестибюле, и, убедившись, что путь свободен, подал знак Джейн. Она чмокнула меня в щеку и на цыпочках подкралась к двери. Еще секунда – и Джейн скрылась.
Хотя значительная часть моих мыслей была посвящена ей, меня до сих пор тревожило странное происшествие, случившееся в нашу первую ночь. Темную фигуру, загораживающую лунный свет, еще можно было объяснить, заглянув в медицинский справочник, но звук двенадцати томов, падающих на пол с большой высоты (замечу – Джейн тоже слышала грохот), и наглядное доказательство в виде треснутых корешков – это уже серьезнее. Разумного объяснения не находилось.
Я слышал о полтергейсте – шум в доме, шорохи, передвижение предметов. В детстве я читал о духах с жадным любопытством и наивным восторгом, но никак не думал, что когда-нибудь сам столкнусь с чем-то подобным.
Придя к выводу, что происходящее не укладывается в рамки традиционной науки, я решил рассмотреть другие варианты и вспомнил целый ряд странных случаев, которые до тех пор игнорировал – попросту не обращал внимания. Вздох в пустой ванной, упавшая на лестницу ручка, подозрительное поведение Мэри Уильямс, два обручальных кольца: одно – необъяснимо исчезнувшее, другое – так же необъяснимо появившееся. Я даже готов был всерьез отнестись к утверждениям Майкла Чепмена, будто его кровать двигают.