- …или же преступник нарочно принес его обратно, чтоб еще больше запутать нас, понимая, что мы наверняка нашли забытую им ампулу?.. Нет, едва ли… Тот, кто сорвал с двери печать и проник на чердак…
- …с помощью ключа от этой двери… - дополняет меня в свою очередь прокурор.
- …проник сюда, преследуя одну из двух возможных целей: первая - вспомнил об ампуле и решил проверить, там ли еще она, где он ее вчера забыл, а заодно удостовериться, не обнаружили ли мы и шприц, вторая цель - он с опозданием отдал себе отчет, как опасно для него, если мы обнаружим выброшенную им на крышу коробку со шприцем, и решил вернуться, с тем чтобы забрать ее оттуда… Он решился па это, полагая, что мы окончательно поверили в самоубийство Кристиана Лукача.
- Значит, вы полагаете, что перед нами преступление?
- Либо непредумышленное, либо же вполне сознательное!
Прокурор удовлетворенно улыбается:
- Стало быть, капитан, вы уже не в претензии на то, что я вам испортил вчерашний вечер?
- На это я смогу вам ответить, только когда дело будет закрыто.
- А может быть, их было двое? - не унимается любознательный прокурор Бериндей.
- Что вы пристали с ножом к горлу?! - выхожу я из себя, гася окурок пальцами. - С меня было бы вполне достаточно и одного преступника, хотя я не исключаю и того, что их могло быть и двое. Давайте покончим хотя бы с протоколом! Я хочу еще сегодня повидаться с Петронелой Ставру.
- Теперь-то вы вправе и ее подозревать.
- Пока что я никого не подозреваю, - прерываю я его в сердцах.
- Я пойду за Лукрецией Будеску, - вызывается прокурор. - Кстати, узнаем у нее насчет ключа.
- О'кей, - соглашаюсь я.
Он выходит из мансарды. Я слышу его шаги на лестнице. Подхожу к слуховому окну, закрываю его. Табурет ставлю на то место, где он стоял, когда мы сюда пришли. Окидываю медленно взглядом жилище, на котором сохранился еще и сейчас отпечаток личности Кристиана Лукача.
"Что же это с тобой приключилось, парень?.. - ловлю я себя на том, что мысленно говорю с ним, как со старым другом. - Кому же это было нужно, чтобы ты ушел из жизни? И зачем?.. Или же это был просто-напросто несчастный случай? Если уж у тебя и вправду начался приступ и надо было сделать тебе болеутоляющий укол, почему же ты не вызвал "скорую"?.."
Углубившись в свои мысли, я и не услышал, как вернулся прокурор. Я вздрогнул, когда он заговорил запыхавшись:
- Ее нет у себя в комнате! Ушла. Пошла якобы в церковь. Я это узнал у какой-то старушки из семейства Цугуы.
- Ушла?! - огорчаюсь я тому, что и на этот раз придется отложить оформление протокола, которого ждет от меня начальство.
- Что будем делать?
И тут я почувствовал, что чертовски оголодал. В "Экспрессе" я съел сущую чепуху. И маме я так и не позвонил. А теперь чует мое сердце, что уже и не выберу минутки свободной, чтобы позвонить ей.
- Вот о чем я вас попрошу… у меня на сегодня еще куча дел. Займитесь-ка вы сами показаниями Лукреции Будеску.
Прокурор Бериндей смотрит на часы, прежде чем ответить мне обиженным тоном:
- Позвольте вам заметить, что вот уже час, как мой рабочий день кончился. Ведь могу же и я захотеть пойти в кино, не правда ли, да к тому же, может быть, и не один, а?.. На того же "Зорро", к примеру. Как, по-вашему, могу я себе такое позволить хоть раз в неделю?..
Я смеюсь, хотя вчера в такой же ситуации мне было совсем не до смеха. Напоминаю ему:
- Нам нельзя терять связи. Очень может быть, что мы еще понадобимся сегодня друг другу, - и направляюсь к двери.
- Я с вами, - говорит прокурор, - я вас отвезу на машине, перекушу где-нибудь и вернусь, чтобы побеседовать с Лукрецией Будеску.
- Дверь опечатаем снова?
- Непременно.
Мы выходим на лестничную площадку. Я наблюдаю, как запирает он на ключ дверь и готовится ее опечатать, и говорю себе: "У двух человек были ключи от этой двери - у Лукреции Будеску и у Петронелы Ставру". Невольно сопоставляю два элемента, которые могут послужить уликами обвинения: ключ и шприц.
- Было бы неплохо, - делюсь я с прокурором идеей, которая только что пришла мне на ум, - было бы неплохо побеседовать с Петронелой Ставру именно здесь, в квартире бывшего ее возлюбленного.
Прокурор ужо опечатал дверь. Моя идея не вдохновила его:
- Неплохо бы. Но для этого нужно юридическое обоснование, иначе мы не вправе ее сюда вызывать. Пойдемте!
Мы спускаемся по лестнице, ненадолго останавливаемся у двери в комнату Лукреции Будеску, стучимся. Но ее все еще нет.
- Что-то долго молится она в церкви! - замечает прокурор. - Куда вас отвезти?
Небо заволокло темными тучами, готовыми разразиться дождем. А я без плаща. Но мне не до того.
- В управление.
- Хорошо бы ваша контора подкидывала мне бензин, я только и делаю, что вожу вас из одного конца города в другой, - поддевает меня прокурор, заводя свой "трабант".
- Добро бы у вас был автомобиль, а то ведь этот все равно что мотоцикл о четырех колесах, - не остаюсь в долгу и я.
И тут я вспоминаю, что пообещал своей невесте купить такой же мотоцикл о четырех колесах ко дню нашей свадьбы. Впрочем, по всему видать, до этого еще далеко.
10
Поварэ в кабинете нет, но под телефоном я нахожу записку от него:
Многоуважаемый товарищ, тебя искала Лили, а твоя матушка велела мне надрать тебе уши. Опять на проказничал?.. Дело валютчиков пахнет отнюдь не фиалками. Я навел кое-какие справки, расскажу подробно при встрече. Кстати, номер телефона Петронелы Ставру - 73-8-63. Авось тебе пригодится.
Твой П.
До чего же обязательный молодой человек, этот Поварэ! Одно он забыл мне сообщить: куда он смылся и где я мог бы при необходимости его отыскать. Вдруг он мне понадобится? Однако в благодарность за номер телефона Петронелы Ставру я готов проявить снисходительность. Более того, я прощаю его. Я поднимаю трубку, набираю ее номер и не без интереса жду, что будет дальше. Мне отвечает, однако, вполне мужской голос, что несколько сбивает меня с толку. Но я тут же делаю ответный ход:
- Квартира Радована?
- Минутку, пожалуйста! - уклоняется от ответа мужчина, а через некоторое время в трубке раздается уже женский голос, несколько, как мне показалось, растерянный:
- Что вам угодно?
- Мадам, - прикидываюсь я дурачком - товарищ Радован вернулся из-за границы?
- Кто это говорит?
- Майореску, старинный его приятель. Я тоже только что вернулся из чужих краев, - вру я без зазрения совести.
- Нет, еще не вернулся.
- А когда должен вернуться, вы не знаете?
- Никак не раньше, чем месяца через три.
Я прошу прощения за то, что обеспокоил, и кладу трубку на рычаг. "Значит, она дома. Можно нанести визит… И безотлагательно". Я уж и позабыл, что умираю от голода, позабыл, что мне непременно надо позвонить маме, не говоря уж о невесте… Заказываю у диспетчера управления машину и, к величайшему моему удивлению, тут же получаю ее.
Еще и пяти нет. Я называю шоферу адрес.
- Это по соседству с моим домом! - радуется он такому совпадению.
- Тем более! Жми на всю! - тороплю я его, памятуя о народной мудрости: "куй железо, пока горячо!"
Шофер, кажется, только и ждал этого, чтобы рвануть с места на полной скорости. Я закрываю глаза, мне не хочется думать ни о чем, кроме Петронелы Ставру. Благодаря портрету, написанному ее бывшим возлюбленным, мне нетрудно представить ее себе - красивую, обаятельную. А голос, который я услышал только что по телефону, был какой-то тусклый, усталый, это был голос человека, обессиленного страданием…
Впрочем, подумал я, может быть, у нее вообще такая манера разговаривать по телефону; я знаю многих женщин, которые усвоили себе раз и навсегда вот такой тон вечного страдания и усталости от жизни. А может, она просто-напросто больна… Если же я застану там сейчас еще и мужчину, который поднял трубку, когда я позвонил, - считай, что я одним выстрелом двух зайцев убил.
Машина резко тормозит. Водитель ворчит - мы вынуждены пристроиться в хвост автобусу, который еле-еле ползет.
- Что будет дальше, если уже сейчас такое движение в городе?! - риторически вопрошает мой шофер.
Но мысли мои далеки от этой проблемы. Перед моими глазами стоит портрет Петронелы Ставру. Захочет ли она поехать со мной на квартиру ее бывшего возлюбленного?
Опять резко тормозим. Я чуть не прошибаю головой лобовое стекло. Но водителя не в чем упрекать - ведь это я же и велел ему гнать, невзирая на все запрещающие знаки. Вот он и гонит в полное свое удовольствие.
Через пять минут я стою перед домом, а еще через две - перед дверью квартиры, которую снимает Петронела Ставру. Этой моей сногсшибательной оперативностью я обязан в равной степени и точности адреса, который раздобыл Поварэ, и виртуозности шофера. В тусклом свете лампочки на лестничной площадке я едва различаю под кнопкой электрического звонка фамилию той, которую ищу. Нажимаю на кнопку, из-за двери раздается мелодичный звонок. Я стою так, чтобы меня не было видно через дверной глазок. За дверью никакого движения. Звоню еще раз. И вновь ни ответа ни привета. Я смотрю на часы - после нашего телефонного разговора прошло не более десяти минут. Вновь звоню, уже решительнее и дольше. И тут за дверью раздается ее голос:
- Кто там?
Ко мне мигом возвращается хорошее настроение.
- Будьте любезны, мне нужна госпожа Петронела Ставру.
За дверью наступает ничем не объяснимое долгое молчание, будто своей просьбой я кого-то смертельно обидел.
- Вы, вы мне нужны, госпожа Ставру! - настаиваю без обиняков, будто мне отсюда видно, что это именно она стоит за дверью.
Мне удается ее убедить. Она неуверенно и боязливо отпирает дверь. Я узнаю ее с первого взгляда, хоть меня и поражает ее бледность, ее глубоко запавшие, в темных кругах глаза, преисполненные страдания… "Она плакала! - догадываюсь я. - Значит, знает уже… Кто ой сказал?" Обессилевшим голосом она спрашивает:
- Что вам нужно?
Она не собирается приглашать меня в комнату. Это ее право - откуда ей знать, кто я такой. Я называю себя, показываю свое удостоверение. Глаза ее расширяются от испуга.
- Мне хотелось бы с вали побеседовать.
Моя просьба и вовсе сбивает ее с толку, в ответ она бормочет что-то невразумительное. Потом, словно вспомнив о чем-то, оглядывает себя, давая мне этим понять, что она не в том виде, чтобы принимать гостей: на ней домашний халат, под которым нет ничего, кроме ночной рубашки.
- Вам придется подождать несколько минут…
Что ж, ничего не поделаешь. Я жду около входной двери на площадке. Дом, по-видимому, коридорной системы - по правую и левую сторону длиннющего кулуара выстроились двери в однокомнатные квартиры - "гарсоньерки". На лестнице кричат во всю глотку ребятишки. Не хотел бы я получить квартиру в этаком спичечном коробке…
Наконец Петронела Ставру вновь открывает передо мной дверь. Собственно, она лишь надела другой халат, только-то. Разве что не такой прозрачный, как прежний.
Она приглашает меня в комнату. Я вхожу, вполне уверенный, что застану там мужчину, с которым говорил по телефону. Но я ошибся - в квартире нет никого, кроме девушки. Может быть, ее новый возлюбленный еще не живет с вей под одной крышей.
Я пришел явно не вовремя: постель еще даже не убрана. Рядом с нею на полу стоит пепельница, полная окурков. Кресло около двери. В него-то меня и приглашают сесть, а сама Петронела садится на краешек постели.
Я хочу начать все с самого начала, но Петронела Ставру меня опережает.
- Я знаю, зачем вы пришли, - вздыхает она с белью, и глаза ее наполняются слезами. Она утирает их мятым платочком. - Я уже знаю!..
Я чувствую себя довольно-таки глупо. Я не могу отвести от нее глаз - хоть она и моложе меня, я думаю, лет на двенадцать, хотя жизненного опыта мне не занимать, но что касается отношений чисто личных, будничных… как это ни смешно, по в этих вопросах я совершенно теряюсь, чего уж тут скрывать. Я сижу перед нею и тушуюсь и не знаю, что ей сказать, как ее утешить… В итоге я жду, пока она выплачется, может быть, именно это ей сейчас больше всего и надо. Между тем я внимательно оглядываю комнату. Стандартная мебель, с грехом пополам размещенная на не более чем восемнадцати квадратных метрах. Слева дверь, ведущая, по-видимому, на балкон. Па стене справа, выше полок с книгами, висит выполненный углем, несомненно, рукою того же Кристиана Лукача портрет Петронелы. В отличие от того, что был найден в папке на чердаке Лукача, на этом модель схвачена в другом ракурсе. Здесь он уловил смущенный, потупившийся взгляд своей возлюбленной, глаза, опущенные долу, длинные волосы черной волной скрывают наполовину лицо… На этажерке, стоящей у противоположной стены, я замечаю врачебную сумку с красным крестом в белом круге и сразу вспоминаю о коробке со шприцем, найденной в водосточном желобе.
Я прерываю молчание, спрашиваю ее негромко:
- Когда вы узнали обо всем?
Я стараюсь говорить так, чтобы не нарушить душевного состояния хозяйки, преисполненной горя. Петронела поднимает на меня глаза, и теперь я вижу совсем близко ее чуть удлиненное прекрасное лицо - оно и то же, и вовсе не то, что на портрете.
- Часа три или четыре назад… - У нее заплаканные, покрасневшие глаза. - Ко мне пришел в университет его двоюродный брат и сообщил… - Подносит к глазам платок и шепчет: - Я не могу в это поверить, господи!..
- Вы узнали о случившемся от Тудорела Паскару? Она вздрагивает - по-видимому, не ожидала от меня такой осведомленности.
- Вы его знаете? Да, от него. Правда, что он не оставил никакого письма?..
Я подтверждаю это, прошу позволения закурить. Петронела Ставру встает - она высокого роста, стройна, - берет с пола пепельницу, извиняется и выходит то ли на кухню, то ли в ванную, мне отсюда не видать: в комнате светло, а в холле, куда она вышла, темновато. Она тут же возвращается с пустой пепельницей, ставит ее на подлокотник моего кресла, снова садится на край постели. Я предлагаю ей сигарету:
- Курите?
- Нет, я не курю.
"Так, стало быть, не курит, - отмечаю я по привычке про себя. - В таком случае, кто же оставил после себя столько окурков сигарет "Кент"? Долго же надо было пробыть здесь этому курильщику, чтобы наполнить пепельницу до краев! Конечно же, это был не кто иной, как ее новый дружок, о котором говорил мне художник Братеш".
- Вы любили Кристиана Лукача? - спрашиваю я ее напрямик и неожиданно для самого себя вовсе не о том, о чем собирался, обдумывая эту нашу беседу. Более дурацкого вопроса нельзя придумать, но теперь уже сказанного не воротишь.
Ее ответ, однако, застает меня врасплох - видно, девушка вовсе не так уж смущена моей прямотой.
- Простите, пожалуйста, ради этого вопроса вы и пришли сюда?
Она смотрит мне прямо в лицо сквозь табачный дым, и не думаю, чтобы у нее сложилось обо мне благоприятное впечатление.
- Да, - тем не менее подтверждаю я.
- Зачем вам это?
"Так-так… - думаю я про себя, - девица не только хороша собой, но и не лыком шита. Не так-то просто она позволит мне говорить с ней на интимные темы, хоть я и капитан милиции!"
- Затем, что Кристиан Лукач не оставил никакого письма, которое бы объяснило его самоубийство.
И на каком основании вы ждете, что я вам это объясню?
Честно говоря, я не ждал от нее такой твердости. К тому же в ее голосе не осталось уже и следа бессилия или опустошенности. Я даже несколько растерялся. Собственно говоря, с правовой точки зрения я действительно не имею никакого права прийти к ней в дом и задавать подобные вопросы. Лишь прокурор обладает таким правом, да и то, если бы факт самоубийства был установлен с несомненностью. Что же до меня, то мне еще предстоит распутать "двусмысленное" это дело, где еще бабка надвое сказала - самоубийство это или убийство. Я говорю с Петронелой о самоубийстве, но ведь на самом-то деле я предполагаю, что Кристиан Лукач стал жертвой преступления. Говорить об убийстве я не могу, пока не узнаю результатов исследования коробки со шприцем. Вот почему и мой визит сюда, и мои вопросы носят до известной степени частный, неофициальный характер, и я вынужден это признать вслух:
- Видите ли, я был там, в мансарде, и нашел в папке ваш портрет, нарисованный Кристианом Лукачем, и… - Я замолкаю, словно бы смутившись. Собственно говоря, и я и она преследуем сейчас одну и ту же цель: прощупать друг друга…
Она предлагает неожиданно:
- Не хотите ли выпить? Коньяк? Мартини?
Судя по ее тону, она примирилась с неизбежностью беседы со мной. Я выбираю коньяк. Бар тут же, под рукой, он вмонтирован в книжные полки. Я усаживаюсь повольготнее в кресле и наблюдаю за Петронелой Ставру в роля гостеприимной хозяйки. Краем глаза я успеваю заметить, что бар забит до отказа бутылками с иностранными этикетками, такая выпивка далеко не каждому по карману: "Метакса", "Джонни Уокер", "Мартини", "Лонг Джон". Любой бы на моем месте удивился столь разнообразному ассортименту. Я тоже несколько ошарашен и в силу профессиональной обязанности тут же задаю себе вопрос: "Откуда у этой студентки вкус к дорогим и труднодоступным напиткам? И откуда к тому же немалые деньги, которых все это стоит? Либо же и этот бар, и разномастные бутылки - собственность товарища Радована, по долгу службы частенько посещающего разные заграницы?.."
Студентка налила коньяк в две рюмки, поставила их на металлический поднос, а сам поднос, пренебрегши условностями, - на пол рядом с моим креслом. Видно, такие уж порядки в этом доме. Я беру с подноса рюмку, по запаху чую - отличный коньяк.
- Что ж, пейте, - приглашает она. Пригубливаю рюмку. Коньяк что надо. По тому, как юная хозяйка подносит рюмку ко рту и медленно, глоток за глотком, прихлебывает из нее, я вижу, что она понимает толк в этом деле.
- И все же я теряюсь в догадках, что вам от меня нужно, - говорит она, глядя на свет сквозь рюмку с коньяком, которую она с какою-то даже нежностью держит в руке. - Да и что я вам могу сказать? Ведь уже скоро год, как мы с ним расстались.
Вот теперь ее голос вполне соответствует ее облику - молодой, красивой, полной сил женщины.
- Отчего вы расстались?
Она отзывается не сразу. Выпивает до дна коньяк, задумывается, взгляд ее устремлен в пространство. Кристиан Лукач наверняка не раз пытался закрепить в рисунке это ее отсутствующее выражение… И вообще - у нее лицо, которое само просится па бумагу, на холст.
- У любой вещи на свете есть начало и есть конец. Наша любовь не была исключением из этого всеобщего правила, - говорит она, и я понимаю, что этим и ограничится ее объяснение.
Она по-прежнему не глядит на меня. Ждет, что я отвечу. Я пытаюсь говорить с ней как можно более дружески, тепло, избегая официального тона.
- Речь идет о любви, стало быть, не о вещах, а о чувствах…
- Не придирайтесь к словам.
- И все же это не объясняет, отчего вы расстались. И расстались ли вы друзьями или… или чужими людьми. - У меня едва не сорвалось с языка "врагами".
Но она догадалась и резко оборвала меня:
- Вы слишком далеко заходите!
Ни следа недавней ее растерянности и печали!