Махмуд инстинктивно обернулся и увидел, что в руках у молодого человека, стоявшего у него за спиной, невесть откуда появилось широкое, сверкнувшее при свете луны лезвие заступа. Не долго думая он выхватил из-за пазухи кинжал и направил его в лицо Навафу.
Джафар весело расхохотался, ударяя себя по коленкам:
- О Аллах! Не смеши меня так на сон грядущий, уважаемый Махмуд! Старику вредно так сильно смеяться! Неужели ты думаешь, что Наваф вознамерился шлепнуть тебя своей лопаткой по загривку?
Махмуд растерянно обернулся на Джафара, а тот, чуть успокоившись, добавил:
- Сейчас ты увидишь кое-что из моей коллекции.
Только тут Махмуд обратил внимание на то, что под ногами у него распаханная земля, на которой не росло ни травинки. Словно деревенский огород. Наваф бесцеремонно и чуть обиженно оттеснил гостя плечом в сторону, вышел на середину двора и начал копать.
- Что происходит? - насторожился Махмуд.
- Сейчас поймешь.
Махмуд подошел к Джафару, и они оба стали наблюдать за работой молодого аль-Наари. Когда в земле что-то блеснуло, Наваф отшвырнул лопату, бросился на колени и стал разрывать землю руками. Наконец Махмуд смог различить очертания какого-то животного. Джафар усмехнулся и подтолкнул его поближе к яме. Махмуд сделал пару шагов вперед, остановился и выпучил глаза. Перед ним была хорошо знакомая с детства статуя золотого овна, который налетел передними копытами на корни волшебного дерева и ломал рогами ветви с волшебными цветами. Дерево было выполнено из меди, а цветы - из серебра.
Аль-Наари-старший весело скалился.
- Что, уважаемый? Узнаешь? Овен из Ямы Смерти, которого почитали шумеры города Ур. Готов биться об заклад, ты видел его раньше в Национальном музее Багдада, когда вас водили туда со школьной экскурсией, а?
- Как он тут оказался?
- Это не важно. Важно, что теперь он украшение моей коллекции.
- Ты не случайно показал мне этого овна, не так ли, уважаемый Джафар? Тем самым ты даешь понять, что мой товар на его фоне ничего не стоит. Это так? Ты решил посмеяться над бедным Махмудом?
- О нет, друг мой. Как раз напротив. Я лишь хотел продемонстрировать тебе малую часть сокровищ, которые… и тебя будут окружать.
У Махмуда сладко забилось сердце в груди.
- В самом деле? Значит, ты полагаешь, что мой товар достоин того, чтобы занять свое место в твоей коллекции?
- Скажу тебе больше, дорогой Махмуд! Ты сам достоин того, чтобы занять здесь свое место!
И он подал мимолетный знак сыну, который во время их разговора вновь успел вооружиться лопатой. Заметив движение старика, Махмуд начал было оборачиваться, но опоздал. Широкое и тяжелое лезвие с силой опустилось ему на голову, раскроив череп и швырнув молодого человека на землю. Удар был мощным, его хватило для того, чтобы Махмуд испустил дух, но Наваф, не желая рисковать, нанес еще два.
- Уважаемый Махмуд из Ямы Смерти, которого никогда не почитали и не будут почитать жители славного Багдада, - торжественно провозгласил аль-Наари-старший. - Раздень его и закопай.
Джафар поднял с земли мешочек с товаром и убедился в том, что с печатями и глиняной табличкой ничего не случилось. Он уже отправился было обратно в лавку, когда вдруг услышал громкий смех Навафа. Сын его стоял над обнаженным и распростертым телом, опираясь руками на лопату, и давился от смеха.
- Что ты там увидел?
Аль-Наари вернулся к яме и пригляделся к мертвому Махмуду. Поначалу он ничего не разобрал в полумраке, но затем на груди гостя что-то сверкнуло, и Джафар все понял. Махмуд более чем надежно спрятал золотые сережки - приколол к соскам. Багдадец рассчитывал, что извлечение их из-под одежды будет кульминацией его представления. Он лишь чуть-чуть не рассчитал. Кульминация уже осталась позади.
ГЛАВА 18
Иерусалим, среда, 09:45
Она встретилась с Ури в кафе "Рестобар", как он и просил. Впрочем, он назвал его иначе.
"Встретимся в забегаловке, которая когда-то была хорошей", - получила она по голосовой почте сообщение от Гутмана-младшего. Мэгги несколько растерялась, не зная, о какой именно забегаловке может идти речь.
Все выяснилось весьма быстро. Она показала сообщение Ури консьержу, и тот тут же указал ей дорогу:
- Вверх по улице, затем второй поворот налево.
- Но почему он так странно отозвался об этом кафе?
- Раньше оно называлось "Хорошее кафе". Пару лет назад его взорвали шахиды. Затем кафе перестроили и переименовали…
- Но люди не могут примириться с этим и называют его по-старому… - догадалась Мэгги.
Консьерж утвердительно кивнул и улыбнулся. Ури пришел раньше и ждал ее за угловым столиком. Перед ним дымилась чашка свежего кофе, к которой он, похоже, еще не притрагивался. Он был все также взъерошен и небрит, будто только что вернулся из дальнего похода. Мэгги молча села напротив него, рассчитывая, что Ури заговорит первым. Но не выдержала:
- Когда похороны?
- Не знаю. Должны были быть сегодня, но власти до сих пор не отдали мне ее тело. Проводят экспертизы… Теперь, должно быть, не раньше пятницы.
- Понимаю…
- Хотя мне уже тысячу раз сказали, что никакого дела заведено не будет.
- То есть как?
- Ну… - Он наконец поднял на нее измученный взгляд. Ури неважно выглядел, но даже в этих обстоятельствах оставался красивым мужчиной. Мэгги вдруг стало стыдно за свои наблюдения: ей показалось неуместным думать о таком. - Они настаивают на том, что это самоубийство.
- А вы поделились с ними своими соображениями?
- А то нет! Я им несколько раз повторил, что моя мать никогда бы не лишила себя жизни сама. Никогда! Но с ними бесполезно разговаривать. Они говорят: таблетки принадлежали ей? Ей. Признаков взлома не было? Не было. Стало быть - самоубийство.
- Да уж…
- Все это ерунда. Дверь дома не закрывалась всю неделю! После того как отец… как отец… - У Ури вдруг сорвался голос, и он, закашлявшись, уставился в свой кофе.
- Вы абсолютно уверены в том, что они не правы?
- Абсолютно. Вы не знали мою мать. Я знал. Вот отец - другое дело. На него это было похоже. Он в любой момент готов был… героически пожертвовать собой, чтобы привлечь всеобщее внимание.
- Ури…
- В том, что его застрелили на том митинге, никто не виноват, кроме его самого.
- Вы это серьезно?
- Более чем. Этот его агрессивный идеализм… искалечил всю нашу жизнь, если хотите знать. Что я помню о своем отце из детства? Только телерепортажи о его бесчисленных арестах и выступлениях перед толпой на митингах. Как вы думаете, каково все это было видеть и слышать ребенку?
Мэгги вдруг вспомнила о своих родителях. Отец и политика были понятиями абсолютно несовместимыми. Он вообще предпочитал не привлекать к себе внимания. В ее памяти сохранилось лишь одно-единственное воспоминание о подобном случае - когда он вышел из состава членов боулинг-клуба из-за размолвки с клубным казначеем. Тот повысил цену бисквитов в буфете…
- Но у вашего отца были принципы. Разве это не достойно уважения?
Ури вновь поднял на нее глаза, и на сей раз в них читался гнев.
- Нет, если это ложные принципы.
- В каком смысле ложные?
- В прямом. Всю жизнь он кричал о том, что вся эта земля должна быть нашей, только нашей, безусловно нашей и эксклюзивно нашей. Вы знаете, Мэгги, я бы не назвал это принципами. Это диагноз. Или в лучшем случае истеричный фанатизм. Ну ладно, это не важно. Но посмотрите, куда привели его эти принципы! Его самого застрелили, а теперь он увлек с собой в могилу и мою мать!
- Ваш отец знал, что вы не разделяете его взгляды?
- Мы без конца ругались с ним по этому поводу. Кстати, он нашел свое объяснение моему отъезду в Нью-Йорк. Он и слышать не хотел о том, что там у меня появились реальные возможности для работы, для съемок…
- Для съемок?
- Я снимаю документальное кино.
- Интересно…
- Он говорил мне: "Не ради карьеры ты уехал туда, ты просто не можешь смириться с тем, что в нашем споре я всегда буду брать над тобой верх!"
- В каком споре?
- Да в любом. Я голосовал за левых, отец меня за это клеймил. Я решил зарабатывать на жизнь искусством, отец меня за это презирал. Знаете, как он меня называл? "Декадент занюханный"…
Над столиком повисла неловкая пауза…
- Послушайте, Ури… Я знаю, как вам тяжело… Но давайте попытаемся все же разобраться в причинах того, что с вами произошло.
- А вам-то что за резон, извините за грубость?
- Мое правительство не хочет, чтобы весь мирный процесс на Ближнем Востоке пошел коту под хвост из-за двух убийств. Как видите, резон прямой.
- Мой отец был бы на седьмом небе от счастья, если бы мирный процесс на Ближнем Востоке пошел, как вы выражаетесь, коту под хвост. Он называл его не иначе как "предательский процесс".
- Да, я наслышана. Но думаю, он не был бы на седьмом небе от счастья, если бы узнал о том, что его жена погибла вскоре после него и что теперь опасность угрожает его сыну. Ссоры ссорами, а кровные узы никто не отменял.
- Вы всерьез беспокоитесь из-за опасности, которая мне угрожает?
- Это вам нужно беспокоиться, Ури, не мне.
- Я-то спокоен, как скала. Мне плевать. Я лишь хочу отыскать людей, которые уничтожили мою семью.
- Так расскажите для начала, что вам известно.
Она вновь отправилась на Западный Берег реки Иордан, только теперь ее провожатым был человек, который называл эту землю не иначе как Иудеей и Самарией. Ури Гутман - совсем как сержант Ли - играл роль краеведа и поминутно обращал ее внимание на пейзажи, проносившиеся за окнами машины. При этом Ури обильно цитировал Ветхий Завет. И, надо сказать, всегда к месту. Буквально.
- Дальше по дороге стоит Хеврон, где похоронены три патриарха - Авраам, Исаак и Иаков. И матриархи, к слову, тоже. Сарра, жена Авраама, Ревекка, жена Исаака, и Лея, вторая жена Иакова.
- Я знаю Библию, Ури. Мы в школе проходили.
- Вы христианка, не так ли? Католичка?
- Скажем так, христианство окружало меня с детства.
- А сейчас? У евреев вера - это навсегда. Либо ты иудей, либо нет. Третьего не дано.
- Да, я слышала об этом, - рассеянно глядя в окно, проговорила Мэгги.
- Здесь и христианских достопримечательностей немало. Не забывайте: мы на Святой земле.
- На вечной и неделимой…
- Вы цитируете моего отца.
- И не только его.
Импровизированная экскурсия была прервана лишь однажды, когда Ури включил радио, чтобы послушать новости. А они были неутешительны. Боевики движения "Хезболла" обстреляли север Израиля из ракетных установок с территории Ливана, нарушив долго соблюдаемое - ими же - перемирие. И теперь на Якова Ярива со всех сторон посыпались требования ответить на этот акт насилия решительно и адекватно. Нельзя покорно сносить выходки террористов и бандитов! "В конце концов, ведь ты не с ними ведешь мирные переговоры…"
Мэгги еще утром была в курсе дела и даже обсудила происшедшее с Дэвисом. Оба прекрасно знали, что "Хезболла" ничего не делает без поддержки Ирана. И раз они выпустили свои ракеты, стало быть, Тегерану нужна война в этом регионе.
Они объехали вокруг Рамаллы, потом поднялись на примыкавший к городу холм, на котором располагалось израильское поселение Псагот. Это была настоящая крепость. Казалось, если приглядеться - различишь на стенах ряды суровых лучников. Во Франции и в Англии несколько веков назад все было очень похоже, только замки строились не из "иерусалимского камня".
Наконец они добрались по петляющей дороге до блокпоста у въезда в Псагот. Ури затормозил перед охранником, который быстро понял, что перед ним "еврейский транспорт", и дал Ури знак проезжать дальше. Охранник, средних лет мужчина в мешковатых джинсах и засаленной футболке под бронежилетом, прижимал к груди американскую винтовку М-16, приклад которой был обмотан черной изолентой. Смотрелось все это почти "по-домашнему", но оттого не менее зловеще…
За воротами поселения Мэгги выбралась из машины, чтобы размять затекшие ноги, и внимательно осмотрелась. Деревенька и вправду напоминала благополучный пригород Нью-Йорка - все те же аккуратные домики с красными крышами и ухоженными зелеными газонами; вдали виднелась баскетбольная площадка, по которой носились длинноногие школьницы. Правда, они были не в обтягивающих джинсах или коротких шортах, а в юбках ниже колен.
Мэгги сообразила, что с холма должен открываться отличный вид на палестинский город, но внезапно обнаружила, что не может его увидеть - Рамаллу закрывала толстенная бетонированная стена, тянувшаяся вдоль Псагота.
Ури перехватил ее взгляд.
- Смотрится ужасно, не правда ли?
- Пожалуй…
- Стену пришлось возвести несколько лет назад, чтобы из Рамаллы деревню не могли обстреливать снайперы. А до того они резвились совершенно беспрепятственно.
- И что, стена спасает?
- Спросите вон тех девчонок, которые носятся с мячом.
Приглядевшись, Мэгги сделала небольшую поправку - если Псагот и походил на нью-йоркское предместье, то далеко не на самое фешенебельное. Зелень здесь не росла сама по себе: к каждому чахлому кустику змеился поливочный шланг. Частные дома вблизи не производили впечатления, как и административное здание, к которому сейчас вел ее Ури. Мэгги удивил дух запустения, царивший в вестибюле.
- Все на демонстрациях в Иерусалиме или в "Живом кольце", - пояснил Ури.
Наконец они дождались секретаршу, у которой, едва она завидела молодого Гутмана, на глазах показались слезы. Известие о трагической гибели Рахель Гутман уже передали утром по радио. Она без слов повела их к кабинету своего босса, который, как пояснил Ури, был не только главой Псагота, но и руководил администрацией всех израильских поселений на Западном Берегу реки Иордан.
Едва они переступили порог кабинета, как Акива Шапиро вскочил из-за стола и бросился приветствовать Ури. Он был настоящий здоровяк - почти двухметрового роста и с окладистой бородой. Больше всего он напоминал канадского дровосека. Шапиро пожал Ури руку, а другую положил ему на плечо и что-то негромко проговорил. Очевидно, это были слова соболезнования…
- ХаМаком и'нахем оша б'сох ш'ар авелей Сион в'Йерушалаим…
Глаза его при этом были закрыты.
- Акива, это Мэгги Костелло, наш друг. Она из Ирландии, но здесь представляет сторону американских посредников при переговорах. Она помогает мне.
Мэгги протянула было Шапиро руку, но тот уже шел обратно к своему столу. То ли он не заметил ее жеста, то ли брезговал пожимать руку американке, которая на аркане тащила израильское руководство к преступному сговору с арабами…
- Добро пожаловать, - пробурчал он, водрузив свое массивное тело в кресло с высокой спинкой. - Собственно, это я должен был ехать к тебе, Ури, а не ты ко мне. Ты пережил ужасную потерю… Но ты знаешь, что вместе с тобой переживает эту боль вся священная земля Израиля.
Мэгги вздрогнула, когда поняла, что у Шапиро чистейшее нью-йоркское произношение. И еще что-то подсказывало ей, что он говорит по-английски не только из вежливости перед ней, но и с неким умыслом. Особенно это почувствовалось в том, как он с ударением выделил слово "вся".
- Мне нужно поговорить с тобой об отце.
- Разумеется.
- Как тебе, наверно, известно, в последние дни он пребывал в каком-то невероятном возбуждении…
- Он рвался встретиться с Яривом, чтобы попытаться удержать того от безумного шага. Но наш так называемый премьер-министр не удостоил его высокой аудиенции.
- Ты уверен в том, что именно такая была у него цель - удержать премьера от заключения мира с арабами? И уверен ли ты до конца, что отец относился к подписанию мирного соглашения именно как к безумному шагу?
- Помилуй, Ури, как ты можешь в этом сомневаться? Уж ты-то! По-твоему, распродажа священной земли твоих предков жалким выскочкам - это нормальное явление?
Мэгги поняла, что эти слова в большей степени предназначались для ее слуха. Тем более что Шапиро, обращаясь к Гутману-младшему, смотрел вовсе не на него, а куда-то между ним и Мэгги.
- Твой отец ясно видел, что премьер и его ближайшее окружение - при молчаливом согласии "народного болота" - потеряли всякий рассудок. Твой отец ясно видел, что евреи вот-вот вновь наступят на те же грабли, на которые с завидной регулярностью наступали во все времена - от фараонов до Гитлера. Многие, - он быстро глянул на Мэгги, - считают нас умными, коварными и изворотливыми. Помилуйте! До сих пор мы неизменно прибегали лишь к одному-единственному способу общения с противостоящей нам силой. Знаете, к какому? К сдаче без боя! Великая нация Маркса, Фрейда и Эйнштейна не умеет ничего, кроме как сдаваться на милость врагу! Именно это с нами и готовится провернуть в очередной раз Ярив. Мы с ходу отдаем нашим недругам все, что они просят, даже не рассматривая никакие иные варианты, - и мы называем это "заключением мира". На самом деле это называется совсем по-другому - позорная сдача! Или, может быть, я не прав и вы хотите меня поправить, мисс Костелло?
Мэгги поняла, что совершила ошибку, приехав сюда вместе с Ури. Не будь ее, не было бы и этого театрализованного представления. Они спокойно поговорили бы о деле. Мэгги осознала свою ошибку, но напор Шапиро ее вовсе не смутил. В ответ на его провокационный вопрос она лишь мягко улыбнулась.
- Акива… - заговорил Ури, нарушая возникшую в комнате паузу. - Мне очень нужно знать, чем именно был так озабочен отец в последние свои дни. Очень нужно.
- И для этого ты проделал такой длинный путь, Ури? Ты хочешь сказать, что причина озабоченности твоего отца и сейчас остается для тебя тайной за семью печатями? А не кажется ли тебе, дружище, что на этот вопрос тебе смог бы ответить любой сопливый мальчишка из детского сада? - Шапиро вновь демонстративно перевел взгляд на Мэгги. - Позвольте узнать одну вещь, мисс Костелло. Вот Ури говорит, что вы из Ирландии… Понятия не имею, к какой именно христианской конфессии вы себя, причисляете - к католической или протестантской, - но скажите мне вот что… Как реагируют протестанты на взрывы, которые устраивают в их кварталах боевики ИРА чуть не каждый день? Может быть, они говорят им: "Ну хорошо, хорошо, забирайте себе Белфаст, черт с ним! Разделите его как хотите и отдайте нам то, что вам не нужно. А пока вы этим занимаетесь, киньте клич по своим католическим собратьям, которые сбежали из этой страны в течение последних ста с лишним лет, - пусть возвращаются, мы с радостью освободим для них свои дома!"? Может быть, так? Скажите прямо - хоть один протестант настроен подобным образом в Северной Ирландии? А?
- Акива… я пришел к тебе, чтобы поговорить о моем отце…