…Теперь ты спросишь - откуда могла взяться эта табличка в жалкой лавке? Не знаю. Не знаю, кто именно принес ее туда, но мне совершенно ясно, что она из Ирака. Либо ее выкопали прямо из земли, либо украли из коллекции или даже из Национального музея. Знал ли ее прежний владелец о том, чем владеет, - неизвестно. И мы никогда этого уже не узнаем. Если предположить, что она хранилась в фондах Национального музея Багдада, все становится еще интереснее. Она никогда не экспонировалась. Почему? Затерялась среди прочих, и на нее никто не обращал внимания? Или багдадские ученые знали, что у них в руках, и намеренно прятали это сокровище?.. В любом случае ясно лишь то, что она из Ирака. Кстати, именно на территории этой страны некогда располагался легендарный город Ур, в котором родился Авраам… - Шимон вдруг усмехнулся. - Впрочем, почему я говорю об Уре в прошедшем времени? Он и сейчас стоит… Итак, Ури, главное - табличка подлинная и текст, начертанный на ней, тоже подлинный. Этим текстом Авраам подводит итог всей своей жизни. Нам известно, что он скончался в удивительно преклонном возрасте - ста семидесяти пяти лет - в Хевроне. Оба его сына - Исаак и Измаил - находились рядом с отцом, когда тот составлял это завещание. Вполне логичная гипотеза, ведь Тора свидетельствует о том, что именно сыновья похоронили Авраама. Этим завещанием отец хотел положить конец распрям между своими детьми, возникшим из-за наследства. Мы знаем из священных текстов, что Авраам завещал Израиль младшему сыну Исааку и через него - евреям. Знаю, отлично знаю, Ури, что ты и твои друзья из лагеря левых всегда были не согласны с этим. Но ты возьми Писание и открой его. Скажем, Бытие, пятидесятую главу, стих двадцать третий: "И сказал Иосиф братьям своим: я умираю, но Бог посетит вас и выведет вас из земли сей в землю, о которой клялся Аврааму, Исааку и Иакову". Или возьми, к примеру, Исход, главу тридцать третью, стих первый: "И сказал Господь Моисею: пойди, иди отсюда ты и народ, который ты вывел из земли Египетской, в землю, о которой Я клялся Аврааму, Исааку и Иакову, говоря: потомству твоему дам ее!" Или из Второзакония, главы тридцать первой, стиха двадцать третьего: "И заповедал Господь Иисусу, сыну Навину, и сказал ему: будь тверд и мужествен, ибо ты введешь сынов Израилевых в землю, о которой Я клялся им, и Я сам буду с тобою". Все эти строчки свидетельствуют в пользу версии, согласно которой Господь заповедал всю землю Израилеву евреям, не так ли, Ури?..
…Но Иерусалим - отдельная песня. Именно он и стал причиной усобицы между детьми Авраамовыми, и кстати, по сию пору является яблоком раздора для народов, ими порожденных. В тексте Иерусалим, разумеется, не упоминается. Когда составлялось завещание, его еще не было. Но из контекста четко видно, что именно это место не поделили между собой Исаак и Измаил. И отец решил разрешить их спор до того, как навечно сомкнет веки. Он, очевидно, пригласил в Хеврон нотариуса… этакого адвоката тех далеких времен… и постановил ему составить завещание. Чтобы раз и навсегда положить конец всем ссорам.
В тексте своего послания старик Авраам говорит лишь о горе Мории. Он не рассказывает в подробностях о сути спора, полагая его очевидным для себя и для тех, кто собрался тогда у его смертного одра. Ури, ты только вообрази себе, какие страсти бурлили в этом семействе! Ведь гора Мория - совершенно особенное место. Именно там, по Писанию, Авраам был готов принести в жертву Исаака. И все завещание сводится к тому, что Авраам окончательно решает, кто будет наследовать эту гору…
Дорогой сын мой, тебе не надо объяснять всю значимость сделанного открытия. Ты сам не хуже моего знаешь, что творится сейчас в нашей стране. И ты отлично знаешь, кто и как всегда оспаривал эту землю друг у друга. Завещание Авраама обладает абсолютной силой и авторитетом. С ним не поспоришь. Если выяснится, что он отдал эту землю евреям, то как можно будет после этого помыслить о добровольном компромиссе с арабами? В нарушение завета Авраамова? А если выяснится другое? Тебе известно, что наши заклятые враги - ХАМАС - исключительно религиозны. Для них слово Авраама такой же закон, как и для евреев. И если они узнают, что старик завещал Харам аль-Шариф наследникам Измаила, им больше не о чем будет говорить с нами, евреями. А если в завещании, напротив, обнаружатся неутешительные для них вести, как они себя поведут, эти правоверные мусульмане?..
…К чему я все это говорю… А к тому, что слишком многие будут заинтересованы в том, чтобы ни при каких обстоятельствах не предавать завещание Авраама гласности. Это накладывает на меня огромную ответственность. Очень важно, пойми, жизненно необходимо, распорядиться этим сокровищем правильно. Сегодня вечером я попытаюсь встретиться и поговорить с нашим премьером. Но если вдруг со мной что-нибудь случится - не дай Бог, конечно, - вся ответственность за дальнейшую судьбу моего открытия падет на твои плечи, Ури…"
При этих словах Мэгги ободряюще коснулась рукой плеча Гутмана-младшего.
- "Как видишь, я не раскрываю вслух содержание завещания. Я не хочу рисковать. Как я уже говорил, нельзя исключать того, что даже сама запись эта попадет не в те руки. Но если со мной случится беда, моя миссия станет твоей миссией. Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое - ты и мой брат…
Мы с тобой часто ругались и вообще плохо ладили в последние годы, сынок. Но забудь про все это! Лучше вспомни старые добрые времена и ту поездку, которую я тебе устроил на бар-мицвах. Помнишь, Ури? Вспомни…
Поиск стоит начать с Женевы. Но не с того города, о котором слышал каждый школьник. Я имею в виду другое, более современное место, где каждый может быть тем, кем захочет. И когда будешь там, хорошенько вспомни ту нашу поездку…
Ури! Если я уйду из этой жизни, ты найдешь меня в другой. Она есть. Удачи, сын!"
Экран погас. Давид Розен переступил затекшими ногами. Он был потрясен увиденным и услышанным. Как и Мэгги. Что до Ури, то тот пребывал… в бешенстве!
Он изо всех сил лупил по клавиатуре, пытаясь отыскать на отцовском диске что-нибудь еще. Но ничего больше на нем не было.
- Не может быть… Не может быть… - будто в бреду бормотал он.
Вновь включив запись, он перемотал на самый конец и вновь убедился в том, что после слов "Удачи, сын!" все заканчивается.
- Господи! - воскликнул он, и в голосе его были ярость и мука. - Поверить не могу! Но как это похоже… Как это похоже на него, будь он трижды проклят!
- Ури, о чем ты? - осторожно подал голос Розен.
- Я?! Я вот об этом! Об этом, черт возьми! Давайте теперь, друзья, похлопаем! Он, наверно, ждал от нас этого, старый клоун! Мало ему того, что он сам лишился жизни! Мало ему того, что из-за него убили мать и теперь могут убить еще бог знает сколько людей, включая меня, его сына! И что же? Он открыл нам свой секрет? Черта с два! Он все никак не наиграется! Даже после смерти! Псих!
- Ури… - Мэгги пыталась говорить максимально спокойно и рассудительно. - Но разве он не намекнул нам? Ты помнишь, что он сказал про Женеву?
- Да не слушайте вы его, ради всего святого! Какая, к чертовой матери, Женева?! Во всей этой галиматье нет ни одного слова правды!
- Но почему? Почему ты так уверен?
- А вот я тебе говорю: это все вранье! От начала и до конца!
- У тебя есть основания так думать?
Он поднял на нее красные глаза.
- Сколько угодно. Ну, начать хотя бы с этих его слов: "Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое - ты и мой брат…"
- И что тут такого криминального?
- Все просто, Мэгги! Очень просто! У моего отца никогда не было никакого брата!
Мэгги и Ури покинули контору Розена, пребывая в смятенных чувствах. Они до сих пор не могли оправиться от шока и уложить в головах увиденное и услышанное. Наконец, они были слишком заняты разговором друг с другом, чтобы услышать, как адвокат снял трубку своего телефона и начал набирать какой-то номер, едва только за ними закрылась дверь. Когда же они вышли на улицу, Розен уже просил позвать к трубке человека, которого и он, и Шимон Гутман всегда считали своим боевым и идейным соратником.
- Да-да, немедленно! Мне срочно необходимо поговорить с Акивой Шапиро!
ГЛАВА 41
Лагерь беженцев Рафах, Сектор Газа, двумя днями ранее
Им с каждым днем все труднее было прятаться. Золотое правило любого подпольщика гласит: никогда не ночуй под одной и той же крышей дважды. Для того чтобы жить по столь суровым правилам, необходимо было иметь в своем распоряжении множество конспиративных квартир и явок, а у Салима Назаля и его бойцов таких квартир уже почти не было. Мирные переговоры в Иерусалиме серьезно осложнили им жизнь. Рядовые палестинцы в какой-то момент перестали сочувствовать тем, кто минировал израильские пассажирские автобусы и супермаркеты. Все чаще и чаще на всех углах слышались возгласы: "Дайте нам шанс! Давайте посмотрим, чем все закончится!" Нет, никто пока не отказывался от идеи возобновления вооруженной борьбы в случае неудачи переговоров, но пока ведь переговоры еще продолжались…
В такой обстановке действовать было очень сложно. Все меньше и меньше находилось тех, кто готов был дать приют группе бойцов ХАМАС, которые в нарушение воли собственного политического руководства делали все, что могло привести к срыву переговоров. Назаль и его люди страшно рисковали. Они отлично понимали, что в случае их обнаружения им будет грозить смерть и потом им уже будет все равно, что именно их убило - израильская ракета, пуля, выпущенная из винтовки боевика ФАТХ, или нож бывшего соратника по ХАМАС, группировки, которая не прощала своим сторонникам неповиновения воле высшего руководства.
Салим осторожно присматривался к хозяину дома - мужчине примерно его лет с аккуратной бородкой истинного исламиста. Жилище его ничем не отличалось от других - унылая коробка, воздвигнутая из местного песчаника, циновки на земляном полу, телевизор, плита и несколько матрасов, служивших спальным местом для всех. Несмотря на то что это место называлось лагерем беженцев, оно скорее походило на городские трущобы. Здесь не было ни одной палатки, ни одной прямой улицы, лишь замысловатый узор бесконечных, переходящих друг в друга и огибающих дома по окружности переулочков и тупичков. Конкретно этот квартал все называли Бразилией - в честь миротворцев из далекой страны, у которых здесь располагались казармы.
Сегодняшнее совещание должно было пройти в обстановке абсолютной секретности. Салим получил на руки очень важную информацию, которой хотел поделиться с соратниками. Служащий компании "Джавваль" - палестинского мобильного оператора, - перед тем как удалить из реестра учетную запись Ахмада Нури, вдруг обратил внимание на сообщение, записанное при помощи голосовой почты и так и не открытое адресатом. Почтовый ящик был защищен пин-кодом, но это не стало преградой для любопытного служащего. Он добрался до искомого сообщения и прослушал его. Говорили по-английски. Какой-то старик. Ученый-еврей. Служащий "Джавваль", многие годы бывший сторонником ХАМАС и осуждавший переговорный процесс, рассказал обо всем Салиму. И тот созвал совещание.
- Маса аль-хаир… - начал он.
- Маса а-нур… - эхом отозвались с полдесятка тех, кто пришел на его зов.
- До меня дошли новости, имеющие огромное значение для всей нашей дальнейшей борьбы. Один сионистский активист, профессиональный археолог, купил на базаре в Иерусалиме глиняную табличку, которая содержит в себе предсмертное завещание самого Ибрагима Халиль-улла… - Салим переждал шумок, прокатившийся по небольшой комнате. - Да, самого Ибрагима, друга Аллаха!
Некоторые из присутствующих заулыбались, а кто-то даже фыркнул. Салиму это не понравилось, но он не стал сердиться раньше времени.
- Да, братья, я тоже с удовольствием посмеялся бы вместе с вами, если бы документ оказался фальшивкой. Но он подлинный. - Улыбки исчезли. - Все, что я сейчас говорю, не должно выйти за пределы этой комнаты, братья. Человек, который купил табличку… этот старый сионист, который всю свою жизнь с оружием в руках боролся с нами… Он, конечно, будет утверждать, что в завещании Ибрагима Иерусалим отдается евреям.
- Как только он откроет свой поганый рот, ХАМАС тут же обвинит его в том, что он выкрал реликвию из Ирака! - крикнул кто-то в заднем ряду.
За окном послышались далекие выстрелы. В Рафахе трудно было кого-то удивить вечерней пальбой. Но на всякий случай внимание всех на мгновение переключилось на мобильные телефоны - а вдруг это атака израильтян? Телефоны молчали.
- Да, я согласен. Глиняная табличка действительно скорее всего оттуда. И наше руководство обвинит старого еврея в краже. Или в том, что он изготовил фальшивку. Все это ясно и очевидно.
Салим был моложе большинства из собравшихся на совет, но он обладал самым высоким авторитетом. В свое время он служил в бригадах Изад-Дин аль-Кассам, являвшихся элитой военного крыла ХАМАС. Салим умел изготавливать бомбы и мины и ни разу не попался в лапы израильтян. Это дорогого стоило. Мучеником мог стать каждый, а бойцов, которые наносят врагу урон и при этом остаются в живых, было очень немного.
- Но все это не важно. Евреи не уступят нам ни пяди Харам аль-Шарифа, если отыщут в тексте завещания указание Ибрагима о том, что он отдает эту землю в наследство именно им. Мирным переговорам придет конец.
- А если в завещании говорится, что эта земля отдается нам?
- Я допускал такой вариант и отмел его. Если бы все было так, тот старик еврей не стал бы дорожить такой табличкой и распространяться о ней. Он просто уничтожил бы ее. - Салим вновь обвел суровым взглядом присутствующих. - Уверен, многие палестинцы будут счастливы, если это завещание избежит огласки. Они рассуждают так: если послание Ибрагима обнародуют, это ослабит наши позиции в отношении Иерусалима и передаст все козыри в руки евреев. Эти люди не остановятся ни перед чем, чтобы уничтожить или спрятать завещание Ибрагима. Они будут убивать, и их будут убивать, но они не успокоятся до тех пор, пока на эту табличку не будет повешен крепкий замок. Собственно, есть основания полагать, что эти палестинцы уже действуют.
Но есть и другая точка зрения. Если это завещание будет предано гласности и в нем будет сказано о том, что Иерусалим по праву принадлежит евреям, последние скорее всего свернут мирные переговоры, где решается вопрос о разделе древнего города между противоборствующими сторонами. И в самом деле - зачем им делить с нами Иерусалим, если сам Ибрагим отдал им его целиком?
- Другими словами, переговоры будут сорваны, - подал голос кто-то.
- Да. Этот позор прекратится, и у нас будут развязаны руки. Мы вновь сможем открыто взять оружие и возобновить нашу борьбу, из которой, как предсказывал пророк, именно мы в конце концов выйдем победителями.
- Что ты хочешь сказать, Салим? Получается, предать огласке завещание в наших интересах?
- Если мы не хотим допустить уничтожения Палестины - да, в наших интересах. Но лишь мы должны принимать окончательное решение по этому документу, а не евреи.
- Что ты имеешь в виду?
- Как только мы получим завещание Ибрагима, то сами решим, как с ним лучше поступить. Но - как только получим. А пока все наши силы нужно направить на его поиски. Это наш священный долг перед народом и перед Аллахом. Кто-нибудь возражает?
Никто не возражал.
- Аллах акбар! - крикнул Салим.
- Аллах акбар! - отозвались его бойцы.
ГЛАВА 42
Иерусалим, четверг, 18:23
Они возвращались в гостиницу в гробовом молчании. Поначалу Ури вновь было врубил музыку, чтобы заглушить возможную прослушку, но Мэгги решительно выключила ее. Ей было легче молчать, чем говорить и чувствовать, как голова раскалывается от страшного грохота.
Впрочем, голова все равно болела. Стоя за спиной Ури в конторе Розена, она делала кое-какие пометки в свой блокнот и теперь вновь и вновь перечитывала их.
"…Табличку я спрятал. В надежном месте, о существовании которого, помимо меня, знают еще лишь двое - ты и мой брат".
Что же это за шарада, если Ури говорит, что у Шимона Гутмана нет никакого брата? Он прав: послание его отца не столько давало им ответы, сколько вызывало вопросы. Ей мучительно хотелось добраться до места, где бы они могли спокойно, не пытаясь переорать музыку, поговорить.
Едва они переступили порог гостиницы, как Мэгги тут же потащила Ури в бар. Она заказала две порции скотча, заставила Ури одним махом осушить стакан и заказала еще, но уже двойной. В баре было тихо и прохладно. Слава тебе Господи!
- Так как нам быть с его братом, Ури?
- Нет никакого брата, я же говорил.
- Ты уверен? А может быть, у твоего деда была ранний брак, о котором тебе ничего не рассказывали? Да и, кстати, не обязательно брак. А может, у него была любовница или даже вторая семья? Ты будешь смеяться, но в Штатах это не такая уж и редкость.
Ури сосредоточенно рассматривал, как преломляются лучи вечернего солнца в светло-янтарном напитке. Наконец губы его тронула легкая усмешка.
- Знаешь, Мэгги… После всего того, что я узнал о нем в последние дни… и на фоне завещания Авраама… Короче, если бы мне стало известно, что у него ко всему прочему еще была и вторая семья, я бы не сильно удивился.
- То есть ты допускаешь такой вариант?
Он потер кончиками пальцев виски.
- В принципе да, допускаю. Если ты способен хранить одну тайну, ты способен хранить и десяток. Уж что-что, а тайны отец хранить умел.
Мэгги положила свою руку поверх его.
- Ну хорошо, Бог с ним, с братом. Пока это оставим.
Она вдруг обратила внимание, что в баре был еще один хасид, который всего минуту назад расположился за соседним столиком и раскрыл перед собой "Иерусалим пост".
- Пойдем-ка… - вдруг сказала она. - Хочу пересесть, а то здесь солнце бьет в глаза.
Она вышла из-за столика, прихватив с собой виски. Ури последовал за ней. Они перешли в противоположный конец помещения и сели за спиной хасида. Тому, если он соглядатай, рано или поздно тоже придется поменять позицию. Или он ничего не услышит и не увидит.
Мэгги вновь подозвала официантку и заказала перекусить. Пока они ждали, она вдруг ни с того ни с сего стала рассказывать Ури о том, что случилось с ней утром. Мэгги не вдавалась в подробности и, уж конечно, не упоминала, за какие места ее лапали мерзавцы, но Ури хватило и того, что он услышал. Лицо его побагровело. Усталость как рукой сняло, и ее место заняла ярость.
- Боже, какие подонки! - воскликнул он и даже стал подниматься со своего стула.
- Сядь! - Она схватила его за руку и потянула обратно. - Я тоже от них… не в восторге. Но разыскать и наказать их мы сможем лишь сохраняя рассудок и хладнокровие. В противном случае этот раунд останется за ними. - Она вдруг подняла на него глаза. - За теми, кто убил и твою мать.
Ури молчал, глядя в стол, и ждал, когда официантка, принесшая сандвичи, уйдет. Мэгги тоже была рада невольной паузе.
- Послушай… - осторожно проговорила она, когда они вновь остались вдвоем. - Знаешь, что мне не до конца понятно и что меня беспокоит? Почему они держат нас на коротком поводке, но не наносят решающий удар? Ведь им ничего не стоит просто убрать нас, как они убирают других.
Ури, все еще не до конца успокоившись, сосредоточенно жевал сандвич. Наконец он ответил: