Машина подскочила на выбоине, и Ли крепко выругался. Мэгги вновь обратила взгляд за окно. Так всегда происходит на гражданской войне. Всегда наступает момент, когда люди начинают убивать детей своих врагов. А дети становятся солдатами и с рождения ходят увешанные оружием. Мэгги видела это и раньше, в других местах. Гражданская война - она везде одинакова. У нее вдруг предательски задрожали губы, и ей стоило немалого труда вновь овладеть собой.
Машин по-прежнему было мало, но улицу заполнили арбы и прохожие, которые не особенно-то охотно сторонились. Один раз им попалась целая стайка женщин в черных шалях, закрывавших лица до глаз. Ли терпеливо ехал за ними до тех пор, пока они не соизволили свернуть в переулок. Затем он не без труда втиснул "лендкрузер" меж двух фургонов, доверху нагруженных фруктами: персиками, яблоками и киви. Проезжей частью пользовались буквально все, даже домашний скот. Это был настоящий Вавилон.
- Вот и добрались наконец, - сказал вдруг Ли.
Они притормозили у здания, которое выглядело гораздо представительнее, чем остальные, - во всяком случае, стены ничем не были заляпаны, окна поблескивали чисто вымытыми стеклами. На крыльце висела табличка, благодарившая правительство Японии и Евросоюз за помощь в возведении здания. Все ясно - палестинское министерство.
Их встретили в вестибюле и отвели в просторный зал с длинным угловым диваном. Вслед за ними в дверях показался приземистый официант с пластмассовым подносом, на котором стояли два высоких, как рюмки, стакана с горячим мятным чаем. Взгляды присутствующих были устремлены на Мэгги и ее спутника. Люди сидели рядком на длинном диване, курили и прихлебывали чай или кофе. Словно таксисты в своей дежурке в ожидании новых заказов. Это была охрана министра. А попросту говоря - прихлебатели, которых влиятельная родня устроила на тепленькое местечко, где особенно не приходилось трудиться.
- Господин аль-Шафи ждет вас. Пожалуйста, проходите.
Оказывается, это была приемная. Мэгги, подхватив свой черный кейс, пошла за одним из охранников, который провел их через внутренние двери в следующую комнату - гораздо более скромную по размерам, настоящий рабочий кабинет. Министр был не один. На диване и на стульях вдоль длинного стола разместились несколько его приближенных. На дальней стене красовался портрет Ясира Арафата, а рядом с ним календарь, иллюстрированный картой Палестины. Художник был явно активистом ООП, так как карта включала в себя не только Западный Берег реки Иордан и Сектор Газа, но также и территорию всего нынешнего Израиля.
Халиль аль-Шафи поднялся из-за стола, чтобы пожать Мэгги руку.
- Мисс Костелло, - на хорошем английском сказал он. - Стало быть, вы решили временно вернуться к работе. Специально ради того, чтобы заглянуть в нашу песочницу и помирить малолетних драчунов, не так ли?
Мэгги не удивилась осведомленности палестинца. Ее предупреждали, что она будет встречаться отнюдь не с дураком. Аль-Шафи просидел в израильской тюрьме более пятнадцати лет. И посадили его не только по обвинению в причастности к терроризму, но и за вполне конкретные убийства. Организация освобождения Палестины подняла его на знамя своей борьбы, и благодаря этому он стал легендарной личностью, символом сопротивления "израильской агрессии". В тюрьме он выучил иврит и английский и на трех языках - ежемесячно - писал воззвания к палестинскому народу, которые распространяла на воле его жена. Тон этих посланий каждый раз бывал разным. В зависимости от ситуации. Иногда он призывал к политическому сплочению, иногда - к оружию. Три месяца назад израильтяне выпустили его из тюрьмы. Мирный процесс только-только начинался…
Сейчас аль-Шафи был неофициальным лидером как минимум половины всех палестинцев - тех, кто поддерживал не ХАМАС, а движение Арафата ФАТХ. Как ни странно, но официального статуса в партии у аль-Шафи не было, но все хорошо знали - без его разрешения там даже чихнуть не решались.
Мэгги пригляделась к нему. Фотографии не могли помочь ей составить о нем цельное впечатление. На них обычно был изображен небритый мужчина с грубыми чертами лица, более смахивавший на бандита, чем на политика. Но тот, что стоял сейчас перед ней, явно хорошо образован и весьма умен.
- Мне дали понять, что игра стоит свеч. Что вы и израильтяне были буквально в шаге от заключения мира.
- В том-то и дело, что были.
- А теперь нет?
- Разумеется, нет. Израильтяне днем ведут с нами дипломатические беседы, а по ночам продолжают нас уничтожать.
- Вы говорите так уверенно, словно не допускаете никаких иных трактовок случившегося. А между тем я слышала, что палестинцы не раз убивали своих соотечественников. По разным поводам.
В глазах его сверкнул гневный огонек, на что Мэгги ответила спокойной улыбкой. Это была чисто профессиональная реакция. Более того, она намеренно добивалась от собеседника вспышки недовольства ее прямотой. Это должно послужить ему намеком на то, что Мэгги не какая-нибудь легкомысленная дурочка, которую можно не принимать во внимание.
- Ни один палестинец не посмел бы поднять руку на героя своего народа, каковым являлся доктор Нури. Плоды его трудов - предмет нашей национальной гордости. С одной стороны. А с другой - удар по гегемонии израильской точки зрения на историю.
Тут Мэгги очень уместно вспомнила, что аль-Шафи защитил в тюрьме докторскую по политологии…
- Все это мне известно. Но кто знает, чем доктор Нури занимался в свободное от основной работы время?
- Поверьте мне на слово: уж кто-кто, а доктор Нури был просто не способен на предательство интересов своего народа.
- Да бросьте. Мы оба с вами хорошо знаем, что он не являлся большим поклонником палестинской администрации, так называемого правительства национального единства, и терпеть не мог движение ХАМАС.
- А вы прекрасно осведомлены о наших делах, мисс Костелло. Ахмад Нури сознавал, что эта власть является единственно возможной на данном этапе. Что это правительство национального единства, способное увлечь за собой самые разные слои нашего народа. И когда ФАТХ создал коалицию с ХАМАС, доктор Нури спокойно принял это.
- Можно подумать, у него была возможность публично возражать. И потом… насколько мне известно, лица, сотрудничающие с противником, обычно не афишируют свою деятельность. Так как же вы беретесь со всей определенностью утверждать, что доктор Нури не имел сношений с израильтянами?
Аль-Шафи смерил Мэгги долгим, нехорошим взглядом.
- Послушайте, уважаемая. Я лучше вас знаю свой народ и лучше вас способен отличить предателя от честного человека. Палестинец может склониться к измене лишь по молодости, от нищеты или от отчаяния. Когда представляет собой удобную мишень для шантажа или когда у врага есть то, в чем он остро нуждается. Все это не могло иметь никакого отношения к доктору Нури! Да и в конце концов…
- …он ничего не знал из того, что могло бы заинтересовать израильтян, - неожиданно продолжила его мысль Мэгги. Ей и самой эта очевидная идея только сейчас пришла в голову. - Пожилой ученый, который всю свою жизнь прокопался в земле… Ему нечем было поделиться с врагом.
- Д-да… вы правы… - Аль-Шафи несколько растерялся. Его собеседница слишком быстро уступила. Он не мог понять, где же тут подвох. - Стало быть, вы теперь понимаете, что убить его могли только израильтяне?
- Во всяком случае, эта версия объясняет странный акцент убийц, подслушанный очевидцами.
- Именно. Так вы согласны со мной?
- Допустим, это были израильтяне. Зачем им понадобилось убивать Нури?
- А зачем они убивают палестинцев на протяжении последних ста лет? Сионисты громогласно твердят нам о мире, но это ложь. Наглая и беспардонная ложь! На самом деле мир им совершенно не нужен. Даже вреден. Они его боятся. Поэтому всякий раз, в самую последнюю минуту, они отказываются от мирных соглашений. Или провоцируют нас, чтобы мы отказались. И продолжают нас уничтожать. Вы спрашиваете: зачем им понадобилось убивать палестинца? О Аллах, вы совсем из другой вселенной. Вы ничего здесь не понимаете. Американская пресса обвиняет нас в том, что на переговорах наши лидеры не обмениваются рукопожатиями со своими оппонентами. Вам этого не понять! Да отсохнет рука каждого, кто когда-либо пожмет руку израильтянину!
- Но если израильтяне захотели вас спровоцировать, почему они выбрали такую странную жертву? Не выгоднее ли было, уж извините, устроить какую-нибудь локальную резню, чем лишать жизни престарелого ученого-отшельника?
- Они не идиоты. Если они устроят резню, мировое сообщество будет не на их стороне. Если же они ловко спровоцируют нас на отказ от переговоров, мировое сообщество их поддержит, а нас заклеймит. Как вы не понимаете? Израильтяне - коварная и насквозь лживая нация. Вот с кем нам приходится мириться!
Какая-то фальшивая нотка резанула слух Мэгги. Она насторожилась. В речи аль-Шафи в последние минуты все чаще стали проскальзывать "митинговые" фразочки и словечки. Он говорил на повышенных тонах, напыщенно, глаза его метали молнии. Похоже вел себя один из полевых командиров во время войны в Югославии… И как только Мэгги вспомнила тот случай, она тут же все поняла. Ну конечно! Аль-Шафи не ей все это говорил. Все эти напыщенные слова предназначались для слуха тех его собратьев по оружию, которые находились в кабинете.
- Доктор аль-Шафи, не могли бы мы поговорить наедине?
Тот знаком попросил остальных удалиться.
- Спасибо. Мне показалось, что вы хотели мне что-то сказать. Одной, я имею в виду.
- Я все рассказал, - уже совершенно другим тоном отозвался аль-Шафи.
- Вы сказали, что убийцами доктора Нури могли быть переодетые израильские боевики.
- Верно.
- Но что-то подсказывает мне, что вы сами не очень-то верите этой версии. Мне показалось, есть что-то такое, о чем вы не могли говорить в присутствии своих коллег.
- Теперь я понимаю, как вам удалось заработать себе столь высокую репутацию, мисс Костелло. Вы просто читаете чужие мысли. - Он невесело усмехнулся.
- Благодарю за лесть, доктор аль-Шафи, - улыбнувшись в ответ, сказала Мэгги. - Вы подозреваете ХАМАС, не так ли? - Тот промолчал, и она расценила это как подтверждение своей догадки. - Но зачем им было убивать его? Из-за того только, что он критиковал их движение?
- Вспомните, что сделали талибы в Афганистане. Они провели акцию, которая привлекла внимание всей мировой общественности.
- Взорвали гигантские статуи Будды, вырубленные в скале?
- Точно. А зачем они это сделали? Эти статуи красноречиво свидетельствовали о том, что и до ислама на этой земле существовали цивилизации, древние и великие. Пророк еще не появился на свет, а за их плечами уже были сотни и сотни лет расцвета. Фанатики не способны спокойно принять такие вещи.
- Вы полагаете, что в этом кроется причина гибели несчастного Нури? Он раскопал несколько горшков, и ХАМАС увидел в этом измену исламу?
Аль-Шафи откинулся на спинку своего кресла и вздохнул.
- Не только ведь в ХАМАС дело, мисс Костелло. На них оказывают давление исламисты всего мира. И они обвиняют их в том, что ХАМАС участвует в мирных переговорах с Израилем.
- "Аль-Каида"?
- И не только. Они самым пристальнейшим образом наблюдают за тем, что здесь сейчас вершится. И ХАМАС нужно как-то оправдаться перед ними. Напомнить им о том, что, несмотря на все обстоятельства, ХАМАС по-прежнему с ними. Вот Нури и подвернулся им под руку.
- Но зачем они тогда придали этой акции вид казни изменника? - Мэгги озвучила вопрос и сама задумалась над ним. - Или вы полагаете, они нарочно так сделали, чтобы все подумали на израильские спецслужбы? Чтобы спровоцировать палестинскую администрацию на уход с переговоров?
- Звучит все очень логично.
Мэгги поняла, что этому человеку можно верить. Первое впечатление о нем оказалось ошибочным. Так бывает, и довольно часто, несмотря на расхожую поговорку о том, что первое впечатление всегда верное.
Аль-Шафи провел рукой по своей окладистой бороде.
- Уважаемый доктор, может быть, вам еще есть что мне сказать?
Он поднял на нее сумрачный взгляд, который Мэгги с профессиональной сноровкой выдержала. А он вдруг поднялся, вышел из-за стола и принялся расхаживать взад-вперед, сосредоточенно глядя себе под ноги.
- Час назад у меня был сын Ахмада Нури. Он выглядел очень взволнованным.
- Неудивительно.
- Нет, вы не поняли. Он сообщил, что все утро разбирался в отцовских вещах, пытаясь наткнуться на что-нибудь, что могло бы помочь ему понять причину случившегося. Отыскал какие-то письма, в том числе электронные, и среди них одно странное послание от человека, прежде ему не знакомого.
- Сын не обязан знать лично всех приятелей своего отца. Может быть, коллеги Нури-старшего просветили его?
- Нет. Личная помощница отца также не вспомнила этого человека. А она, между прочим, отвечала за всю переписку Нури с внешним миром. И не первый год.
- Может, романтическая связь?
- Письмо прислал мужчина.
Мэгги озадаченно посмотрела на него:
- И что же… Сын полагает, что этот человек мог иметь какое-то отношение к смерти его отца?
Аль-Шафи лишь утвердительно кивнул.
- Может быть, он даже решил, что этот человек стал причиной гибели Нури?
Аль-Шафи неопределенно пожал плечами.
- И что же это за человек?
Ее собеседник, прежде чем ответить, метнул быстрый взгляд на дверь, словно пытаясь удостовериться, что она плотно закрыта и их никто не подслушивает.
- Я могу лишь сказать, что у него арабское имя.
ГЛАВА 11
Иерусалим, вторник, 20:19
Мэгги нежилась в постели гостиницы, которую ей порекомендовал Дэвис. Отель назывался "Цитадель", что звучало довольно уместно для Иерусалима. Номер ей достался вполне приличный - из того же иерусалимского камня, но прекрасно отделанный изнутри, со сводчатым потолком и несколькими неширокими окнами. Насколько она могла судить, в гостинице останавливались почти сплошь американцы, паломники-христиане. В вестибюле она стала свидетельницей довольно любопытной сцены. Группа туристов выстроилась в кружок, люди взялись за руки, запрокинули головы к высокому потолку, закрыли глаза и в таком положении замерли на несколько минут, очевидно размышляя о высоком. Их гид-израильтянин со скучающим видом мялся неподалеку и терпеливо ожидал конца молитвы во имя Христово.
Мэгги была благодарна Дэвису. Гостиница находилась в одном квартале от консульства и выходила окнами все на ту же улицу Агрон. Они с Ли вернулись из Рамаллы уже в сумерках. Дорога, которая и днем-то здесь была пустынна, к вечеру самым натуральным образом вымерла. По пути они почти не разговаривали. Мэгги была погружена в невеселые размышления. Командировка, которая, как она поначалу полагала, имела все шансы вылиться в ее триумфальное возвращение в "отряд астронавтов", теперь все больше напоминала сказочное задание - пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
Джуд Бонхэм, черт бы его побрал, преподнес ей эту миссию чуть ли не как плевое дело - мол, помиришь старых маразматиков, которые ссорятся лишь для виду, заставишь их поставить подписи под мирным договором, который они сами же и составили, и дело с концом. Все оказалось не так просто. И уже здорово попахивало приближением очередного ближневосточного кризиса. Ну что ж, израильтянам и палестинцам-то не привыкать, а вот она тут при чем? Сколько раз уже эти два народа находились в шаге от разрешения большинства своих противоречий, но хоть бы однажды у них это получилось! Так нет же… Все переговоры, какой бы поворот они ни принимали, в конце концов сворачивали на хорошо протоптанную дорожку - навстречу новым вспышкам взаимной агрессии. И каждый раз напряженность во взаимоотношениях между ними совершала очередной виток. И конца этому не видно…
Мэгги даже боялась подумать о том, что будет, если новые переговоры постигнет та же участь, что и все предыдущие. Гибель Гутмана и Нури - более чем тревожные звоночки.
Посидев немного, она поднялась и побрела к мини-бару за крошечной - "одноразовой" - бутылочкой виски и стаканом. Затем Мэгги подвинула кресло к самому окну, села и стала смотреть на улицу. На противоположной стороне все еще работал продуктовый магазин. Вот из него показался человек, прижимавший к груди пакет, из которого торчали горлышки двух бутылок молока. Взглянув на часы, он заспешил домой.
Мэгги провожала его завистливым взглядом. Да, она открыто и остро завидовала этому человеку, у которого есть дом и, наверное, дети. Вот сейчас он придет, напоит их молоком, уложит в постель и будет рассказывать сказки. Кто знает, может быть, это его ежевечерний ритуал - поход в магазин за молоком, ужин, сказка… И плевать он хотел на вялотекущую войну, которая ведется в его стране вот уже несколько десятков лет…
Осушив стакан, Мэгги подумала: а не звякнуть ли Эдварду?.. Интересно, снимет ли он трубку, когда увидит номер? А если снимет, о чем они будут говорить? Может, он все-таки извинится за то, что так обошелся с ее личными вещами? А может, рассчитывает, что это ей нужно извиняться за внезапное бегство?
Мэгги выпила еще одну шестидесятиграммовую подарочную бутылочку, заново переживая их последнюю ссору на кухне в Вашингтоне. Нет, ну что она за человек… Столько времени убила на мечты о нормальной семейной жизни, столько сил потратила на то, чтобы ее начать… А в итоге ей достаточно было всего лишь десятиминутного разговора с этим паршивцем Бонхэмом, чтобы она пошвыряла в чемодан вещи и отбыла на очередную войну. Неужели Эдвард прав - она за все хватается, но у нее никогда не хватает терпения довести начатое до конца?.. Возможно. Очень возможно. Многие, пережив трагедию и позор, нашли бы в себе силы тихо жить по-другому, а ее вот вновь потянуло на подвиги…
Опрокинув остатки виски, она решительно достала из сумочки мобильный и набрала номер Эдварда. Пусть он знает, кто ему звонит. Надо оставить человеку шанс на отказ от разговора, который может ему быть неприятен. И лишь после того как в трубке прозвучал первый гудок, Мэгги догадалась взглянуть на часы - в Вашингтоне было полвторого ночи. Прелестно…
- Мэгги… - Это было не приветствие и не вопрос, а утверждение.
- Привет, Эдвард.
- Ну, как там Иерусалим? Все стоит? - Небольшая пауза, потом: - Надеюсь, ты уже спасла этот мир?
- Еще нет. Я хотела поговорить…
- Ты выбрала чудесное время для разговора, Мэгги.
Ей послышалось в трубке звяканье посуды и музыка. А он не спит. Ужинает. И небось в "Ла Коллин".
- Ты ведь не спишь еще…
- Хорошо, подожди минутку.
Она слышала, как он извиняется перед своими соседями по столику и уходит - очевидно, в какой-нибудь укромный уголок ресторана, где не очень шумно. "Вероятно, мой звонок потешил его самолюбие. Лишний раз продемонстрировал всем присутствующим, что Эдвард - деловой, занятой человек, который кому-то мог понадобиться даже среди ночи. Очень по-вашингтонски…"
- Я слушаю, - наконец вновь раздался в трубке его голос.
- Хочу понять, что будет с нами.
- Что мне сказать по этому поводу? Давай-ка ты для начала придешь в себя и вернешься домой, а потом будем разговаривать.
- В каком смысле… приду в себя?