Судья и сэр Аарон подняли от бумаг удивленные глаза, а на галерее для зрителей зашуршал шепоток. Крэмпа такой поворот заинтересовал. Судья хотел было призвать к порядку, но не решился: сначала надо уяснить до конца причину сего веселья. Поскольку все судьи, дабы заставить злоумышленников прочувствовать всю глубину своих преступлений, страдают привычкой притворяться, будто их потрясает каждый пустяк, лицо судьи Плантагенета-Уильямса немедленно и без особых усилий приняло безмерно возмущенное выражение, но выражение это было всецело следствием привычки, и потому дальнейшее поведение судьи никак не соответствовало принятой им позе. Подобно школьному учителю, стоящему перед хихикающим классом, он, разумеется, в ужасе заподозрил, будто что-то не в порядке с его внешним видом. Скрюченные пальцы судьи быстро пробежались по макушке парика, словно пытаясь найти там какой-то малопристойный предмет, пришпиленный булавкой. Ничего не обнаружив, судья решил заодно поправить парик, который и так сидел безукоризненно. Тогда он как бы между делом, но тщательно ощупал лицо и, будто охорашивающаяся птица, оправил мантию. Затем посмотрел на стул, на потолок, на Крамнэгела. А Крамнэгел, вцепившись руками в барьер перед скамьей, как в ручки мотоцикла, дергался и извивался над ним в попытке подавить приступ смеха.
- Что с вами такое? Вы больны? - спросил судья.
Почему-то, открывая рты, эти субъекты в париках становились еще смешнее. Так бесконечно смешны люди, расхаживающие нагишом по душевым спортивных клубов с благопристойным видом одетых особ. И так же нельзя удержаться от смеха, когда из-под невероятного головного убора выглядывает существо, обладающее, оказывается, даром речи да еще требующее, чтобы его принимали всерьез.
- Он болен? - спросил судья, обращаясь неизвестно к кому.
Один лишь сэр Невилл прикрыл глаза как человек, ожидавший самого худшего и увидевший, что все опасения сбылись. Он мгновенно понял: даже самые незыблемые, освященные временем символы не могут оставаться вечными в мире, который веками довольствовался пешей ходьбой, потом вдруг неожиданно - на памяти одного поколения - затрусил рысцой, потом понесся галопом, а потом вдруг полетел и летит теперь так быстро, что глаз не успевает следить за тем, что происходит вокруг, за постоянно меняющимся пейзажем. А все эти старики, упорно верящие, что они руководят событиями, по-прежнему продолжают исполнять старинный церемониал: по-прежнему садятся в самолеты и автомобили и входят во дворцы, отдают почести и пожимают руки, возлагают венки к могилам неизвестных солдат. Они по-прежнему делают заявления для печати и отвечают на вопросы с тщательно отрепетированной и потому глубоко прочувствованной искренностью. Но хоть они и не замечают этого, на них почти никто не обращает внимания. Они похожи на актеров, играющих перед пустым залом и кланяющихся при гробовом молчании.
Обретя дар речи, Крамнэгел начал защищаться, но совсем перед другим судом, совсем в другом измерении.
- Здесь, значит, вот какое дело, ваша честь, - начал было он, но не смог сдержать нового приступа смеха.
- Меня следует называть "милорд", а не "ваша честь", - объявил судья только ради того, чтобы сказать хоть что-то.
Нахмурившись, Крамнэгел подумал с минуту и решил, что согласиться со словами судьи никак не может, поскольку в подобном обращении есть оттенок богохульства: "милорд" - это же "мой лорд", "мой владыка"; да что он в самом деле, владыкой небесным себя возомнил, что ли? Вдруг на Крамнэгела накатила новая волна смеха, от которой он затрясся как заячий хвост и даже стал подвывать.
- Я вынужден приказать вам взять себя в руки! - крикнул судья и обратился к Крэмпу: - Могу ли я просить вас повлиять на вашего клиента и заставить его держать себя в руках?
- Прошу позволения напомнить вам, милорд, что мой клиент - иностранец и что, без сомнения, тягостные обстоятельства и непривычная обстановка подействовали на него, - вступился за своего подзащитного Крэмп.
Неужели они не способны понять, что выглядят смехотворно в глазах тех, кого не приучили с детства содрогаться при их виде? В конце концов Крамнэгел, разумеется, сумел справиться с охватившим его приступом, хотя во время всего процесса на губах его то и дело блуждала желчная улыбочка, угрожая рецидивом смеха. Он уразумел, что подобным поведением не расположить к себе людей, в руки которых попал. Пленнику каннибалов не пристало шутить о калориях. Сэр Аарон излагал дело продуманно и тактично, ясно давая понять, что обвинение отнюдь не требует головы подсудимого, а всего лишь выполняет печальный, но необходимый долг в силу того, что превратности судьбы положили конец жизни старого Джока. Призванные в свидетели три старика стояли на том, что вплоть до печального финала беседа носила исключительно добродушный характер, хотя Крэмп своим перекрестным допросом все же добился и от них, и от старухи признания, что Джок изрядно провоцировал Крамнэгела.
- Не забывайте, - заметил Бриггс, - что Джок был коммунистом. Пусть их у нас немного, а они кого хочешь могут завести, даже социалиста - я про нынешних социалистов говорю, - для Джока это была не политика, а религия, вот именно - религия.
Сэр Невилл с симпатией посмотрел на Бриггса. Вот, пожалуйста, - старый простак, у которого своя голова на плечах и который героическими усилиями почти добивается того, что его понимают.
- То есть; по-вашему, коммунизм заменял ему веру в бога? - спросил Крэмп. "Ну и идиот же ты, Крэмп! Ведь своим лицемерным вопросом ты убил всю простодушную непосредственность сделанной Бриггсом оценки!"
- Мне трудно сказать, сэр, поскольку в его душу влезть я не мог, да и поздно уже…: - Но в любом случае впечатление складывалось именно такое? "Это уже лучше, Крэмп, но напортил ты все же здорово".
- У меня да.
- Ясно. Не могли бы вы припомнить, как именно он провоцировал подсудимого?
- Да нет… - Бриггс старался припомнить. - Нет… Но он точно подзуживал его. Это все видели, но только мы все тогда не очень… Нет, точных слов я не припомню…
Выступая в собственную защиту, Крамнэгел проявил склонность к словоохотливости. Но ведь он совсем не привык ни к выступлениям в подобном качестве, ни к манере давать суду показания по возможности односложно - для того, по всей вероятности, дабы обезопасить невежд и возложить всю тяжесть их оправдания или обвинения на плечи тех, кто умеет красноречиво выступать в суде, и черт с ними, с теми фактами, на которые нельзя ответить просто "да" или "нет". Поэтому Крамнэгел то и дело игнорировал требования судьи лишь подтвердить или отрицать тот или иной факт и напористо ввязывался в словесную баталию. Он не привык к тому, чтобы с ним обращались как с дураком, и не имел желания подвергаться надобному эксперименту в столь ответственный момент, когда решается его судьба. И ни молоток судьи, ни грозные предупреждения не могли остановить Крамнэгела. Поэтому открытые и бурные столкновения между чванливым величием суда и бурным негодованием обвиняемого в убийстве казались временами просто неизбежными.
- Можете ли вы припомнить, как именно он вас провоцировал? - спросил Крамнэгела Крэмп.
- А то нет. Вы как думали? - пролаял Крамнэгел.
- Вовсе не следует прибегать к подобному тону, - упрекнул его судья.
- А вас никогда не привлекали по обвинению в убийстве, ваша честь? Нет? Так вот, если б привлекли, да еще по сфабрикованному… - Молоток: тук, тук тук. - Да дайте же договорить! По сфабрикованному, подтасованному обвинению… - Тук! тук! - … вы б любой тон испробовали… - Фортиссимо -… чтоб посмотреть, от какого будет больше толку!
- Если вы не прекратите, я обвиню вас в неуважении к суду! - крикнул судья.
- Нашли чем пугать, меня вон по обвинению в убийстве судят! - Крамнэгел огляделся по сторонам, ожидая одобрения проявленной им иронии, но обнаружил лишь послушную и исполненную благоговения публику. - Надо же, что за чучела, - пробормотал он.
- Не могли бы вы описать некоторые из провокаций, о которых вы упоминали? - спросил Крэмп.
- Мне что, опять разрешается говорить только "да" и "нет"?
- Я настоятельно рекомендую вам изменить тон и поведение, - заявил судья, - в особенности по отношению к вашему собственному адвокату. Мы ведь здесь для того, чтобы помочь вам, в рамках, разумеется, предъявленного обвинения.
- Ну да, конечно, я и забыл совсем, - ответил Крамнэгел, проявляя свое оригинальное чувство горького юмора.
- Да не заводись ты так, Барт, - пробормотала Эди. Сидевший подле Эди майор Батт О'Фехи обнял ее за плечи, философски покачал головой и глубоко запустил зубы в свою жевательную резинку.
- Вы хотите знать, что сказал мне тот старикашка? - спросил Крамнэгел.
- Что ж, я помню, как он обозвал демократию гнилым орехом.
- И что же, по-вашему, он хотел этим сказать? - осведомился Крэмп.
- А разве и так не ясно? - Крамнэгел набычился, не веря собственным ушам.
- Я хотел бы знать, как истолковали его слова именно вы.
- По-моему, он хотел сказать, что демократия окочурилась, что демократия обделалась, что демократия - выжатый лимон. Продолжать или хватит?
- Делал ли он какие-либо специфические антиамериканские заявления?
- А то нет! Он заявил, что Соединенные Штаты вторгались в Россию. Заявил, что нам нечего делать во Вьетнаме. Заявил, что он - коммунист. - Но здесь Крамнэгел запнулся. Он вдруг понял, что все это звучит не очень-то провокационно. И сменил тон.
- Дело не в том, что, а в том, как говорил, вы уж мне поверьте. Да он просто издевался и все пытался меня уесть, ясно, нет? У нас дома всегда предупреждают и дипломатов и военных, что в некоторых зарубежных странах, где, значит, люди нам здорово завидуют, такие вещи часто случаются. Перед отъездом за границу у нас даже брошюрки такие выдают, вроде "Как быть хорошим американцем за границей". Там сказано: "Помните, что каждый гражданин является таким же послом нашей страны, как и любой аккредитованный посол США". Именно так и сказано, я сам видел такую брошюрку, и я, значит, изо всех сил старался делать то, что там рекомендуется, только, видно, так уж люди устроены, - стоило мне услышать, как поносят мою страну, да еще кто? - человек, открыто признавшийся, что состоит членом коммунистической партии… и при этом еще и атеист - да, вот еще, он к тому же атеист: мол, на бога и на молитвы у него нет времени, прямо так при всех и заявил! - Крамнэгел понизил голос, как нашкодивший ребенок. - Ну а тут еще виски с пивом и незнакомая обстановка… да просто отсутствие должного самоконтроля - вот и все дела… Так что, когда старик сунулся в карман, я и подумать толком не успел: у нас ведь в полиции, пока не дослужишься до руководящей работы, все время приходится заниматься огневой подготовкой, но я, даже когда стал начальником полиции, все равно ее не бросил, до сих пор раза два в неделю хожу в спортзал, чтоб, значит, сохранять форму, и в тир хожу обязательно, может, я и впрямь чересчур активен для своего положения - кто знает… Ну, в общем, как я увидел, что тот старик лезет в карман за пушкой - я ведь честно думал, что за пушкой, - ну, я и не стал колебаться.
- Во дает!.. - пробормотал Батт О'Фехи.
- О Батт, он может быть таким великолепным! - проворковала Эди. - Я так люблю его!
- Знаю, милая, знаю.
- И такое с вами случилось впервые в жизни? - спросил Крэмп.
- Нет, сэр, - отвечал Крамнэгел.
Судья выпучил глаза и наклонился вперед.
- Не будете ли вы любезны изложить суду обстоятельства, при которых имело место предыдущее происшествие подобного рода? - попросил Крэмп.
- Пожалуйста… Дело было в конце сороковых… в сорок восьмом - сорок девятом, где-то в этом районе… Я, значит, дежурил по участку в деловой части нашего города, а там тогда жуть что творилось… Ну, знаете, ребята из армии возвращались, обученные убивать, а тут ночью податься некуда, днем скучища… ну и мы, конечно, начеку. И вот, значит, на углу Монмут и Седьмой, где ювелирный магазин Зиглера - он там и теперь стоит, - вижу, молодой парень лет двадцати, светловолосый и коротко остриженный, пулей вылетает из двери магазина и бежит по тротуару. Я ведь таких случаев в кино сколько угодно видел, публика тоже - поэтому уже и начала терять к нам доверие. Я и подумать не успел, как револьвер оказался у меня в руке и начал плевать свинцом, а этот юноша - Касс Чокбэрнер его звали, по гроб не забуду - уже лежит на тротуаре метрах в десяти от собственных мозгов. Вот, кажется, и все.
- Он ограбил ювелирную лавку? - спросил судья с жадностью ребенка, слушающего сказку на ночь.
Как было бы легко и приятно ответить "да"!
- Нет, сэр, не ограбил. Он… - Крамнэгел запнулся. Касс Чокбэрнер и старый Джок начали сливаться в его мозгу воедино, в один тяжкий крест, который теперь не снимешь с плеч. - Он только… только обручился, сэр… ваша честь… и просто зашел в лавку купить к свадьбе кольцо, сэр… У него был отличный послужной список, и он собирался жениться на прекрасной девушке… А я его убил, ваша честь.
Зал суда замер. Столь простодушно обвиняя себя, Крамнэгел выглядел не менее достойно, чем Дрейфус, даже еще достойнее, ибо тот всего лишь проявил стойкость, тогда как Крамнэгелу представилась возможность изложить свою вину, хладнокровно ее при этом приуменьшив. И, правильно уловив чутьем момент и обстановку, он не преминул этой возможностью воспользоваться.
Тишину нарушил Крэмп:
- Не будете ли вы добры сообщить суду о последствиях ваших действий?
- Никаких последствий не было, сэр.
- Никаких? - не веря своим ушам, переспросил судья.
- И суда не было?
- Нет, ваша честь, не было.
- Почему?
- Расследование, конечно, имело место.
- Не было суда, несмотря на то, что поведение вашей жертвы не давало вам ни малейшего повода стрелять?
- Не было, сэр. Как я уже сказал, имело место расследование.
- И каков же был его результат?
- Я получил выговор, ваша честь, но я помню, что тогдашний начальник полиции - Ритчи Маккэррон, прекрасный человек и отличный полицейский, просто отличный - вызвал меня к себе в кабинет, и я решил, что сейчас-то меня мордой об стол… думал, так врежут, что захочется мне лучше помереть вместо того парня. А начальник мне сказал - цитирую, насколько точно помню: "Барт, - сказал начальник, - на том, что ты натворил, и погореть недолго, но я не собираюсь полоскать тебе мозги - хоть бессмысленной пальбы я не люблю: мы в городе ее не потерпим - это одна сторона вопроса, а теперь, когда с этим ясно, хочу тебе сказать: на твоем месте я поступил бы точно так же. С каждым постовым это разок-другой случается, и я такому полицейскому доверяю больше, чем человеку, который никогда нигде не оступится. Это все, конечно, строго между нами", - говорит он и угощает меня сигарой. Сигара была зеленая, я к таким не привык, и меня стошнило. А в следующем же списке на повышение была моя фамилия.
- Не хотите ли вы сказать, - заметил судья дребезжащим голосом, - что сейчас с вами и произошла вторая из тех ошибок, которые каждый стоящий полицейский рано или поздно должен совершить?
- Я ничего такого не хотел сказать, ваша честь, - покорно ответил Крамнэгел. - Я, значит, просто рассказал про то, что было, как меня просили.
Судья счел за лучшее объявить перерыв на обед.
8
В маленьком захолустном городке не так-то просто пообедать в день ярмарки, если не заказать места заранее. Сэр Невилл это предвидел и сейчас пробирался к своему месту сквозь толпу фермеров у стойки бара. Уже получив желанные стаканы с выпивкой и держа их над головой, они с грубоватой деликатностью прокладывали себе путь к столикам, громко сообщая друзьям об удачно выполненной наконец миссии. В этом водовороте сэр Невилл внезапно столкнулся лицом к лицу с сэром Аароном, и, словно два мореплавателя, потерпевших кораблекрушение в бурном море, они заговорили, насколько позволял рев стихии.
- Начал он просто катастрофически, но к концу собрался и, по-моему, финишировал весьма солидно. Занятный тип. Совсем из иного мира. Ведь из иного, а?
- Вы заслуживаете величайшей признательности, - отвечал сэр Невилл, которого толкали со всех сторон. - Ведь даже в предусмотренных законом границах вы могли бы допрашивать его намного жестче.
- Делаем, что можем. Но я согласен с вами, главный прокурор: мы не способны его судить. Довольно скоро неизбежно начинаешь задавать себе вопрос: а кого мы вообще способны судить? Вот какую реакцию вызывает парень вроде нашего американского гостя.
- Как, по-вашему, идет процесс?
- Если бы судьей был я, он шел бы вполне прилично. Иногда бывает полезно произвести два столь разных впечатления, какие произвел на суд Крамнэгел… Не знаю, право… Все теперь зависит от старика Плантагенета-Уильямса.
Прибой вынес к ним Элбертса, тот услышал их разговор. Теперь он проследовал за сэром Невиллом в обеденный зал. Они миновали Крэмпа, приютившегося подле стены. Упершись рукой в стену и не давая толпе вдавить себя в Крэмпа, сэр Невилл спросил защитника, чем, по его мнению, может кончиться процесс.
- Не имею ни малейшего представления. Воевать с гуннами куда легче, чем защищать янки. Это все равно что выбивать правду из ребенка: он беспредельно простодушен и всю работу делает сам. Но потом вдруг попадается узелок в веревочке, и он застопоривается на какой-то ужасной ерунде. Он показался мне конченым, когда пытался защищаться, хотя бы потому, что в его положении все равно не победишь, а только произведешь плохое впечатление, - мы-то все это знаем, а ему, к сожалению, пришлось это познать на опыте. С другой стороны, когда он начал объяснять, то был просто великолепен. Просто великолепен! Благороден, как древний римлянин. Не пойму даже, что на него нашло.
- Очевидно, при всей разнице в наших проблемах и традициях человек, поднявшийся до его положения в обществе, должен все же иметь какие-то хорошие качества.
- Это верно, но я ожидал от него большего.
- Тоже правильно. А каковы ваши предположения?
- Старик Плантагенет-Уильямс не выдает своего мнения. Сидит - неприступный, как айсберг. Не знаю, право. - Крэмп хитро улыбнулся. - Не ожидал я вас здесь встретить, главный прокурор. Неужели дело настолько захватывающее?
- Если я скажу, что просто случайно проезжал мимо, вы ведь все равно не поверите. Вы беседовали с сэром Аароном?
- О, да, в туалете. Старый адвокатский трюк. К сожалению, в здешнем туалете три кабинки - я его знаю издавна, - и кабинку номер три занял представитель "Дейли мейл". Правда, через четверть часа ему пришлось капитулировать перед натиском; нас же с сэром Аароном тревожить не решились, поскольку мы люди чересчур почтенные, так что нам удалось перемолвиться словцом. Наши мнения во многом совпадают.
Сэр Невилл был вынужден пригласить Элбертса составить компанию, поскольку тому некуда было деваться, но сэру Невиллу удалось получить лишь крохотный столик - и то лишь в награду за свою предусмотрительность. Удовольствия от проявленной любезности он не получил, ибо Элбертс с его несколько ядовитой изысканностью и повадками всезнайки отнюдь не принадлежал к тому разряду заморских обитателей, которым сэр Невилл мог симпатизировать.