Она держала корову, кур, поросенка, управлялась с хозяйством самостоятельно, учительская зарплата для нее была подспорьем, а не основным заработком. Не выбросив дедовых сундуков, она купила лакированный немецкий шифоньер, раскладной диван-кровать и громадный торшер, который зажигался только для гостей. За стеклом серванта у нее хранились подшивки журналов "Семья и школа" и "Пионер", на стенах были развешаны репродукции картин русских художников. Рядом висели фотографии, на деревенский манер собранные в большие рамы под стеклом, их можно было рассматривать бесконечно, как мозаику. Наташка пыталась угадывать родственников.
- Дед?
Семен подтверждал. Дед был совсем молодым, лет двадцати с небольшим. Надменно вздернутый подбородок, погоны прапорщика, на узкой груди с трудом умещались четыре георгиевских креста.
- Он был маленького роста? - спрашивала Наташка.
- Как ты угадала?
- Маленькие мужчины всегда хотят казаться выше и задирают голову перед фотоаппаратом по привычке. Ты вот высокий, поэтому, наоборот, сутулишься.
- Отец? - угадывала она.
- Нет. Муж Марии Трофимовны.
- Мать?
- Тетка, у которой я жил.
Она отыскала мать. Мать была снята на фоне полотна с нарисованными пальмами. Она сидела на высоком табурете в крепдешиновом платье с приколотой большой искусственной розой и, наверно, с трудом сдерживалась, чтобы не улыбнуться.
Больше всего было фотографий Марии Трофимовны. Они занимали целую раму, и непосвященному могло показаться, что это одна и та же размноженная фотография. На фоне школы, на лавочке сидела Мария Трофимовна, а сзади стояли мальчики и девочки. Если хорошо присмотреться, то можно было заметить: мальчики и девочки были каждый раз разными, да и Мария Трофимовна менялась. Через три-четыре фотографии на ней был другой костюм, и она все больше полнела. Семен насчитал двадцать девять фотографий. Двадцать девять выпусков начальной школы.
- Я выучила более полутысячи человек, - гордо говорила Мария Трофимовна.
Семен еще в Москве много рассказывал Наташке об Осипове. Он подарил ей книгу о партизанском движении, об Осипове в ней было написано несколько строчек… Наташка о партизанах и подпольщиках читала только в книгах, и ей очень хотелось познакомиться с Осиповым. Она захватила с собой книгу, чтобы Осипов поставил свой автограф; когда в ее библиотеке устраивали читательские конференции и выступали писатели, она всегда просила сделать на книге надпись. У нее было много книг с автографами.
Осипов теперь снова жил в районном городке, и Семен с Наташкой решили съездить к нему, Мария Трофимовна предостерегла:
- С Осиповым будь поосторожнее.
- Почему? - удивился Семен.
- Говорят… - Мария Трофимовна замялась… - не то чтобы сошел с ума, но немного тронулся.
- В чем это выражается? - спросил Семен.
- Я же тебе писала. Он теперь директором промкомбината работает. Сапоги чинят, трусы шьют, простыни… А ведь просто так из начальства не отпускают? Почти первым человеком был в области, председатель исполкома. Еще поговаривают, раскрыли какие-то дела, когда служил в полиции.
Осипова застали во дворе комбината. Он обсуждал с плотниками, как лучше сделать пристройку к сапожной мастерской. Они обнялись, и Семен почувствовал: Осипов обрадовался, что он привез показать свою будущую жену.
Наташка была явно разочарована. Осипов, наверное, ей представлялся высоким и элегантным, напоминающим наших разведчиков в немецкой форме из кинофильмов про войну.
Осипов был всегда невысоким, а сейчас казался еще ниже: за последние годы он заметно растолстел.
- Сколько дней выделяете на меня? - тут же по-деловому поинтересовался Осипов.
- Сегодня и завтра, - сказал Семен. - Дома дела.
Осипов задумался.
- Пребывание попробуем сделать насыщенным и с небольшими потрясениями. - Он заказал телефонный разговор с какой-то школой и попросил директора: - Миша, готов принять меня и двоих москвичей? Кто? Узнаешь. Один твой знакомый.
- Я его знаю? - спросил Семен.
- Знаешь.
Семен перебрал всех знакомых, среди них не было ни одного директора школы.
На "Москвиче" Осипова они добрались до деревни, раскинувшейся вдоль реки. Директор школы их ждал. Он подошел к машине, церемонно и неловко поцеловал Наташке руку, чувствовалось, что он это делает нечасто и не очень, наверное, давно. В последние годы женщинам, все чаще стали целовать руки, что-то менялось в отношениях мужчин и женщин. А может, результат статей о правилах хорошего тона, подумал Семен.
Наташка заулыбалась, теперь для нее директор стал самым лучшим и интеллигентным человеком, ей люди нравились или не нравились сразу.
- Значит, мы знакомы? - сказал директор, протягивая руку Семену.
- Знакомы, - сказал Семен. Он был уверен, что видел этого человека, только не мог вспомнить, где и когда.
- Не мучайтесь, - сказал Осипов. - Помнишь, был пятилетний мальчик, который перехитрил всю вышгородскую полицию и убежал?
- Так это вы! Такой большой! - У директора увлажнились глаза. - Не представляете, как я рад, что вы такой, так выросли. - Директор разволновался.
- Это уже не от нас зависело. Все мальчишки вырастают, - сказал Осипов.
Семен вспомнил: это же тот высокий полицейский, который вывел его из школы, он совсем не изменился, только стал еще более худым, да под глазами залегли мешки.
- Жаль, нет вашего отца, - сказал директор, - Как нам хотелось, чтобы он приехал после войны и мы могли бы ему сказать: смотри, комиссар, сына мы твоего сохранили… С вашей матерью мы вместе росли. Тихомиров любил ее, - вдруг вспомнил директор. - Красивая была женщина ваша мать, - вздохнул директор.
Семен подумал: жил и не знал, что у него есть еще один близкий человек, этот директор.
Еще в Москве Наташка сказала Семену, что обязательно устроит в своей библиотеке читательскую конференцию, пригласит писателя, который написал книгу о партизанском движении, а сама расскажет о знакомстве с одним из героев книги.
За столом вспоминали близких, Марию Трофимовну.
- Напугана, - сказал Осипов. - Всю жизнь чего-нибудь боится.
- А вы боялись в войну? - спросила Наташка, найдя момент для перехода к своим вопросам. Она вынула тетрадочку и попросила разрешения записать его слова. Осипов и директор переглянулись.
Осипов стал рассказывать о явках, диверсиях. Говорил он громко, будто был не в маленькой комнате, а в зале. Он медленно, как диктуют условия задачи, повторял сказанное, чтобы Наташка успела записать. За столом сразу стало скучно.
- А вы боялись тогда? - снова спросила Наташка, потому что Осипов не ответил на ее вопрос.
- Да, боялись, - жестко сказал Осипов. Семен чувствовал: Осипова раздражали вопросы Наташки, ее деловитость, тетрадка, разложенная на столе среди закусок.
Наташка всегда была деловой. Еще в школе она прочла книжку о какой-то английской деятельнице и решила ей подражать. У нее даже был свой девиз, вначале дело, потом женщина. Дурацкий девиз, решил сейчас Семен. И чего они так боятся стать обыкновенными женщинами, думал он, слушая разговор Наташки с Осиповым.
- Но это был другой страх, страх за жизнь своих товарищей, а не только за свою собственную жизнь? - Наташке хотелось подогнать рассказ Осипова под уже придуманную схему.
- Когда вы переходите улицу, вы больше думаете о собственной жизни или о жизни своих товарищей? - спросил Осипов.
- Я как-то об этом не думаю, - сказала Наташка. - Я просто перехожу улицу.
- Вот именно, - сказал Осипов. - Нормальный человек не думает каждый день: жизнь, смерть, победа, поражение… Он живет и делает свое дело. Меня не страх тогда мучил, злоба переполняла.
- Ненависть, - поправила Наташка.
- Наверное, ненависть, - согласился Осипов. - О терминологии мы тогда не думали. Меня лично злоба переполняла. Раньше, до войны, я и на охоту никогда не ходил. А тут мне хотелось убивать. Я стал даже бояться: не сдержусь и начну пальбу среди бела дня.
- А надо было сдерживаться, - понимающе сказала Наташка.
- Не знаю, - сказал Осипов. - Наверное, не всегда надо было…
Вероятно, это был давний спор и неразрешимый, потому что директор сказал:
- Тем, в школе, мы ничем помочь не могли. Нас было пятеро, да еще десяток подпольщиков, а в гарнизоне больше батальона.
- А может, и могли, - не согласился Осипов. - Ну, погибли бы сами.
- Это определенно, - сказал директор. - Мы с лихвой выполнили свое дело, об этом все знают.
- Да, - согласился Осипов. - Буквально вырезали их перед концом, восемь ушли из всего гарнизона, я потом по спискам сверял.
Наташка написала слово "вырезали", подумала, зачеркнула и написала: "устроили засаду и уничтожили".
- А кем стали бывшие подпольщики? Расскажите об их дальнейшем жизненном пути, - попросила Наташка. - Вот и вы были большим человеком.
- Я всегда был человеком среднего роста, - сказал Осипов.
- Я это в переносном смысле, - поправилась Наташка.
- И в переносном тоже, - сказал Осипов.
Семен сам любил рассматривать книги про героев. Трактористы и заведующие избами-читальнями - молодые люди с широкими узлами галстуков, коротко остриженные женщины со значком "Ворошиловский стрелок" на лацканах жакетов, - и рядом фотографии, они же через двадцать лет: министры и генералы, знаменитые хирурги и управляющие санаториями.
Осипов перечислил должности и звания оставшихся в живых подпольщиков, и довольная Наташка пошла спать. Они остались за столом втроем.
- Послушай, - сказал Осипов. - А твоя жена вроде большая зануда. - Семен промолчал. Он любил Наташку такой, какой она была.
- Понятно, - сказал Осипов. - Вопрос решен и обсуждению не подлежит.
- Для меня, во всяком случае, он решен, - сказал Семен.
- Правильно, - сказал Осипов. - Жену в обиду давать не надо.
- Она еще не моя жена, но обижать ее при мне не будут.
- Как сам-то живешь? - спросил Осипов.
- Хорошо, - сказал Семен. - Все в норме. Ты, пожалуйста, не обижайся, но Мария Трофимовна говорила, что ходят слухи о твоей службе в полиции.
- Ну, это и без слухов всем известно.
- А еще: ведь из начальства подобру не отпускают!
- Так я уже год на пенсии. Обыватель всегда находит свое объяснение. Подпольщик, герой, начальник, а вдруг почти сам подметки подбивает. Значит, что-то не то, может быть, морально разложился? Нет, вроде все с той же женой живет. А может быть, в полиции что?
- Отсутствие информации всегда рождает слухи, - сказал директор.
- А плевать. Я полгода рыбу ловил наудочку, больше не выдержал. Сейчас над пенсионерами посмеиваются, а никто не думает, что мы же заведенные, мы уже не можем остановиться. Если остановимся - помрем. А подметки в нашем промкомбинате хорошие подбивают. Скажи?
- Правильно, - подтвердил директор. - Бытовое обслуживание населения улучшилось с приходом Осипова.
- И то дело.
- Сложна жизнь, - сказал директор. - Ты говоришь, обыватель! А я говорю - длинная память у людей. Недавно я решил проверить первоклассников, таскают ли в школу папиросы. И знаешь, что я услышал за спиною, когда у одного вывернул карманы? Полицай! А мальчишке семь лет. Внук моего давнишнего знакомого.
- Вывод какой? - сказал Осипов. - Не служи, прохвост, в полиции.
- Люди все помнят, - сказал директор. - А может быть, ты не сразу по заданию, а только потом одумался и понял?
- Вот так, Сеня, - рассмеялся Осипов. - Запомни! Память у людей действительно длинная, долго помнят и плохое и хорошее.
- Плохое помнят дольше, - сказал директор.
13
Высветился кузов прицепа, укрытого брезентом. Лучи фар выхватили из темноты согнутую фигуру на коленях. По-видимому, шофер менял скаты. Он даже не повернул головы, занятый делом.
Семен притормозил. Ночью он никогда не проезжал мимо остановившейся машины. Это у него было с давних пор, когда он еще только начинал работать шофером. Как-то полетели подшипники, и он сидел в кабине, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться от бессильной злобы, сам был виноват. И вдруг проходивший мимо самосвал остановился, вышел шофер и взял его на буксир.
Семен подошел к грузовику - дизельному МАЗу. Шофер разогнулся.
- Помощь нужна? - спросил Семен.
- Спасибо. Управлюсь сам. - Шоферу было за пятьдесят. "Дорабатывает до пенсии", - подумал Семен. - Сейчас редко останавливаются, - сказал шофер. - Иной раз всю ночь проковыряешься, и никто не тормознет. Много нас стало, что ли?
- На водительских курсах надо специальный предмет ввести о шоферской солидарности, - сказал Семен.
- Это какой человек, - возразил шофер. - Иной всю жизнь учится, а человека из него так и не получается.
- Бывает, - согласился Семен.
- Вот если папироской поделишься, - сказал шофер. - У меня кончились. С вечера не рассчитал.
Семен отсыпал из пачки несколько штук. Они закурили.
- Себя не обижаешь? - спросил шофер.
- Нет, - сказал Семен. - В случае чего, у меня полный автобус пассажиров и все с табаком.
- И все-таки хорошо жить дома, - вдруг сказал шофер. - Встретились, потолковали, ты меня понимаешь, я тебя понимаю, вот табачком поделились. Я после войны в наших войсках за границей служил. Знаешь, как по родным местам стосковался! Ты давно за баранкой?
- Девять лет. Шесть лет на этом маршруте.
- Почти мастеровой. А я четвертый десяток размениваю. На ГАЗ-АА начинал. Ты таких и не видел, небось.
- На картинках. Давай все-таки помогу.
- Чего тут! Делов на десять минут. Не отстань от графика, - заботливо напомнил шофер.
"Повезло какому-то парню, - подумал Семен о сыне шофера. - Отец вернулся". После войны он еще долго удивлялся, что у других мальчишек были отцы.
- Счастливо, сынок, - сказал шофер. И у Семена запершило в горле от этого слова.
- Счастливо! - Семен пошел к автобусу. Уже отъехав, он услышал длинный, напутствующий гудок МАЗа. Семен дважды коротко нажал на клаксон, чтобы не разбудить пассажиров в автобусе.
Все-таки тяжелая шоферская работа, думал Семен. Он вспомнил, как зимой, когда он ходил на дизельных большегрузах, у него под Челябинском полетели сразу два ската. Мороз был больше сорока. Он менял скаты, залезая греться в кабину через каждые пять минут, и все-таки обморозил пальцы. Потом у него заклинило мотор, и он всю ночь бегал вокруг грузовика, чтобы не замерзнуть, машины пошли только утром, и его отвезли в больницу. Но было больше приятного. Несколько лет он перегонял заказчикам машины с автозавода. Иногда он останавливался в городе, в котором раньше никогда не был, ходил в местный музей, на базар, в кинотеатр. Если ему хотелось спать, он съезжал с дороги и ложился в кузове на брезенте. Он любил ездить ночью. Не было пыли, клаксонов обгоняющих машин, велосипедистов, подвод, свистков милиционеров, школьников, поднятых рук пешеходов с вечной просьбой подвезти. Ночью воздух всегда был отфильтрованно-чистый и свежий, без примесей пыли и бензиновой гари, ночью долго не приходило утомление. Летом, когда нагретые запахи асфальта, железа и пыли заполняли комнату, ему всегда хотелось, чтобы быстрее наступило время рейса.
14
- Через полчаса выхожу, - сказал лейтенант.
- Счастливо отдохнуть, - пожелал Семен.
- Спасибо, - сказал лейтенант. - Отдыха не будет. Надо дом отремонтировать, дров на зиму для матери запасти.
- Послушай, - сказал Семен. - Почему ты не пошел в институт? Не захотел или провалился? Военным-то стал сознательно?
- Пожалуй, сознательно, - подумав, ответит лейтенант. - Профессий, конечно, много хороших, но из деревни в основном идут в три института: в педагогический, сельскохозяйственный и медицинский. Профессии эти твердые, в деревне уважаемые. Я рассуждал так: учитель - он всю жизнь учитель… Вот и буду всю жизнь объяснять. А плюс бэ в кубе. Или врач? Начал рвать зубы, так до пенсии и рвет. У нас в армии - другое дело. Через каждые три года новая звезда на погон. Есть движение вперед: взвод, рота, батальон, полк. И главное, ясно на всю жизнь. К тому же сегодня здесь, завтра там. Люблю перемену обстановки, я ведь из своей деревни до восемнадцати лет никуда не выезжал. Вот сейчас после отпуска поеду на… - лейтенант замолчал, сообразив, что выдает служебную тайну, - в общем, далеко поеду. А вы были военным? Даже, наверное, воевали?
- Нет, что вы. В войну мне было пять лет.
- Простите, - сказал лейтенант. - Вы уже такой…
- Какой? - спросил Семен. - Совсем взрослый?
- В общем, да, - признался лейтенант. - Давно служили?
- Десять лет назад.
- Сейчас все изменилось. Техника. А с техникой всегда интересно. Вот вы шофер, вам же интересно ездить всюду?
- Наверное, интересно, - сказал Семен.
Он взглянул на спидометр. Автобус шел со скоростью девяносто километров. Семену было легко, ему казалось, что он несется сам, как в детстве, когда бежишь и не чувствуешь своего тела, просто бежишь и хочется бежать бесконечно.
Он отметил тот момент, когда появилась настороженность. Еще не осознав, в чем дело, он тут же сбросил скорость. Перебрав всевозможные случаи, которые могли беспокоить, он вспомнил: скоро должен быть железнодорожный переезд. Рядом станция, на которой формируют товарные составы, и переезд часто закрыт, а это всегда портило настроение.
Он обрадовался, когда увидел поднятый шлагбаум.
Автобус качнулся, перевалил насыпь и, набирая скорость, помчался дальше. Он знал, что чувство беспокойства у него сейчас пройдет, но беспокойство не проходило, он подумал, что с этим ощущением он ходит уже несколько дней, достаточно было какого-нибудь толчка, и он об этом начинал думать.
Началось это, когда Приходько-старший сказал ему, что к ним снова заходил инженер. Приходько называл его инженером, потому что тот носил на лацкане пиджака синий институтский ромб со скрещенными молоточками. Из-за этого ромба Семен не считал инженера особенно умным человеком. Умные люди не носят значков, поясняющих их профессиональную принадлежность.
Ему очень хотелось, чтобы инженер оказался несимпатичным, скрягой, трусом или, на крайний случай, больным.
С инженером Наташка познакомилась в своей библиотеке, он готовил кандидатскую диссертацию. Семен видел его несколько раз. Подтянутый, высокий, очень спокойный, он знал, чего хотел. После окончания института поехал работать на Север, собрал материал для диссертации и деньги для кооперативной квартиры.
Вначале Семен хотел ему посоветовать отцепиться, посоветовать очень корректно, но когда его увидел, понял: такому советовать бессмысленно, такие спокойно и интеллигентно не обращают внимания на советы. Инженер приносил цветы и билеты в театр, он не скрывал, что Наташка ему нравится. Когда они встретились у нее дома, инженер не стал придумывать повода, чтобы уйти, они так и просидели вечер втроем, а ушли вдвоем. Инженер не посчитал нужным поддерживать разговор, пока они ехали в метро, и вышел, не протянув руки, кивнув на прощание. Из спортсменов, решил Семен, такие борются до конца.