- Ты мне утром позвони, Алеша, - сказал Возницын. - Я тоже подключусь. А ты, девушка, не робей! Поможем. И дом найдем, и маму найдем! - Он обернулся и увидел автобус, подходивший к остановке. - Ну я помчался! Это небось последний. - Возницын подмигнул Алексею Ивановичу и вприпрыжку побежал к остановке.
"Ну и приключение нашел я на свою голову!" - подумал Алексей Иванович и усмехнулся. Ему даже стало весело. Он подумал о том, что дома еще не убраны со стола закуски, выпивка. Он поджарит картошки, накормит девушку. У него у самого снова пробудился аппетит, а хмель уже давно выветрился из головы. И еще он подумал о том, что семейство Маркеловых, живущее в квартире напротив, уехало на неделю за город и никто их с девушкой не увидит. Не то чтобы к Рукавишникову никогда не ходили женщины, просто эта была слишком молода.
Он взял ее под руку и снова почувствовал, как мелко-мелко дрожит худенькая рука. Девушка не отняла руку, и они быстро пошли по улице, за всю дорогу не проронив ни слова. Молча поднялись по лестнице на третий этаж. Алексей Иванович торопясь открыл дверь и пропустил вперед девушку. Она безбоязненно шагнула в темноту.
- Сейчас, сейчас. - приговаривал он, ища рукой выключатель. Вспыхнул свет. Алексей Иванович ободряюще улыбнулся.
- Снимай пальто. Вешай сюда, - он быстро стянул с себя дубленку, кинул на маленький столик шарф, шапку.
Девушка словно оцепенела, стояла не шелохнувшись, не расстегнув пуговиц пальто.
- Ну что ж ты? - Алексей Иванович понял, что гостья намерзлась и боится пошевелиться, боится снять пальто.
- Раздевайся, раздевайся! Сейчас вскипячу чай, поесть подогрею. - Алексей Иванович расстегнул пуговицы ее пальто. Оно было совсем легонькое. - И платок снимай. Все же холодное! Сейчас укутаю потеплее.
На девушке было красивое, вишневого цвета, шерстяное платье. Словно она только пришла с вечеринки или праздничного бала. Только на груди, от самого ворота до талии платье было разорвано. Девушка подняла руку, стянув ворот в горсть и всхлипнула. Рука ее бессильно опустилась. В вырезе виднелся уголок тела, покрытого гусиной кожей.
Алексей Иванович принес из ванны толстый махровый халат, накинул ей на плечи.
- Пойдем, милая, в комнату, - он легонько подтолкнул девушку к двери. Зажег свет.
Стол был заставлен тарелками с недоеденными закусками, грязными рюмками, початыми бутылками. Скользнув по нему равнодушным взглядом, девушка подошла к окну и с каким-то стоном лихорадочно прижала руки к батарее.
Рукавишников подвинул к батарее кресло, усадил свою необычную гостью.
- Сними туфли, ноги погрей! - скомандовал он и дотронулся до батареи. И тут же отдернул руку. Батарея была раскалена. Пока стояли сильные морозы - топили на совесть.
- Да как же ты не обожжешься? - изумился Алексей Иванович. И в первый раз увидел улыбку на ее лице.
- Н-не-е обож-ж-гусь, н-нн-е беспокойся. - У нее зуб не попадал на зуб.
- Ну и хорошо, ну и хорошо! - обрадовался Рукавишников.
У девушки была добрая улыбка. Да и лицо, хоть и посиневшее, хоть и с размазанной тушью под глазами, было красивое и доброе. Она сбросила прямо на пол платок, и густые черные волосы рассыпались по плечам.
Алексей Иванович пошел на кухню, поставил чайник. "Вот так штука, вот так штука! - шептал он, вытаскивая из шкафчика сковородку, кидая на нее холодный картофель. - Откуда она свалилась на мою голову? А хороша-то как?! Правда, хороша..." - Ему понравилось, что девушка обратилась к нему на "ты". Было в этом "ты" что-то такое, от чего сердце у Рукавишникова екнуло, словно сбилось с привычного ритма.
Когда он вернулся в комнату, она уже сняла туфли и прислонила ноги к батарее. Сквозь нейлон краснела схваченная морозом кожа, Алексей Иванович принес теплые войлочные тапки и сел на стул рядом с девушкой. Она посмотрела на него благодарно и снова улыбнулась.
- Как тебя зовут?
- Лариса.
- А меня Алексей Иванович. Можешь звать Алексеем.
Лариса кивнула. Он увидел, что девушка смотрит на стол с остатками ужина.
- Сейчас поджарится картошка. Может быть, дать пока бутерброд?
- Ага.
Он взял кусок хлеба, густо намазал маслом, положил обветрившийся уже ломтик ветчины. Потом в нерешительности посмотрел на бутылку с водкой. Лариса заметила его взгляд.
- Налей, быстрее согреюсь.
Из того, как ее передернуло после глотка водки, Алексей Иванович понял, что этот напиток Лариса употребляет не часто.
Ела она медленно, не жадно и постепенно приходила в себя. От тепла и от водки на бледных щеках проступал румянец. Глаза заблестели.
- Хорошо-то как. Я думала, совсем замерзну. - Она встала, сунула ноги в тапки. Халат скользнул с плеч на пол. Разорванный ворот платья повис, открыв красивый кружевной лифчик. Лариса нагнулась за халатом, и Рукавишников подумал о том, что ей уже лет восемнадцать. У нее была большая грудь.
- Как это тебя угораздило? - спросил Алексей Иванович и кивнул на разорванный ворот платья.
- А-а... - Лариса болезненно сморщилась. - 3наешь, мне бы сейчас под горячий душ. Согреться как следует.
- А ужин?
- Я уже не хочу есть, - она обвела глазами комнату, на секунду задержала взгляд на стенке с книгами.
- У тебя однокомнатная?
- Да.
- А где же мне лечь?
- Да вот же, диван.
- А ты?
- У меня есть раскладушка.
Лариса как-то совсем по-бабьи, по-взрослому усмехнулась и вздохнула:
- Покажи, где ванна... - Она упорно не называла его по имени.
Алексей Иванович провел девушку в ванну, показал, где взять мыло, шампунь. Когда он принес из комнаты большую махровую простыню, Лариса была уже без платья и снимала колготки.
- Прости, - сказал Рукавишников хрипловатым голосом. - Вот тебе вытираться. - Лариса протянула руку за простыней, и он заметил у нее на руке, на груди ссадины и кровоподтеки.
Алексей Иванович осторожно притворил дверь ванны и прошел в комнату. "Вот так штука, - опять прошептал он и улыбнулся. - Неужели она... нет. Кажется, скромная девчонка. Наверное, попала в переплет. Может быть, поссорилась с мужем? А хороша..." И снова у него сладко заныло в груди.
Он собрал со стола грязную посуду, унес в кухню. В ванной лилась сильная струя воды, и Алексей Иванович представил, как стоит под душем его стройная молодая гостья. И тут же отогнал эту мысль. "Ну-ну, старый конь, без иллюзий. Решил быть добрым христианином, так уж и будь им до конца". Но мысль эта не ушла совсем, а только отодвинулась куда-то глубоко-глубоко. Он чувствовал ее присутствие, как чувствует роговица глаза недавнее присутствие уже вынутой песчинки.
Расстелив постель на диване, Рукавишников достал с антресолей раскладушку, расставил ее у книжных шкафов, подальше от дивана. Потом пошел на кухню, заварил чай и стал мыть посуду.
"Долго же Лариса отогревается, - подумал он, прислушиваясь к мерному шуму воды в ванной. - Намерзлась, бедняга". Что-то насторожило его в шуме воды. Шум был слишком равномерный и жесткий, совсем не такой, как если бы вода лилась на человеческое тело. И не слышалось плеска, звуков моющегося человека. "Может быть, она уже одевается?" Но шли минуты, а вода лилась так же ровно и монотонно.
Обеспокоенный Рукавишников подошел к двери, позвал:
- Лариса? Ты скоро? Чай заварен...
Может быть, она там заснула?
- Лариса!
Никакого ответа. Алексей Иванович постучал громче. Еще громче.
Монотонный шелест дождя, падающего на озеро...
Дверь была не заперта. Вода, заполнившая ванну до краев, тоненькой струйкой бежала по черному кафелю на пол. Черные волосы, словно водоросли, колыхались на поверхности воды, скрывая лицо девушки. На какую-то долю секунды Алексей Иванович замер, как будто его разбил внезапный паралич. И в эту долю секунды, - не подумал, нет, просто не успел бы подумать, а сразу осознал - и умом и сердцем, каждой клеточкой своего существа, - случилось непоправимое. Это было как падение с огромной высоты - когда времени хватает лишь на то, чтобы понять: обратной дороги нет.
...Он кинулся к ванне, выхватил ее тело из воды. "Искусственное дыхание, искусственное дыхание", - шептал он, словно хотел успокоить и себя, и Ларису, но уже понимал, что все это бесполезно, - и по тому, как повисли ее руки, и по тому, каким неподатливым было ее горячее тело. Бегом он принес девушку в комнату, положил на постель. "Искусственное дыхание... - снова пробормотал он, еще не представляя, как его нужно делать. - Кажется, сначала положить на живот, чтобы вылилась вода..." Ничего не помогало. Рукавишников начал щупать ее пульс и от волнения хватал то за одну, то за другую руку. Наконец он сообразил, что надо вызвать "скорую помощь"...
Позвонив, он пошел в ванную комнату, закрыл душ. На полу плескалось море воды, но Алексей Иванович не обратил на это внимания. Он и сам промок насквозь пока вытаскивал Ларису.
Рукавишников накрыл девушку одеялом, подложил под голову подушку. Ему вдруг показалось, что она жива, приходит в себя. Он начал трясти ее, повторяя, как в бреду:
- Лариса, Ларисочка, ну очнись же, очнись!
..."Скорая" приехала минут через десять. Врачиха и сестра, обе молоденькие, усталые, медленно, как показалось Рукавишникову, очень медленно разделись.
- Где можно помыть руки?
- Руки? - переспросил он и вспомнил, что ванна залита водой.
Он провел их в кухню, дал полотенце. На плите свистел чайник. Алексей Иванович выключил его.
- Что случилось? - спросила врачиха, входя в комнату. Она поеживалась, зябко потирала руки.
- Вот... - Рукавишников протянул руку к дивану, на котором лежала Лариса. Мокрые черные волосы разметались на подушке.
- Что с ней? - врачиха подошла к дивану, внимательно вглядевшись в лицо девушки. Сестра стала у нее за спиной, выглядывая из-за плеча.
- Она мылась в ванной, - он говорил с трудом, еле ворочая языком. - Довольно долго мылась. Я стал беспокоиться...
Врачиха откинула одеяло, взяла безжизненную руку, отыскивая пульс. Ссадины на руке, на большой красивой груди Ларисы стали багровые.
- Когда я вошел, она была в воде. Я пытался сделать искусственное дыхание...
Врачиха отпустила Ларисину руку, вынула из халата стетоскоп и приложила под левой грудью. Сестра с жалостью посмотрела на Рукавишникова.
- Ваша дочь?
- Нет. И не дочь, и не жена, - сказал Алексей Иванович, чтобы сразу внести ясность. - Просто знакомая.
- Какая хорошенькая, - сестра покачала головой и снова посмотрела на Рукавишникова. Теперь к жалости примешалось любопытство.
- Она умерла, - сказала врачиха. Алексея Ивановича поразило, как спокойно и деловито она это сказала. - Видимо, захлебнулась.
- А реанимация? Реанимация! Неужели ничего нельзя сделать? - Он почувствовал, как срывается у него голос, и никак не мог унять внутреннюю дрожь.
- Какая реанимация, гражданин, - врачиха отошла от дивана. - Девушка мертва. Где можно мне сесть? - она посмотрела на обеденный стол, с которого Рукавишников еще не успел убрать бутылки. Несколько тарелок с колбасой и сыром выглядели нелепо.
- Вот сюда, пожалуйста сюда, - пригласил он ее к письменному столу. Сдвинул какие-то рукописи, книги.. Одна книга упала, и сестра подобрала ее.
- Скотт Фицджеральд, - пробормотала она. - В нашу библиотеку не дали ни одного экземпляра.
- Галина, - строго сказала врачиха, - ты опять за книги! Подай, пожалуйста, портфель...
Рукавишников метнулся в прихожую. Принес маленький портфельчик. Наверное, врачиха заметила, как дрожат у него руки.
- Вам нехорошо? Галя, сделай укол. - Она назвала какие-то лекарства, но Алексей Иванович не расслышал.
Пока сестра готовила шприц, позванивая иглами в железном ящике, Рукавишников сидел на стуле, вцепившись руками в колени.
- Как зовут умершую? - спросила врачиха.
Алексей Иванович вздрогнул. Это слово никак не укладывалось у него в мозгу. Час назад он чувствовал себя чуть ли не спасителем замерзавшей на улице девчонки... Всего час назад.
- Ее зовут Лариса.
- Назовите фамилию, отчество. Год рождения.
Рукавишников покачал головой:
- Это все, что я знаю. Час назад я встретил ее на улице. Совсем замерзшую, без денег, без паспорта. И привел сюда. - Он не сказал: "Привел к себе". Ему казалось, что все это происходит в каком-то чужом доме и сам он посторонний здесь. Случайный свидетель.
- Наверное, она поссорилась дома... Что-то случилось... Лариса не рассказала... Не успела рассказать. Может быть, ее побили. У нее было разорвано платье и синяки, - он говорил не поднимая головы, не замечая, как напряженно, все больше и больше хмурясь, смотрит на него врачиха. Наконец он почувствовал ее взгляд, поднял голову. - Это все, что я знаю...
- О господи! Вот так история, - испуганно сказала сестра.
- Что же делать, Галина? - спросила врачиха. - Наверное, милицию надо вызвать?
- Да, наверное...
- Вы не вызывали?
Рукавишников мотнул головой. Он встал, подошел к телефону и, стиснув зубы, поднял трубку...
Все последующие события Алексей Иванович помнил плохо. Сестра сделала укол, и на него навалилась тупая, тягучая усталость. Он равнодушно отвечал на вопросы приехавших милиционеров, принес им из прихожей легонькое Ларисино пальто, равнодушно смотрел, как эксперт фотографировал труп, показывал, как лежала девушка в ванне. И делал с покорной обреченностью все остальное, о чем его просили. Только один раз он вспылил, закричал на сотрудника, составлявшего протокол. После каждого ответа Алексея Ивановича сотрудник кривил губы в усмешке и многозначительно приговаривал: "Понятно".
- Значит, познакомились с покойной у Московского вокзала? Понятно... Пригласили к себе? С какой целью? Понятно.
- Ничего вам не понятно! - крикнул Рукавишников. - И никому пока не понятно! А вы заладили, как попугай....
- Прошу без оскорблений, - строго сказал сотрудник. Но от комментариев уже воздерживался. Писал свой протокол молча и сосредоточенно.
Врачиха и сестра сидели в сторонке, внимательно следя за всем происходящим. Только сестра время от времени вздыхала, качая головой, и, как показалось Рукавишникову, поглядывала на него с сочувствием.
Когда все было закончено, Рукавишников подписал протокол и санитары унесли Ларису, сотрудник сказал Алексею Ивановичу:
- Временно, пока будет идти расследование, прошу из города никуда не уезжать.
Врачиха попрощалась с Рукавишниковым кивком головы, а Галина пожала руку.
- Вы не убивайтесь так сильно...
Оставшись один, Алексей Иванович лег на раскладушку и пролежал до утра, бездумно рассматривая причудливые блики, отбрасываемые уличными фонарями на потолок.
4
Он задремал лишь тогда, когда начало светлеть. Но тут же проснулся. Наверное, потому, что вздрогнул, увидев во сне, как проваливается в бездонную пропасть. Проснувшись и отойдя от испуга, долго лежат с закрытыми глазами, отдаляя момент, когда придется увидеть следы ночного кошмара, пугаясь оттого, что надо будет опять с кем-то разговаривать, отвечать на вопросы, на которые не существовало ответов. Наконец он взял себя в руки и вскочил с раскладушки. В комнате горел свет, было натоптано. Алексей Иванович подошел к дивану. На подушке лежало несколько длинных черных волосинок...
В прихожей, в ванной тоже горел свет. Выходная дверь на лестницу была чуть приоткрыта.
Умывшись в кухне, Рукавишников оделся и вышел на улицу. Мороз немного отпустил, На остановках толпились люди. Шум и сутолока большого города вернули Алексею Ивановичу ощущение жизни. Он зашел в парикмахерскую, побрился.
Первым, кого он встретил в редакции, был Гриша Возницын.
- Ну как, старик? Самочувствие нормальное? - Гриша внимательно посмотрел на Рукавишникова. - А что мы такие кислые? Кажется, все было вчера в норме. Никто не перебрал, и новорожденный в том числе. Я помню, сколько осталось недопитого... - Он вдруг хитро улыбнулся. - Да, кстати, а та замерзающая снегурочка?
Алексей Иванович взял Возницына под руку, завел в свой кабинет, показал на кресло, а сам остался стоять, прислонившись к подоконнику.
Гриша, недоумевая, смотрел на Рукавишникова.
- Случилось большое несчастье, старина...
Он стал подробно рассказывать о ночном кошмаре и вдруг почувствовал, что Возницын страшно испугался. Испугался не за него, не за то, что произошла трагедия. Испугался за себя... На лбу у Гриши выступили мелкие бисеринки пота, он опустил голову и весь напрягся, словно его корежила судорога. Рукавишников замолк на полуслове. В первый момент у него даже появилась мысль: уж не плохо ли Грише? Он даже хотел предложить Возницыну воды, но Гриша вдруг резко поднялся с кресла и прошелся по комнате. Когда наконец он повернул лицо к Рукавишникову, Алексей Иванович понял: Гриша его предаст.
- Что тебе сказали милиционеры? - Голос Возницына прозвучал холодно и отчужденно.
Рукавишников потерянно усмехнулся:
- Какое это имеет значение!
Гриша долго и сосредоточенно смотрел в окно.
- Я тебе, Алексей, в этом деле ничем помочь не смогу, - выдавил он наконец из себя.
...Что ощущает человек, которого предали? Гнев? Ужас? Боль? Страх? И эти чувства тоже. Но прежде всего невыразимую горечь опустошенности. А предатель? Что волнует его слабую душу? Об этом знает только он один. Но он молчит...
Весь день Алексей Иванович провел как в бреду. Он отвечал на телефонные звонки, читал и засылал в набор материалы, разговаривал с коллегами. Но делал это как автомат. Он не старался понять, почему повел себя так Гриша, не ругал его. Он даже не вспоминал о нем. У него было какое-то странное состояние обреченности.
Лишь иногда Рукавишников словно просыпался и тогда мучился вопросом, звонить или не звонить в милицию? Ему было невмоготу сознавать, что где-то произносится его фамилия, решается его судьба, а он ничего об этом не знает. Сидит, потерянный, за столом и занимается обыденными делами, словно ничего не произошло. Словно мир все еще такой же, каким был и вчера. Он находил десятки доводов за то, чтобы позвонить следователю, и тут же отвергал их. "Когда я им понадоблюсь, меня вызовут, - уговаривал он себя. - Зачем навязываться? Надо вести себя спокойно и естественно... Но ведь естественно и проявить беспокойство", - спорил он сам с собой, чувствуя, что смерть этой девушки стала теперь навсегда фактом его биографии.