– А-а, не знаю… Сначала в Москве вроде как заинтересовались, застопорили эту смешную деятельность, потом, знаю, опять что-то зашевелилось с покупкой этой рухляди; наверно, западники нашим местным чиновникам очередные взятки сунули… Чего ты, Виталь?
Панасенко молча затеребил спутника за рукав.
– Смотри, вроде пьяные какие-то за нами идут…. Может, пошагаем побыстрее, а?
– Ну, бежать-то нам с тобой вроде как не лицу – мы же с тобой совсем недавно вроде бы героическими мужчинами себя считали.…
Капитан Глеб огляделся по сторонам.
– Да, ты прав, эти юноши от даниловского подъезда за нами прямиком следуют. Думаю, что они именно в этом мрачном месте они и должны объяснить нам, почему так быстро идут наперерез и насколько эта встреча случайна.
Виталик обреченно прошептал.
– Дак они же здоровей тебя, Глебка… Ёлы-палы, а дома-то у меня супчик стынет…
До центральной аллеи было уже недалеко. Жёлтые фонари освещали и асфальт под ногами, и лица подошедших молодых парней. Один из них, высокий, плотный, с широкими плечами, с хорошим мужским животиком, был одет во всё кожаное, с блестящими цепями поверх одежды; второй – жилистый, тонкий, с нехорошими глубокими глазами, казался младше напарника, держался чуть в стороне от него.
Глеб придержал за плечо Виталика. Они остановились.
– Ну?
– Ты, козёл, не нукай здесь больно-то! Чего тут без разрешения шляетесь, воздух портите?! Это наш парк, за прогулки тут нужно платить. Все нам платят и вы будете! Понял, ты, рожа неместная, понаехали тут всякие?! А ты, пузатый, чо молчишь, бабки давай гони! Быстро, я сказал!
Глеб Никитин отодвинул Виталика назад, за себя.
– Малыш, а ты уверен, что этот парк твой?
– Заткнись, слышь, ты, урод!
– Невежливо. Давненько ли этот парк стал вашим, товарищи юные богатыри? Лет пятнадцать, шестнадцать назад, когда, небось, мамаши вас двоих первый раз вывезли сюда в колясочках воздухом подышать, а?
Плотный заревел, выпучив глаза.
– Чо-то я тебя не догоняю, папаша! Чо ты гонишь, оборзел что ли?!
Еще не закончив кричать, он мощно размахнулся. Глеб мягко присел под его руку, сильно и коротко ударил азартного паренька кулаком в пах. Тот, урча и задыхаясь, опустился на колени.
– Панса, держи этого юношу, не давай ему вставать!
Заметив, что второй нападающий пытается угрожающе махать пивной бутылкой, капитан Глеб двинулся к нему.
– Ты, милок, лучше вылей свою жижу на землю, допить-то её всяк уже не успеешь. Та-ак, а теперь бери бутылку за горлышко и об заборчик её! Во-от! Ах ты, жалость какая – розочка-то у тебя в этот раз не получилась…
Молчаливый бросил осколки бутылки в сторону, незаметно подшагнул к Глебу и тренированно ударил его ногой в плечо.
– Понял – не дурак. Жаль, приятель, что ты мне пиджачок концертный немного испачкал. – Глеб опёрся спиной о дерево, поднимаясь.
Отвлекая внимание противника на свои согнутые в стойке руки, он резко прыгнул к нему и одновременно нагнулся. Распрямляясь, в обороте ударил молчаливого ребром тонкого ботинка под колено и, одновременно, кулаком в живот. Когда Глеб ткнул опускающегося на колени парня правой ладонью в горло и вскользь добавил левой по подбородку, ошеломлённый визави со всего размаху упал на спину.
Глеб прижал его к асфальту. В стороне кожаный юноша пытался подниматься и, как ему казалось, очень убедительно и громко, но, всё-таки, несколько одышливо, матерился на Виталика.
Глеб Никитин, дурачась, заверещал, обращаясь к сквернослову.
– Не трогай моего ма-альчишку, противный!
– Чо, гомик, ещё хочешь?!
Плотный злоумышленник злобно ревел, шевелился всей своей тушей, задыхаясь и не в силах полностью выпрямиться.
Виталик, криво размахнувшись, плотным слесарским кулаком сбил его с колен на землю и изумлёнными чёрненькими глазками смотрел на свою неожиданную жертву.
– Падлы! Всё равно переловим вас всех…!
– Прижми-ка, Виталя, своего горластенького. Садись, садись на него, не стесняйся, сильно всё равно не помнешь старшеклассника. И руку ему заломай, как в жутких полицейских фильмах. Та-ак, правильно, назад, назад загибай, со всей пролетарской беспощадностью. Умница! Горжусь!
Молчаливый корчился на земле, надсадно кашляя.
– Ну и бараны́ же, Виталик, в неурочное время по вашему парку шастают.
– Итак…
Капитан Глеб наклонился ближе к лежащему парню и перевёл взгляд на Панасенко.
– Что будем делать с нашей вкусной добычей, а, однополчанин? Самостоятельно мы их наказать не можем, не имеем права по закону, правда ведь?
Виталик кротко согласился.
– Правильно. Мы ж не куклуксклановцы.
– Давай рассуждать. Оставить этих хомячков здесь просто так? Догонят, да ещё ведь додумаются позвать на подмогу своих подружек, будут ещё долго мешать нам прогуливаться по улицам вечернего города. Или вызвать полицию? Мы с тобой, дружище, нетрезвы, и полночи просидеть в местном неуютном отделении, объясняясь – это не есть хорошо. Может, зарежем их прямо здесь, оставив бездыханные тела остывать, а сами скроемся в темноте?
Триумфально великодушный Виталик решительно возразил.
– Глебка, это же не наш метод. Не надо…
– Хорошо – убедил. Тогда сбегай рысцой вон до той клумбы, у памятника, оторви проволоку, или чем там, проводом, что ли, она огорожена? Давай, давай, быстро, без вопросов. Я пока посижу вместо тебя на боровке-то.
Виталик крикнул из-под фонаря.
– Глеб, а на клумбе табличка висит! Табличку-то брать?
– Какая ещё табличка?
– Жёлтенькая, пластмассовая, "По газонам не ходить" написано!
– Забирай, будет нашим боевым трофеем. Подаришь Мареку – он её у себя на личном приусадебном участке пристроит.
– …А сейчас заматывай ручонки твоему дурашке. Та-ак, крест накрест, проволока мягкая, алюминиевая, сильно его организм не покалечит. Всё, классно! Теперь ноженьки ему запутай по этой же схеме…
– Козел, я тебя всё равно достану!
Глеб Никитин задумался.
– … и сунь ему, Виталик, его же носок в рот, чтобы не шумел, не портил дивный вечер. С ногами всё, закончил?
– Куда он денется из цепких лап деникинской контрразведки!
– Давай, теперь я своячка перебинтую. Подай мне, пожалуйста, вон тот кусок проволоки.
Заметив, что Виталик пытается суматошно пнуть одного из лежащих пацанов, Глеб с педагогической укоризной заметил.
– Пошто животинку-то мучаешь?
– А чего он…?!
– Ну, раз уж ты вошел во вкус.… Объясняю. Поверженного и пленного противника нужно класть на землю пузиком вниз, в крайнем случае – на бок, чтобы он блевотиной или кровью, произведёнными твоими богатырскими ударами, случайно не захлебнулся. И, ни в коем случае, не трогай его, лежащего, башмаками. Этого не одобряет Женевская конвенция. Садись, перекурим.
Каждый сел на тело своего оппонента.
– Послушай, Виталик, позвони-ка ты в органы…, впрочем, – Глеб достал телефон, – лучше я со своего. Тебя в этом городе по номеру могут потом найти и обезвредить.
– Полиция? Дежурный? Товарищ дежурный, тут в парке… Кто мы? Мы – честные граждане. Тут в парке неизвестные хулиганы покушаются на памятник… – Капитан Глеб прикрыл трубку рукой, махнул Виталику.
– Как сейчас это сооружение называется?
– Кажется, пионерам-героям…
– Вот-вот, они тут на памятник пионерам-героям напали, какие-то провода у них в руках, наркотики.… А мы, товарищ дежурный, просто граждане, рядом проходили… Вы приезжайте скорей, а то они тут такого натворят!
Молчаливого как прорвало. Он заорал сквозь кашель, начал материться и плакать.
– Капрал, не сочти за труд, сними со своего подопечного вторую портянку, загерметизируй и моего оратора. Вот так, хорошо.… Чувствую, что в ночном парке наступила заметная тишина. Как сказал бы поэт, стало слышно соловьев.
Глеб улыбнулся.
– Минут семь-десять есть в нашем распоряжении. Нужно убедиться, что охрана правопорядка на сигнал бдительных граждан отреагировала, а то оставлять эти тушки до утренней смены на прохладной земле рискованно.
Он наклонился к мальчишке.
– Ты, конечно, можешь хранить молчание… Понял, извини, начну по-другому. Чего ж ты, болезный, дяденек-то обижать вздумал? Угрожаешь, кричишь на взрослых как обезьяна: "Вау-у!". Ты по-русски ругаться хоть можешь? Кивни головкой-то, богатырь хренов. Сопли до колен, ботинки свои клоунские еле таскаешь. "Вау!" И куришь много, я этого вообще не одобряю.
– Виталик, а ты заметил, какой нынче хулиган-то упитанный пошел! Раньше, в наши времена, шпана мелкая да костлявая в бедных районах-то проживала. Жирному и подраться неудобно с ними было.
Виталик жадно курил. Очищая прутиком грязь с пиджака, Глеб продолжал беседовать со своим сиденьем.
– Папанька-то твой, небось, окорочками мелким оптом торгует? Или польскими колготками? А ты сам, наверно, числишься среди своих знакомых как патриот земли русской, в свободное от школы время узбекских штукатуров по улицам, небось, всей компанией гоняете? Правильно, угадал. А знаешь ты хоть, чем мировые народы в главном-то друг от друга отличаются? Думаешь, рельефом земли, на которой они проживают? Или, может, бананами или осьминогами, которые они у себя там, в разных странах, за завтраком лопают, а? Может, косоглазостью или цветом кожи? Не знаешь? То-то же….
Языки у них разные, кретин, вот главное различие! Вот за что веками умные народы сражались – за свой язык! А ты даже одно русское слово на заборе правильно написать не можешь, как тот самый чурка…! Чем ты тогда от узбека-то своего ненавистного отличаешься, а, патриёт?!
Сидеть было удобно.
Поплакав, молчаливый попробовал было вывернуться из-под Глеба и стряхнуть его на холодную ночную землю, но, коротко получив ещё раз по загривку, опять тихонько захныкал.
– Вот Виталик, довелось мне тут недавно услыхать, как один негритёнок-студент на университетском юбилее стихи Пушкина по-русски читал – аж дух от восхищения перехватывало! А когда вот такие, свои, рязанские морды, пытаются прилюдно про Ницше чего-то для них самих непонятное орать – блевать хочется.
– Знаешь, милок, – Глеб Никитин ласково похлопал лежащего парня по тощему заду, – я ведь лучше тебя знаю, что Цой жив, но не могу согласиться, когда ты и твои дружки-недоумки везде на фасадах карябают, что он "жыв"… Тебе, земеля, хоть иногда в башку приходит такая мысль, что твой дед на Рейхстаге писал грамотней, чем ты сейчас на заборе?
– У моей матушки, Виталь, а ей-то уже за семьдесят будет, почерк до сих пор такой ясный, что когда читаю её письма, знаю, вроде, что на бумаге написано про именины кого-то из родни, а перед глазами всё равно как строчки: "На холмах Грузии лежит ночная тьма…".
Виталик бросил огонек сигареты в кусты.
– И у меня ведь дядька родной был, в Песочном, помнишь, жил, скотником работал. Так он "Евгения Онегина" под портвейн так дубасил наизусть, что мы пацанятами только его в гостях-то в деревне и слушались…
– Правильно, дружище! А эти вот, народные мстители, и книжек не читают, и взрослых не слушают. Ну и мо́лодёжь нынче пошла, тьфу! Даже драться как следует не умеют! И ведь всё это происходит из-за повальной неграмотности и нелюбознательности. Нас-то в свое время основам махаловки учили даже классики. "Упор на левую ногу, правая напряжена и чуть согнута. Удар не только рукой, но и всем телом, снизу вверх, под подбородок". Как же был прав славный матрос Жухрай!
– Не-е, Глебка, ты чего-то не про то говоришь. Разве можно с этими гадёнышами только книжками обходиться?! С монтировкой нужно ходить вечерами по нашему парку, вот! Это ведь ты был с самого своего детства домашним и книжным мальчиком, а эти…, эти учатся своим гадостям в подворотнях.
Глеб поёрзал, устраиваясь поудобней.
– Докладываю. После внимательного штудирования книги "Как закалялась сталь" мною была так же тщательно изучена другая книжица – "Побывай в Пэррисе и умри". Там уже было не про революционных российских матросов, а про подготовку современных американских спецназовцев. Соответственно, оттуда уже запомнились более жёсткие цитаты и, извиняюсь, более садистские приемы.
А потом, после книжек-то этих полезных, случалось в моей жизни всякое интересное по этой теме. В мореходке с товарищами гоняли курсантскими ремнями гражданских хулиганов. И не раз. Бились за справедливость с нехорошими красномордыми мужиками в пивняках. С возрастом география расширялась – в Херсоне, на прекрасном южном пляже, местные ребятишки покушались как-то на святое, старались бить меня исключительно не по лицу, но, как видишь, выстоял, удалось тогда сохранить всё ценное, что было на тот момент в моем растущем организме. Потом ещё пару раз приходилось вставать вдвоем, втроем против толп мелких азиатов с корейских тунцеловов в барах Санта-Круса и Лас-Пальмаса. Тут уж больше от их нехороших рабочих ножей приходилось уворачиваться, да и не кулаками, а всё больше ногами братьев-землян гасить.…
Паренёк под Глебом застонал и зашевелился.
– Правильно. Критику снизу принимаю. Не всё так гладко было в быту у гладиатора. С огромным педагогическим удовольствием вспоминаю до сих пор случай, когда однажды в мореходке меня посадил на задницу один боксер. Нас, щенят-первокурсников, вдвоем против этого кандидата в мастера в ринг для спарринга выпустили. Мы, юные да дерзкие, сразу же приноровились стукать дядьку-третьекурсника по щекам – то один, то другой из нас шлепал его несильно, но обидно, а он смиренно так уворачивался, уворачивался… Видно, тренер в тот раз попросил его не особо с нами жестоким быть. Потом глазки у кандидата как-то нехорошо красным налились и вот, после одного моего особенно смачного удара ему по уху, он что-то быстро сделал правой рукой, а я, до сих пор всё прекрасно видящий и всё слышащий, сначала в густой такой, внезапной тишине медленно-медленно опустился на колени, потом, так же не спеша, сел на свой кормовой отсек. И сидел я на ринге в совершеннейшем счастье, думал, что жизнь хороша, пока наш тренер мокрое полотенце мне на голову не накинул.
– Это к слову. – Глеб сидя чуть подпрыгнул. – Чтобы детишки не подумали, что мы с тобой тут перед ними хвастаемся. Кто доказывает грубо – тот не доказывает ничего. Лучше миром обходиться. Эй, уважаемый, ты ещё дышишь? Шевельни, пожалуйста, ластами. Вот и замечательно, он ещё с нами.
– Так вот, Виталик, как говорил наш знаменитый адмирал, теория без практики мертва, а практика без теории – вредна и бесполезна. Для жизни одинаково нужно и книжки умные читать, и на турнике уметь подтягиваться.
В далеком начале центральной аллеи замигали синие проблесковые огни.
– Оказывается, чтят ещё тут у нас в городе память юных пионеров-героев. Ладно, Виталя, вставай, подтащим пацанов к монументу, а то их тут стражи порядка в потемках полночи будут искать.
На прощанье капитан Глеб Никитин низко наклонился к испачканной в асфальтовой грязи физиономии толстого паренька.
– А если всё-таки полицейские вас сейчас не подберут, то утром я лично принесу тебе, дружок, на завтрак "Педигри". Для щенков.
На выходе из парка Глеб снял пиджак, повертел его под фонарем.
– Коллега! Предлагаю восстановить кислотно-щелочной баланс и успокоить разбушевавшиеся нервы – у тебя ведь, мой боевой друг, нервы же разбушевались, не так ли? Ты ни за что не уснёшь сейчас в своей мирной, безмятежной кроватке, а будешь ещё долго ворочаться, переживая подробности нашей славной битвы. Это плохо для нервов и для пищеварения. Где тут у вас есть какая-нибудь ночная забегаловка поприличней?
Виталик с удивлённым восхищением смотрел на него.
– Ну ты…! Ну ты даёшь! Где ты всему этому научился-то?!
Капитан Глеб меланхолично и аккуратно продолжал складывать на руке пиджак.
– Чего уставился – я ведь жареную курочку, – он точно передразнил Виталика, – кушаю только у тебя в гостях.
– А какую дома кушаешь, варёную?
– Никакую. Всему лучшему, что на сегодняшний день есть во мне, знаешь, чем я обязан?
– Опять книгам, что ли?
– Нет. Овсянке на завтрак.
– А ты там не забоялся? Ведь здоровые же лбы-то, молодые?!
– Да брось, Виталь, мы что, по-твоему, уже пенсионеры ни на что не годные, а? Ты-то вон боец ещё о-го-го какой, удар у тебя, как у настоящего панчера!
Виталик озабоченно оглянулся на почти неразличимые парковые деревья.
– Боец-то бойцом, вот ты скоро уедешь, а мне чего делать, если эти на улице где меня встретят? Мне же ещё здесь ходить, Антонину со второй смены встречать…
– А ты сбрей бороду, сойдешь за молодого, подростки тебя и не узнают.
В кафе, с учетом позднего времени и их испачканной одежды, пришлось поклясться, что они "только на пару минут и без претензий".
– …Как совсем и не пили. – Виталик рассматривал в меню цену "Хенесси", который заказывал Глеб.
Спокойно разбираясь с остатками шоколадного мороженого, Глеб Никитин откинулся на спинку стула и продолжил.
– Везде одно и то же, и в газетах, и на телевидении. Даже ты про патриотизм какую-то ахинею постоянно несёшь.… Всё гораздо проще. Постараюсь сейчас объяснить на личном примере, без неприятных политических отклонений.
Перебирался я как-то из одного края Европы на другой, в Германию. Машина была подо мной хорошая, младший партнер той фирмы, ради которой я и катался тогда по многочисленным странам, выделил мне свой спортивный "Мерседес" для достижения скорейшего успеха.