К концу первой недели мая состояние моей жены стало ухудшаться все возрастающими темпами, и я стал всерьез подумывать об экстренной ситуации. Я решил, что нам лучше на следующей неделе улететь в Гвадалахару, чтобы там ее обследовали на хорошей медицинской аппаратуре, и тогда определиться, возвращаться ли в Мансанильо, оставаться в Гвадалахаре до рождения ребенка или попытаться добраться до Соединенных Штатов. К сожалению, компания "Аэромексико" только-только обанкротилась, в результате чего остались только два рейса в неделю авиакомпании "Мексиканские авиалинии" в Гвадалахару – наша единственная возможность путешествия по воздуху.
Хуже того, нам сообщили, что по международному закону женщине не разрешается летать на самолете, если она более чем на седьмом месяце беременности. В довершение всего все места на рейсы в Гвадалахару были полностью забронированы на ближайшие недели. Ситуация становилась совсем не смешной. Мое беспокойство усилилось, когда я попытался оценить наши варианты разумно.
Я рассмотрел возможность взять напрокат микроавтобус и обнаружил, что поездка будет длиться шесть часов при условии, что по дороге не возникнет никаких проблем (в Мексике это всегда плохое допущение), и она будет очень неудобной на многих отрезках пути. "Сможет ли она доехать?" – спрашивал я себя. У меня не было выбора; я должен был попытаться. Мысленный образ так называемого госпиталя в Лас-Брисас подгонял меня, заставляя делать выбор из имевшихся у нас не самых радужных вариантов.
Я заказал микроавтобус на субботу 13 мая и стал паковать предметы первой необходимости. Между тем я взял на себя ответственность удостовериться, что персонал будет присматривать за виллой, зарплату ему выдадут и все хозяйство не разойдется по швам, как только мы уедем. Я приехал в Мексику, чтобы расслабиться и писать, но обстоятельства менялись быстро. Но что я мог узнать от садовников и домработниц, которые не говорили по-английски? Хуже того, кондиционеры совершенно перестали работать, и их нужно было основательно ремонтировать или, возможно, заменять. В добавление ко всему периодически отключалась подача воды, а машина была на грани поломки.
Моя жена так измучилась к среде, что в четверг мы решили отправиться на прием к врачу в Мансанильо, чтобы просто удостовериться, что не стоит вопрос о жизни или смерти, если отправимся в микроавтобусе в Гвадалахару в субботу. Через нашего друга капитана Эухенио Гутигреса мы договорились о приеме у доктора Абрахана, который осмотрел мою жену в четверг утром. Доктор Абрахан сказал нам, что моя жена точно не выносит ребенка полный срок, но, вероятно, не родит еще в течение месяца. Он также диагностировал у нее большую, мучительно болезненную грыжу в верхней левой части живота. Тем не менее он высказал мнение, что нам следует ехать в Гвадалахару на микроавтобусе, если моей жене не станет хуже к субботе.
Однако в тот же вечер все изменилось в худшую сторону, гораздо худшую. Ночью моя жена стала корчиться от боли и кричать. И это притом, что она никогда не жаловалась и у нее был очень высокий болевой порог. По мере того как жене становилось все хуже, стала прорисовываться реальность. Это был не кошмар, не кино, не то, о чем я читал в газете. Это происходило с нами. Тот самый экстренный случай, который видится в кошмарах каждому цивилизованному человеку, был здесь и сейчас. Гвадалахара уже не была для нас альтернативой. Единственный вопрос состоял в том, что произойдет прямо здесь, в Мансанильо!
Я позвонил Гансу Ротлисбергеру, нашему лучшему другу в Мексике, который работал директором по связям с общественностью в гостинице "Лас Адас", расположенной по соседству. Последние пару недель он внимательно следил за развитием нашей ситуации и был в курсе, что дела идут не очень хорошо. Услышав крики моей жены на заднем плане, он немедленно запустил в действие мексиканскую цепную реакцию, позвонив нашему общему другу Энди Шрайеру, который в свою очередь позвонил капитану Гутигресу, а тот – в Красный Крест и доктору Абрахану.
Через тридцать минут приехала машина Красного Креста, медики вынесли мою жену на видавших виды носилках и поместили их в старенькую машину скорой помощи. И мы начали спуск с горы по ухабистой каменистой дороге, которая была нам так хорошо знакома. Я сидел рядом со своей женой в машине скорой помощи и крепко держал ее за руку. Ганс ехал следом в своей машине, пока мы со скоростью две мили в час спускались по долгой горной дороге, а моя жена стонала от боли.
Пока старая машина скорой помощи немилосердно подпрыгивала на ухабах, врач Красного Креста сказал моей жене, что нужно осмотреть ее по дороге в больницу. Я внимательно наблюдал за его лицом, когда он проводил осмотр, и сразу же увидел: что-то не так. Он заговорил с моей женой по-испански, и она передала мне его слова: "Ваш ребенок родится сегодня ночью".
"Невозможно, – подумал я. – Этого не может быть. Не здесь… Не в Мансанильо. Не на два месяца раньше… Не в Морском госпитале". Всего лишь несколько недель назад мы смеялись над тем, что не можем рассматривать Морской госпиталь как реальную альтернативу. Теперь же я просто хотел пробудиться от этого кошмара. Я хотел прикрепить к себе и своей жене волшебные крылья и перенестись в Гвадалахару, где мы будем защищены от неизвестности. Как-то, каким-нибудь образом я просто не мог позволить этому случиться. Но реальность была такова, что это происходило. Одна из неизбежностей жизни обрушилась на нас. Мы ехали в Морской госпиталь, где скоро будет решаться судьба моей жены и еще не рожденного ребенка.
Когда машина скорой помощи закончила свой путь по ухабам с горы и выехала на старое шоссе в направлении Лас-Брисас, все, что я мог увидеть через грязное лобовое стекло, – это калейдоскоп из темноты, потрепанных машин, людей, время от времени перебегавших дорогу, и дыма, который шел от костров, зажженных днем на полях, и стелился над шоссе. Сирена на машине скорой помощи гудела у меня в ушах, когда я пытался представить себе события, которые ждали нас впереди.
Когда мы наконец прибыли в Морской госпиталь, персонал немедленно подготовил мою жену к родам и укатил ее в родильное отделение. Мне велели оставаться за стеной высотой три фута, расположенной в дюжине шагов от этого помещения. В душном влажном воздухе я несколько часов мерил шагами пол, мучаясь от каждого стона и крика своей жены. Всю ночь мой разум бешено работал, пытаясь спрогнозировать все возможные сценарии. Продолжая шагать, как автомат, я рефлекторно прихлопывал москитов и наблюдал, как передо мной разбегаются тараканы.
Я думал, что никто не знает о родах так мало, как я. Я задавал себе вопрос: каковы шансы на то, что родившийся на два месяца раньше ребенок выживет при самых благоприятных обстоятельствах? Я понятия об этом не имел. И еще более важно: каковы шансы преждевременно рожденного ребенка при самых худших обстоятельствах? Страшные мысли безостановочно бомбардировали мой мозг, и моя голова раскалывалась на куски по мере того, как крики моей жены становились все громче и отчаяннее.
Наконец, около двух часов ночи доктор Абрахан вышел из родильной палаты и подошел ко мне с угрюмым выражением лица. Он сказал что-то по-испански, чего я не понял, а затем сделал мне знак позвать Ганса, который спал в своей машине снаружи. Побежав к машине, я подумал про себя: "Ребенок мертв. Ребенок умер". Я мог только надеяться, что с женой все в порядке. Когда я разбудил Ганса, мы вместе поспешили назад, и доктор Абрахан стал что-то ему объяснять. Прошло около минуты, прежде чем Ганс обернулся ко мне и объяснил мрачным и сочувствующим тоном, что они несколько раз пытались достать ребенка, но каждый раз затухало его сердцебиение. Очевидно, пуповина обмоталась вокруг его ножек. Была только одна надежда – кесарево сечение.
Мое лицо исказила гримаса, и я крепко прикусил губу. С нами происходил кошмар, и не было сказочных крыльев, чтобы улететь в Гвадалахару, как в кино. Настал решающий момент; на нас надвигалась катастрофа. Откладывать было нельзя. Мне дали документ – написанный, разумеется, по-испански – и ручку, чтобы его подписать. Такой ситуации боится каждый человек – вопрос жизни и смерти, над которым он абсолютно не властен. Жара… влажность… москиты… тараканы. умирающий ребенок, который еще не видел белого света. любимая жена, кричащая в нескольких футах от меня. документ на иностранном языке, который нужно подписать. Бывают ситуации в жизни, когда выбирать в конечном счете приходится между ужасным и еще более худшим. В этом случае ужасный выбор был – подписать документ; еще более худший – неминуемая смерть или, возможно, две смерти.
Когда они выкатили мою жену в коридор, чтобы отвезти в операционную, она едва слышно сказала мне: "Я люблю тебя, Роберт". Слезы потекли по моим щекам, когда я ответил хрипло: "Я тоже люблю тебя, Эстер". Я смотрел, как они катили ее по коридору, думая про себя, что могу больше не увидеть живым самого доброго, нежного, любящего, сострадательного человека, которого я когда-либо знал. Судьба самого важного человека в моей жизни была теперь полностью не в моих руках, а в руках чужих людей в стране третьего мира. "Как я мог позволить, чтобы мы попали в такую историю?" – спросил я себя.
Две медсестры, которые спали на кушетках, вскочили и поспешили в операционную вслед за моей женой, и за ними захлопнулись двери. Ожидание продолжилось. У меня было почти два часа, чтобы в уме проиграть три возможных сценария – и все они были ужасающими: моя жена может остаться в живых, а ребенок умрет; моя жена может умереть, а ребенок выжить; и моя жена, и ребенок могут умереть. Мое эмоциональное состояние было неустойчиво, я все еще цеплялся за надежду, что проснусь и выяснится, что ничего подобного не происходит на самом деле. Я то пытался сообразить, как смогу справиться с третьим и самым худшим сценарием, то разум совершенно покидал меня.
Апокалипсис продолжался: не было в наличии общепринятого обезболивающего, и потребовалось сорок пять минут приставать к анестезиологу, чтобы он вколол моей жене местный анестетик. В какой-то момент она перестала дышать, но они вовремя сумели помочь ей. Лежа на операционном столе с разрезанным животом, она могла своими глазами видеть всю операцию в зеркале, находившемся над ней. Это была напряженная, тяжелая борьба, но врачу в конце концов удалось вытащить из нее ребенка.
Наконец в 4:12 двери операционной распахнулись, и из них стремительно вышел молодой врач в хирургической маске, закрывавшей его лицо, который нес ребенка в изношенной ткани, похожей на полотенце. Он двигался быстро и прошел мимо меня, направляясь к допотопному инкубатору за стеклянной перегородкой. Младенец не кричал, но он дышал – едва-едва. Когда врач попытался положить ребенка в инкубатор, он случайно сбил с него крышку, которая упала прямо на лицо ребенка. И я снова крепко прикусил губу, глядя на разворачивающийся в нескольких футах от меня сценарий.
Не сумев должным образом приладить крышку инкубатора, молодой доктор взял на руки ребенка, понес его по коридору в другую комнату, в которой было еще несколько пустых инкубаторов. Тем временем из операционной вышла медсестра и уверила меня, что с моей женой все в порядке, так что я поспешил за молодым врачом. В палате интенсивной терапии он принимал экстренные меры, пытаясь сохранить ребенку жизнь. Мне пришло в голову, что, если ребенок не выживет, я могу так и не узнать, как он выглядел, так что, когда врач взял ситуацию под контроль, я нерешительно спросил, не могу ли увидеть своего новорожденного сына поближе. Врач с неохотой позволил мне быстро взглянуть на него.
Этот миг навсегда останется в моей памяти. Бедный малыш боролся за каждый глоток воздуха, который он мог сделать, и едва имел силы время от времени издавать почти неслышный крик. Тем не менее с учетом того, что он родился раньше времени, и всей ситуации он был, безусловно, красивым. Доктор Чагойя, который вынес его из операционной, объяснил, что дыхательная система младенца плохо развита и это опасно, особенно в течение первых двадцати четырех часов. Инфекция, пневмония, сердечная недостаточность – все было опасным для него на тот момент. Каким бы несовременным ни было оборудование больницы, медицинский персонал подключил ребенка к аппарату искусственного дыхания: в его трахеи были вставлены трубки, а в левую ручку через капельницу шло внутривенное питание; медики начали методично с ним работать.
После того как Ганс уехал в гостиницу, я продолжал мерить шагами душные тихие коридоры больницы и думал, думал, думал… Я шагал час за часом, прихлопывая москитов, которые безжалостно преследовали меня. Мой разум бесцельно метался, все время возвращаясь к двум словам – перспектива и относительность. В тот момент я думал, насколько мелкими и несущественными кажутся большинство повседневных проблем. Все эти мелкие проявления неуважения, обиды, случаи несправедливости, неудачи, финансовые потери, которые мы переживаем, идя по жизни, кажутся неважными, когда посмотришь на них с точки зрения относительности. При сопоставлении с ситуацией "жизнь или смерть" человека, которого мы горячо любим, какими абсурдными они выглядят!
Каждый раз, когда я проходил мимо палаты интенсивной терапии, доктор Чагойя стоял над моим сыном, наблюдая за каждым его движением, поправляя лабиринт трубочек, торчащих из него, делая ему массаж ручек и ножек, периодически подавая кислород, проверяя биение его сердца и – прежде всего – не отводя от него глаз. Всякий раз, когда доктор Чагойя отрывал взгляд от моего сына и видел меня, он говорил со мной глазами. Это один из самых сострадательных молодых людей, которых я знал, человек действительно неравнодушный.
Приблизительно в восемь часов утра доктора Чагойю сменил другой молодой врач – доктор Гектор Америко Баутиста. Я почувствовал беспокойство, но ненадолго. И опять бесконечное сострадание. Однажды, когда сердечко Эндрю перестало биться, доктор Америко умелыми действиями вновь заставил его работать. Этот удивительный молодой человек стоял рядом с инкубатором моего сына двадцать четыре часа без единого перерыва – поправляя трубочки, делая массаж, и все время наблюдал… наблюдал… наблюдал.
В этой чрезвычайно опасной ситуации было одно, что вселяло надежду: то, чего мексиканские врачи не имели в области оборудования, аппаратуры и технологий, они более чем компенсировали состраданием, уходом и заботой. Невозможно описать, как я обязан этим людям. Я был по-настоящему тронут их профессионализмом и сострадательностью. Многие могут обладать интеллектом, чтобы заниматься медициной, но лишь у небольшого процента людей есть характер заниматься медициной, испытывая сострадание к людям. Нам чрезвычайно посчастливилось, что рядом с нами оказались несколько таких врачей – самых лучших, которых я мог надеяться встретить в своей жизни.
Эти сострадательные, внимательные доктора вместе с несколькими такими же сострадательными, заботливыми медсестрами упорно уводили моих жену и сына от балансирования на грани смерти. То, что началось как суровое, кошмарное испытание, превратилось в не что иное, как чудо. Менее чем через неделю состояние и моей жены, и сына стабилизировалось, и мы получили возможность возвратиться на виллу вместе. В ту роковую ночь неделей раньше мы покинули виллу вдвоем; я запросто мог бы вернуться туда в единственном числе; вместо этого мы вернулись втроем. То, что чуть не положило конец нашим жизням, сделало нас безгранично сильнее и, несомненно, дало мне гораздо более здравый взгляд на будущее в моем собственном небольшом мире.
Проблемы относительно чего?
Несчастье, которое пришлось пережить моей семье в Мексике, было самым тяжелым, какое когда-либо случалось со мной в Университете Жизни, и, безусловно, самым важным. По меньшей мере, оно решительно изменило мой взгляд на жизнь. Со времени событий в Мексике многие проблемы, которые я когда-то считал серьезными, приобрели в моих глазах менее важный статус, а зачастую я вообще не считаю их проблемами.
Неспособность видеть повседневные проблемы в относительном свете – широко распространенный человеческий недостаток, который может отличать успех от неудачи. У каждого из нас есть проблемы, но важно развить тип мышления, который помешает вам безмерно раздувать их. Вы обнаружите, что обыденные проблемы вашей жизни не так уж и тяжки, если сможете культивировать у себя привычку видеть перспективу. Под перспективой я понимаю способность видеть вещи в их относительной значимости. Когда возникают проблемы, заведите привычку спрашивать себя: не относительны ли эти проблемы?
Как только мы выходим из возраста безграничных знаний, опыт учит нас, что вчерашние объедки могут быстро стать сегодняшним деликатесом. Сегодня нам не дали повышения по службе, и мы полагаем, что это конец света. Завтра мы теряем работу, и продвижение по службе для нас уже не важно; мы жаждем вернуть себе работу. Потом мы теряем здоровье и внезапно понимаем: как хорошо, что оно у нас было, когда единственной проблемой мы считали отсутствие работы. Поистине все проблемы относительны.
В этом смысле финансовые проблемы находятся в верхней строчке списка у многих людей. Большинству из нас трудно осознать реальность, что независимо от тяжести наших финансовых проблем никто не будет вытаскивать нас наружу, ставить к стенке и казнить. Поймите меня правильно. Я не хочу сказать, что финансовые проблемы не могут быть серьезными. И я, безусловно, знаю, как свидетельствует моя семейная сага в Мексике, что время от времени каждый из нас лицом к лицу сталкивается с опасными проблемами. Я хочу лишь сказать, что, вместо того чтобы преувеличивать повседневные проблемы, человек готов к любым трудностям, если использует относительно небольшое количество действительно серьезных проблем, которые у него есть, чтобы видеть относительную значимость обыденных проблем.
Иллюзия катастрофы
Как я отметил в предыдущей главе, важно осознать тот факт, что проблемы являются неотъемлемой частью человеческого опыта. Жизнь – это нескончаемый поток трудностей, препятствий, отказов, разочарований и так называемого невезения. Жизнь – это потерянная работа, непредоставленные займы, неудачные продажи, люди, которые нечестно с вами обходятся, и сделки, которые срываются в последнюю минуту. Ничто из перечисленного не смертельно, это просто жизнь.
Совершенно необходимо, чтобы человек понимал эту реальность, если он серьезно относится к тому, чтобы развить у себя привычку видеть вещи в их относительной значимости. Столь же важно понимать истину, содержащуюся в естественном законе равновесия, который мы обсуждали во второй главе. Если вы верите в то, что у каждого негативного момента есть своя положительная компенсация – а она существует, – вы должны поставить себе первоочередную задачу – развить привычку быстро и автоматически извлекать максимальную пользу из каждой негативной ситуации.
На самом деле все четыре реальности, которые я раскрыл в предыдущей главе как основу для развития и поддержания сильного позитивного мышления, в равной степени важны и для поддержания здравого взгляда на вещи в их относительной значимости.