Денисов взглянул вниз. По-прежнему белой лентой тянулся прибой. Высвеченные солнцем волны казались сверху неподвижными, тяжелыми, будто отлитыми из золота, навсегда замершими в всплеске. Ближе к подножию, на краю, виднелся платный автокемпинг - аккуратные машино-места, расцвеченные палатками; он тоже упоминался в рукописи.
Идти в регистратуру было рано.
Денисов нашел место на скамье, против причала. Отсюда были видны два ориентира - профиль Волошина на спускающемся к берегу монолите и могила под одиноким деревом на вершине. Скамья была длинной. Несколько женщин пенсионного возраста вязали, переговариваясь между собой; молодой мужчина объяснял мальчику, очевидно, сыну:
- В жизни, старик, человек - либо единица, либо ноль!
Пенсионерки одобрительно смеялись.
Пекло солнце. На развале, в тени, торговали журналами, украшениями из прессованной кости и гипса. Море было спокойным. За оградой, на узком пляже, было полно людей.
Денисов закрыл глаза, почувствовал, как проваливается. Так бывало с ним всегда: он плохо держал сон. В последнюю секунду, прежде чем уловил приближающуюся собственную бесплотность, ватность мускулов, успел сесть покрепче.
Он открыл глаза минут через пять. Вокруг ничего не изменилось, по-прежнему, не переставая, во всем пляжном шли мимо люди, покупателей журналов на развале было так же много, как и несколько минут назад. Отец на скамье выговаривал сыну:
- Взрослые не любят, мой друг, когда им говорят об их недостатках. Они хотят, чтобы чаще напоминали, какие они красивые и умные…
Денисов больше не пробовал уснуть - только раз можно было сбросить сон и почувствовать себя свежим; при повторе это превращалось в долгую непоборимую дремоту.
- …Взрослые, старик, те же дети!
Денисов вспомнил племянника; когда жена с дочерью провожали его к электричке, девятилетний сын сестры попросился с ними. В Подмосковье, как все эти дни, лил дождь Дорога к станции была безлюдной.
- Привези мне красного кедра, Денисов, - сказал племянник, - думаю покраситься индейцем, а краску добывают только из него. - Он должен был проводить Лину с Haташей назад и очень гордился своей ролью. - Как смотришь?
- Идея хорошая, - подумав, одобрил Денисов.
Жена сказала:
- Блестяще совершенно.
"Лина и не представляет, как здесь сегодня…" - Он подумал, что к вечеру попробует дозвониться.
- Посторонитесь! - по аллее, почти рядом со скамейкой, ехал мотоцикл с тележкой. У продавщицы винограда начала быстро выстраиваться очередь.
"Не пробовали, читая, скажем, "Войну и мир", - спросил у Королевского на прощание литконсультант, - определить, кому из персонажей Толстой дал больше черт собственного "я"? Никогда? - Он дал время подумать, Королевский и Денисов молчали. - Болконскому? Пьеру Безухову? Может, старому князю? Я говорю об этом, потому что вас должно заинтересовать. Есть произведения, в которых виден персонаж, но автор не виден. Это касается не только классики. И есть вещи, где героев не видишь, зато видишь писателя. Я не говорю об автобиографических произведениях, нет! Просто автор все, напрямую, отдал герою. И вы можете сказать про писателя - какой он? Счастливый, грустный? Есть у него родители, дети? Как к ним относится? По некоторым книгам можно сказать даже, что автор ел, когда писал такую-то страницу, какое у него настроение, что прочитал в газете. Бывает, что-то его поразило, и он вписал. Потом сообщение не подтвердилось, сенсация лопнула, а в книге осталось. Ваш автор и не пытается спрятаться за героя, это он и есть -Ланц, только меняет фамилию, места событий, а остальное все оставляет…"
Мысль Денисова двигалась упорно в привычном направлении, даже пока он спал. Как и тогда, в кабинете Союза писателей, он снова подумал:
"Перенося место действия из Крыма в центр Азии, неизвестно, как он поступил с реальными портретами персонажей…"
Выбора, однако, не было.
Мужчина, разговаривавший с мальчиком, вернул к действительности:
- Каково твое мнение, старик? - спросил он. - По поводу акварелей, которые мы видели в музее почтенного Макса Волошина… - Разговор был насквозь фальшивым, только одни пенсионерки этого не чувствовали. Они явно получали удовольствие. - Ведь, если не считать тех двух, справа, которые нам понравились, все остальное выглядело довольно серо. Не так ли?
Транспарант, висевший в вестибюле турбазы, был более чем красноречив:
"В прошлом году на турбазе отдохнуло -
29890 человек из 399 городов.
Из них с 30 до 50 лет - 13043,
женщин - 17519,
мужчин - 12371,
Из Москвы - 15700…"
Меньше всего отдыхающих, заметил Денисов, приехало из Ферганы - 8 и из Лиепаи - всего 4 человека. Но именно эти города Денисова не интересовали.
- Разве запомнишь кого-нибудь! - Женщина в окошке не скрывала накопившегося в ней к концу сезона ожесточения. - Две с половиной тысячи одновременно. Да еще в арендуемом секторе! Каждые десять дней заезд - до ста в день… - Позади в оконном проеме виднелись доски, на которых, как в табельной, на гвоздиках, висели жетоны, отмечавшие места. - Алфавитный учет не ведем. Где уж тут!
"Был бы он из Лиепаи!" - подумал Денисов.
- Приходите к старшему администратору, беседуйте. Сегодня его нет, он отдыхает.
- Разрешите позвонить?
Она вздохнула, все же подвинула аппарат. Денисов набрал номер.
- Слушаю. - В милиции трубку сняли не сразу - дежурный отходил.
Денисов назвался.
- Начальник приезжал?
- Нет.
- Звонил?
- Да. Я сказал, что вы в Доме творчества.
- Из Москвы не звонили? Никто не разыскивал меня?
- Нет. Никто.
- Все тихо?
- У нас?! - В отделении не было принято вводить чужих в курс собственных дел. - Порядок.
Центральная улица казалась пустой, большинство населения было на пляже, Денисов прошел к рынку, никого почти не встретив; несколько мужчин и женщин - в шортах, в цветных майках - прошли по другой стороне.
Зато рядом с неказистым зданием почты, у междугородных автоматов, стояли люди. Автоматы были старой конструкции, изрядно побитые, почти каждый, кто звонил, кулаком помогал монете спуститься по монетопроводу.
Сбоку на дереве белели прикрепленные кнопками объявления:
"Лапун! Мы на старом месте…"
"Продаются три железнодорожных билета Феодосия -Минск…"
Одно - Денисова заинтересовало:
"Две путевки. Проживание в отдельном двухместном номере. Желающих купить будет ждать высокий молодой человек в синей спортивной форме в субботу в 19.00 или в воскресенье в 8.30 у почты на лавочке…"
"Выходит, путевку можно приобрести прямо здесь, в Коктебеле…" - подумал он.
В регистратуре Дома творчества он никого не застал, вышел на крыльцо. Асфальтовые дорожки были пусты, залиты солнцем; за ними стеной стояли деревья. Растопленный воздух не двигался.
- Товарищ Денисов? - Высокая, в белом халате женщина ступала осторожно, словно боялась надломиться. - Вам пропуск, - она подала красного цвета квадратную карточку, -на право прохода, в душ и на пляж. Сроком на четыре дня. Еще это.
На листе, вырванном из школьной тетради, было написано:
"Звонили из милиции. Ночевать будете в финском домике. Деньги за ночлег и питание внесите в бухгалтерию. Насчет того, о чем вы просили узнать, пока ничего нет".
Подпись была неразборчива.
- Бухгалтерия далеко? - спросил Денисов.
- Здесь, в административном корпусе. В домик можете сейчас пойти, отдохнуть. Пока будете жить один. В девятнадцать ужин. Не опаздывайте.
Дверь увитого плющом здания на набережной была открыта. Внутри находилась столовая - сумрачный приземистый зал. Большая часть мест была занята, в узких проходах между рядами сновали официантки.
По другую сторону небольшого вестибюля, позади гардероба, белая узкая лестница вела на второй этаж, в библиотеку.
- Первый раз? - Женщина у гардероба сразу обнаружила в Денисове постороннего, вызвала сестру-хозяйку.
Шустрая женщина с незагорелым скуластым лицом взяла у Денисова квитанцию, пошла впереди.
- Сюда, пожалуйста. - Место Денисова оказалось рядом с дверью на веранду; за столом, кроме него, должны были сидеть пятеро, все они отсутствовали. - Завтрак у нас в девять.
"Ей в первую очередь необходимо показать фотографию Ланца", - подумал он.
- Обед в четырнадцать. Приятного аппетита.
Думая о своем, он забыл поблагодарить.
На ужин подали рубленый шницель, желе. Порции были огромные, рассчитаны на неприхотливый вкус, половина оставалась в тарелках.
- Кашу будете? - спросила официантка, нестарая, с воспаленными венами на ногах.
Денисов не отказался; ел много, оставаясь таким же худым. Официантка принесла дополнительное блюдо - рисовую кашу.
Вокруг, Денисов заметил, жевали без аппетита. В столовой было шумно, с веранды доносились голоса, там о чем-то спорила мужская компания.
- Еще? - Официантка принялась убирать посуду.
Денисов поблагодарил. Когда он уходил, сестры-хозяйки в столовой не было, он нашел ее в раздевалке.
- У меня дело к вам… - Он коротко объяснил, кто его интересует, достал фотографию.
- Погоди… - Она надела очки, долго рассматривала снимок. Несколько раз казалось, сестра-хозяйка порывается что-то сказать, но вместо этого она вернула фотографию, сняла очки. - Напоминает кого-то. Но кого?!
- Я оставлю снимок. Покажете официанткам?
- Можно.
Денисов посмотрел на часы; первый день командировки заканчивался бесславно: ничто не подтверждало того, что автор эссе, как и его герой Ланц, четыре месяца назад, весной, был в Коктебеле.
Из столовой он побрел к себе - в "финский", на двоих, домик, отведенный для проживания. Домик находился здесь же, рядом, в нескольких десятках метров от столовой -маленький, тихий, пустой. Второй жилец в нем так и не появился, Денисову, по всей вероятности, предстояло ночевать одному.
Он достал рукопись. Свет был тусклый. Другого пути, кроме как вчитываться в текст эссе в поисках деталей, за которые можно зацепиться при розыске, он не видел.
"Любовь, тоска, ревность и ничего существенного, за что можно было бы уцепиться…" - Денисову хотелось оттолкнуться от посылки, которая была бы бесспорной.
- Можно?
В дверь постучали. Денисов поднялся, отложил рукопись.
- Спичек не найдется? - Небольшого роста бородатый человек с большим животом стоял на пороге, на нем были шорты, детская шапочка, полосатая блуза. В руке он держал трубку.
Денисов достал спички, он не курил, но сигареты и спички были всегда у него с собой, в сумке.
- Спасибо. - Гость прикурил. - Давайте знакомиться. Михаил Мацей. Из Харькова. Поэт… - Он взглянул испытующе. - Пишу для молодежи. Ваш сосед.
- Мацей. Я читал вас в "Юности". - У Денисова была жесткая память на трудные фамилии, а Лина выписывала "Юность".
- Правильно. - Мацей обрадовался. - А вы?
- Денисов. Москвич.
- Литератор?
- Технарь, - так оно и было вначале. - Московский завод координатно-расточных станков.
Поэт тактично сменил тему:
- Удивительно хорошее море сегодня. Обратили внимание? Каждый день другое, я не говорю уже - каждый год. - Он затянулся трубкой.
- Вы часто бываете здесь?
- Последние годы довольно регулярно. А вы?
- Впервые.
- Я вижу. Обычно тут одни и те же. Кто весной, кто -осенью. - На вид Мацею можно было дать около сорока, но Денисов чувствовал, что в действительности поэт моложе. Старила корявая небритая бородка, живот.
- Вы из тех, кто осенью?
- Стараюсь дважды. И осенью, и весной.
Денисов заинтересовался:
- В этом году были?
- В мае. Книгу надо сдавать, вот и приходится.
- Мой знакомый отдыхал… - Денисов показал словно случайно оказавшуюся у него в руках фотографию.
- Не помню, - вспомнив о книге, Мацей сразу заторопился, на снимок взглянул мельком. Денисов не мог ему сказать, как при опознании: "Пожалуйста, посмотрите повнимательнее".
- Заходите, - поэт пошел к выходу. - Перед обедом и после ужина я, как правило, не работаю.
В дверях он обернулся:
- В теннис играете?
- Нет.
- Жаль. На корте хорошая компания.
Денисов проводил его до крыльца, вернулся.
"Южный говор…" - определила одна из женщин, разговаривавшая с Ланцем в ту ночь в Москве на вокзале… -Денисов постоял у окна, комнатка была маленькая: стол, два стула, две кровати углом, "Схема эвакуации на случай пожара" сбоку, в рамочке, на стене. - Поэт из Харькова. Вполне мог быть в одной компании с Анастасией…" Он вернулся к рукописи и стал читать:
"…Твое признание в поезде по дороге:
- Я даже не думала, Ланц, что этот человек посмотрит в мою сторону. Душа любой компании, красавец. Другая, наверное бы, захомутала его. Я не умею.
"Тик-так, - считал я и смотрел в окно. - Тик-так…" Чтобы остановить слезы. И был уже не тот, каким вошел с нею в этот поезд, в купе на двоих.
Мелькали дома станции, платформы. Привокзальный сквер с водокачкой.
Я вспомнил, как много лет назад моей матери - они в то время только разошлись с отцом - пришло в голову привести меня на детский маскарад одетым поваром. Кроме дурацкого колпака, за поясом у меня торчала поварешка; в огромной, как мне тогда показалось, квартире были мушкетеры, маленькие цыганки, офицеры. Нелепый костюм бросался в глаза. Меня заколодило, я не мог ни говорить, ни смеяться.
Тогда мне было десять лет, сейчас - за сорок. Ничего не изменилось.
Я знал о ее муже, с которым много лет назад она рассталась, о своем блистательном сопернике, знал площадки, с каких они и я стартовали в этом мире.
Моя жизнь прошла бездарно. В ней не было ни блеска, ни машин, ни имен. Скольжение по поверхности. Удел мяча. Единственно, может быть: не будучи "душой любой компании", я полностью принадлежал тому, кого любил, и никогда расчетливо не воспользовался ничьим одиночеством. Не ходил в "зятьях". Но даже это сейчас против меня.
- Почему бы тебе снова не попытать счастья с ним? Cпросил я, успокаиваясь.
- С этим покончено. Хочу, чтобы ты знал.
Состав шел ровно. Хмарилось, мокрые перелески тянулись за горизонт.
Я вспомнил, каким вошел в купе, думая только о том, чтобы остаться вдвоем, и мне стало больно за себя…"
Денисов отодвинул рукопись, потянулся за курткой. Надо было идти.
Домик стоял в стороне от главной аллеи, Денисов двинулся напрямик между деревьями. Несколько минут пришлось идти в полной темноте, светильники не горели. Наконец Денисов вышел на асфальт. Впереди шли люди, кто-то невидимый нес включенный приемник. Из транзистора слышалась английская речь.
Денисов подошел к телефону-автомату, набрал 02.
- Начальник на месте? Это Денисов, из Москвы.
- Товарищ Лымарь? Нет. - Дежурный так и не стал многословнее.
- Дома?
- Нет. А вы где? - спросил он, в свою очередь.
- В Доме творчества.
- Ну, и он там. На территории, у пищеблока.
Координаты были расплывчаты, Денисов повернул назад, как ему показалось, в сторону столовой, снова попал в темноту. Вокруг свистели цикады. Асфальт под ногами исчез, Денисов шел тропинкой между двумя рядами кустарников, попал к ручью - проходя днем, он не заметил его. Впереди засветлела стена приземистого здания. Это была столовая, он подошел к ней с другой стороны.
"Как тут тихо…"
Денисов подергал дверь - она была заперта. Двинулся назад, в темноту - с ходу налетел на дерево.
"Недостойно опера…" - подумал он.
- Товарищ, подождите, пожалуйста, - донеслось негромко от столовой.
Денисов оглянулся. Из темноты, за столовой, кто-то, прижавшись к стене, незаметно следил за его проходами.
- Вы мне? - Денисов сделал несколько шагов, остановился.
- Да. - Это был молоденький сержант, сотрудник милиции. Из-за угла он наблюдал за промтоварной палаткой, на которую Денисов только теперь, обойдя ее дважды, обратил внимание. У палатки была массивная - "не по чину" дверь, тяжелый замок.
"Видимо, тут не только зубная паста и крем…" - подумал Денисов. Он подошел ближе.
- Вы здесь живете, в Доме творчества? - Сержант цепко держал взглядом одновременно лицо и руки Денисова, в то же время не исключал возможности нападения на себя с боку, со двора столовой.
Денисов знал это состояние.
- Документы с собой? - спросил сержант.
- Я свой.
Сержант сильно нервничал - его следовало немедленно успокоить. Но главное - не двигаться, не доставать ничего из карманов.
- Двести тридцать пятый приказ в силе? Действует? -спросил Денисов.
Приказ этот висел на видном месте во всех дежурных частях, и вся милиция на инструктажах изо дня в день повторяла основные его положения - о вежливом и внимательном отношении к гражданам.
- Действует, - милиционер подумал. Он оказался смышленым. - Пожалуй, я знаю, кто вы. Дежурный говорил на разводе… - Сержант нажал манипулятор рации. - Товарищ начальник! Смирнов докладывает. Оперуполномоченный из Москвы… Да, здесь он. Приедете? У пищеблока. - Сержант выключил рацию, объяснил: - У нас вчера палатку хотели обокрасть.
- Кто, известно?
- Думаю, пацаны.
В конце аллеи показались огни, шла машина.
- Начальник - майор Лымарь Иван Федорович. - Смирнов поправил фуражку. - С ним старший опер, Пашенин.
Машина остановилась, вышли двое.
- Привет, Денисов. - Лымарь оказался подвижным, с живым, обманчиво приветливым лицом и глубоко внутрь спрятанной озабоченностью; типичный выходец из уголовного розыска. - Как дела? - Он словно знал Денисова сто лет.
- Нормально.
- Рад встрече. С Пашениным ты вроде знаком. - Он показал на старшего опера, неловко топтавшегося сзади. -Вечером второй раз пришлось ехать в райотдел, в Судак. Только освободился. Полно дел. Но будем тебе помогать. Слышишь? Все, что от нас зависит!
- Получили наш телекс?
- Да. Личный состав ориентирован. Сегодня на инструктаже снова повторили приметы… Вы передали "Ланц"?
- Да. Он сам себя так назвал.
Денисов не воспользовался паузой, Лымарь продолжил:
- Сколько уже дней прошло?
- Сегодня четвертые сутки.
- Пока ничего?
- Нет, обстоятельства не ясны.
Денисов вспомнил эпиграф, выбранный Ланцем к своей рукописи: "Тут лежит перо жар-птицы, но для счастья своего не бери себе его…" И дальше: "Так просто! Пойми, безумец! Посмотри на часы… Давай же оправдывай ее! Скажи, что в эту минуту она тоже смотрит на часы, скучает…"
С аллеи раздались голоса, женщина ругала ребенка, просившегося на руки. Ночь полна была невидимыми людьми, пением цикад.
Лымарь поинтересовался главным:
- Как он стрелял?
- В упор. - Денисов понял, кого и что имеет в виду Лымарь. - Одним патроном. Собственно, там и был один патрон.