Добрался быстро, очень уж злорадство меня подстегивало, крупно я им сейчас насолю! Всем, и хозяину, и парнишечкам, а девочку, думаю, не тронут, она ни при чем.
Набрал полицию, в зубы взял кусочек бумажки (в детективе одном прочел, человек тогда начинает шепелявить, нипочем голос не узнать), девица ответила, и я с расстановкой произнес, что по дороге приготовил: слушайте, говорю, меня внимательно. То, что вы ищете, находится в таком-то ресторане, в ножке стола, который на открытой площадке, около пальмы в самом углу. Приезжайте немедленно, а то исчезнет. Девица было спрашивать, кто я да где я, но я только повторил: ресторан такой-то, столик возле пальмы в углу, и повесил трубку. Теперь как повезет. Передаст она быстро и кому надо – приедут и возьмут, а нет – я ничего не теряю.
На второй этаж к себе поднялся – даже не почувствовал.
И нетерпение меня колотит – разойдутся посетители, Коби с Азамом тут же столик этот уволокут, ищи-свищи тогда. И досада берет, поделиться не с кем, моя после работы сразу к сыну поехала, с младенчиком сидеть, внучком нашим первым, и вернется поздно.
Нет, думаю, так нельзя, наношу большой ущерб здоровью. Сел у окна, а у меня на станке тогда небольшой коврик был заделан, простенький, из трикотажных обрезков, соседка заказала. Отобрал я десятка два подходящих тряпочек, свернул каждую в трубочку, стал связывать узелками и вижу – не хватает мне в одном месте светлого какого-нибудь оттенка, а в другом коричневого. Копаюсь в своих запасах – нету. Эй, думаю, да ведь мне новые должны были привезти. Совсем я с этими делами заморочился!
Выглядываю – вон они стоят у подъезда, два тючка в пластиковых мешках, кое-как липкой лентой обмотаны. Почему всего два, они обычно три привозят. Хотел позвонить, поругаться, но уж очень было не до того.
6
А на ресторанной площадке сильно уже поредело, однако за моим столом все еще сидят. Вижу, Коби близко там крутится, вроде бы убирает со столов, а сам ждет не дождется. Ох ты, думаю, полиция мать родная, проворонишь ты сейчас все на свете. Однако твердо себе говорю: кончай истерику, ты свое исполнил, теперь от тебя не зависит, занимайся делом. И звоню Ицику, мальчишке из квартиры напротив, он мне иногда помогает, прошу, чтоб принес мне мои тючки. Сейчас, говорит, досмотрю тут по телику и принесу.
А уже слегка темнеть стало, хочу зажечь свет и не решаюсь, вдруг они увидят, как я у окна сижу и за ними наблюдаю. Посидел немного в полусумерках, тут они свое освещение включили, куда ярче моего, и стало неопасно.
Принялся опять за узелки, но идет плохо, пальцы дрожат, а глаза все время поворачиваются к окну. И вот вижу – из-за того стола встают. Я даже сам со стула встал. Тут слышу – чей-то мобильничек там внизу тихонько чирикает. Смотрю, Коби из кармана вытащил, послушал секунд пять, телефончик в карман бросил и крикнул Азаму: "Давай быстро!"
Оба они к этому столу так и рванули, старушкам стулья отодвигают, улыбаются опять напропалую, Азам всю кучку теснит осторожно на выход, а Коби стол плечом приподнял, засунул руку под ножку, поковырялся там. Салфетку скомканную бросил на стол, держит что-то в кулаке, стоит, оглядывается, глаза дикие.
А Азам его прикрывает, любезничает с уходящими посетителями, видно, шутит, смех, на Коби никто и не смотрит. Он сделал было шаг к ресторану, тут же передумал, потом к горшку с пальмой, опять передумал, опять оглянулся, и вдруг вижу, бежит прямо к моим тючкам, липкую ленту на тючке оттянул, сунул в отверстие кулак, вытащил, тут же ленту на место прижал и нацелился тючок этот схватить, видно, забросить куда-нибудь хотел, но оглянулся на Азама, а тот смотрит поверх голов, и я туда же посмотрел – впритык к площадке машина, и из нее вылезают двое, сразу ясно, кто такие. Коби тоже их увидел и в два скачка вернулся на площадку, стал обеими руками собирать грязную посуду со столов.
Эти двое вошли потихоньку, Азама за плечо и прямо ведут его к тому столу. А Коби вроде бы ничего не замечает. Те Азаму что-то сказали, и он поволок столик внутрь. Загрохотало, понятное дело, люди стали оглядываться, один из тех двоих подозвал Коби, быстро в руке ему что-то показал, и парни понесли стол вдвоем, беззвучно, вот так бы всегда.
А меня от досады прямо корежит. И чего там в полиции так долго качались? Теперь ничего не найдут. На три минуты бы раньше, и не успел бы ихний осведомитель позвонить. И может, конец бы всему этому ресторану, зависит, конечно, что они такое прятали.
Посетители оставшиеся быстро разошлись, я было подивился, что никто счета не спрашивает и не платит, порадовался даже, что все разбежались не платя, но вспомнил, что такие празднества оплачиваются заранее, даже этого маленького утешения нет. Осталось на площадке неубранное поле битвы, да я, полководец проигравший, наверху как попка сижу.
Тут, вижу, мой Ицик вышел из подъезда, взял тючки с материалом, понес наверх. Я ему дверь открыл и копаюсь в кошельке, вытащил было десятку, нет, думаю, всегда ему пятерку даю, чего это сегодня, подозрительно покажется. И такое вдруг чувство нехорошее, во что ввязался, вот, уже рассуждаю как преступный элемент.
Пришел он, занес в комнату, я спрашиваю на всякий случай: ты хорошо смотрел, только два тючка, три ведь обычно, нет, говорит, сегодня почему-то только два. Взял пятерку и ушел.
А я остался ни жив ни мертв. Любопытство меня разбирает посмотреть, что там такое, и страх ужасный – ведь станут искать и непременно до меня доберутся.
Или полицию сразу позвать? Тогда уж их наверняка загребут, но себя открывать, подставляться? Да ни в коем случае.
А я вот что, думаю, выну, посмотрю и тут же обратно положу, будто и не открывал еще. Если вдруг придут, потребуют, пусть забирают хоть весь мешок, я ничего не знаю.
Руки трясутся, липкую ленту потянул, а она вся снялась, по второму разу плохо приклеивается, ладно, я ее потом слюнями. Сунул руку в мешок, тряпки-то вынимать не хочу, так шарю – тряпки и тряпки. Вспотел весь, спина разболелась нагибаться, копаюсь осторожно, чтоб тючок остался как бы нетронутый. Нащупал сквозь тряпки что-то твердое, небольшое! Думаю, мусор какой-нибудь, но на всякий случай потянул. Вытянул мешочек бархатистый, размером всего ничего, весь в кулаке помещается, с одного конца туго затянут резинкой, а внутри что-то перекатывается, вроде орешков. Вот беда, пока размотаю! Выглянул в окно, там вроде все, как было, на площадке разорение, а у входа стоит девочка-официанточка, заворачивает желающих посетителей. А в ресторане все занавеси задернуты, музыка не играет, но свет горит. Обыск, видно, делают.
Стал резинку разматывать, в спешке потянул слишком сильно, она возьми да лопни, все, что внутри было, прямо в горсть мне и высыпалось. Я кулак зажал, сердце колотится, не глядя уже догадываюсь, но говорю себе – иди на кухню, найди такую же резинку, не то беда. Хорошо, Таня у меня запасливая, резиночки эти никогда не выбрасывает, а надевает на ручку кухонного шкафа. Кулак крепко держу в кармане, нашел подходящую резиночку, немного цвет другой, но вряд ли заметят. Вернулся в салон, глянул в окно, все по-прежнему.
И раскрыл кулак.
7
Если бы не теперешняя моя работа, которую я так полюбил, ничего бы этого не произошло. Не стояли бы мои тючки у подъезда, и никто бы туда ничего не прятал. И жизнь моя катилась бы спокойно по своему намеченному маршруту.
Не то чтобы я к прежней своей работе, по специальности, плохо относился, даже, можно сказать, нравилось. Мне просто работать не нравилось, ну, не хотелось совсем ни учиться, ни работать. Мать, бывало, убивается, учиться не хочешь, работать не хочешь, что же ты, окаянный, хочешь делать, а я про себя думаю – разве кто хочет делать? И зачем обязательно что-то делать? Что в этом хорошего? Никто не хочет, только не признаются. Из-за денег стараются, а так-то ничего не делать лучше всего, и, по-моему, каждый бы хотел, да не могут, а мне повезло. Сочувствуют мне, бедный инвалид, этого он не может делать, да то ему недоступно, а я того да этого и не хотел никогда, болезнь меня только выручила, но про это молчок.
Здесь в Израиле, например, очень принято считать, что человеку то да се положено, имеется у него такое право – получать, а от кого и за что, это уже второстепенно.
В основном, понятно, от государства. То есть от властей. Но не родились еще, по-моему, такие власти, которые чтоб давать. Задача любых властей – это не давать, а брать, а иначе и зачем она им, власть? Но это уже политика, а я про другое. "Положено", "причитается" – это все права человека, то есть человеческая же выдумка, и ожидается именно от властей. И это иногда удается зубами вырвать, то есть нормальная борьба за существование. Власти тянут на себя, а ты на себя, ну, и обламывается тебе кусочек.
А я беру более широко. Вот, например, отчаивается человек, в частности наш брат из России, который бросил благополучную вроде бы тамошнюю жизнь, а здесь живет плохо и страдает. Это я для примера беру нашего человека, потому что ближе знаком, но у здешних "положено" развито, может, еще и получше. И вот он отчаивается и воет: я там всю жизнь вкалывал, что же, мне так ничего за это и не причитается? Или еще покруче: что же, мне вообще ничего от жизни не причитается?
И тут, я считаю, коренится основная ошибка. По-моему, от жизни никому ничего не причитается, никаких прав человека, а только что сумеешь взять. Ничего тебе жизнь не обещала и ничем тебе не обязана. Единственно родители обязаны кое-что, поскольку родили тебя на свою ответственность, да и то только до некоторого возраста. А дальше – живи как сумеешь. А жаловаться и плакать, что судьба тебя обделила, значит только перед этой судьбой унижаться, а ей ведь абсолютно все равно.
В этой связи возникает проблема, надо ли обделенным помогать. И мне тогда сразу приводят в пример меня же самого, как бы я выжил, если бы не социальная помощь под названием Битуах Леуми и вообще от других.
Ответ у меня на это простой. Может, и не выжил бы. Ну и что? Тоже не большая потеря, то есть для других, самому-то мне большая.
Тут люди осознают, что сказали бестактно, и сразу начинают выкручиваться, что не это имели в виду.
Потому что не знают второго моего ответа, не такого простого, но я держу его про себя.
А именно:
Что мне "положено" от судьбы, я знать не могу, зато знаю, чего всегда хотел. Хотел, в частности, а) не делать, и б) не нести ответственности (как потом все сложилось, это произошло в другой связи).
Но не делать в современном обществе возможно кому? Или очень богатому, или инвалиду. Поскольку богатство мне не положено (об этом я еще объясню), то я подсознательно превратился в инвалида. Нет, не симулянт, болезнь моя вполне настоящая и документально подтвержденная рентгеном, а также объективной медицинской экспертизой. Но это, я думаю, был такой метод борьбы моего организма за нужный образ жизни.
Скажут, дорого заплатил. Да, недешево, но я всегда говорю: даром не дают даже на самой последней распродаже. Зато не сижу и не ною, мне, мол, положено от жизни, а она не дает.
Это я просто презираю.
Правда, здоровому это трудно, а мне, повторяю, повезло.
8
Да, не хотел ни учиться, ни работать, однако мать все же погнала учиться, в те времена такой моды не было, чтоб не учиться.
Протащился я кое-как через медучилище. Интересно, что про болезнь я тогда еще и не подозревал, так, по утрам иной раз скованность в теле, в пояснице ноет, а вот потянуло меня на медицинскую специальность, будто знал, что пригодится. И жену себе тоже взял со средним медицинским, хотя любовь была второстепенная. Я ведь говорю, у меня в жизни все всегда шло по плану, вот только теперь никакого плана у меня нет, словно пропасть передо мной. После медучилища успел еще на "скорой" поработать, потом стало тяжело таскать, а тут диагноз подоспел, и я перевелся в регистрацию, а там уж быстро перешел на инвалидность, и нормально.
Но это все присказка, а сказка началась здесь. Только мы сюда приехали – неужели уже полтора десятка лет прошло? – я попал в больницу. Хотя весь переезд Татьяна организовала хорошо, а все-таки волнения, напряжение, короче, расклеился не на шутку. Про инвалидность им ничего не сказал, просто жаловался на скованность в суставах и сильные боли, но они быстро разобрались, врач со мной провел беседу, мол, мы нашли у тебя в позвоночнике очень серьезную болезнь, не смертельную, но неизлечимую, ты по специальности кто? Тебе теперь надо крепко подумать, как жить дальше, медработником тебе работать не придется. Но стали интенсивно лечить.
Я, по правде, даже смутился немного – а ну как вылечат? Хорошо бы, конечно, от болей избавиться и выпрямиться, но я ведь совсем разучился, так привык, можно сказать, вторая натура. Да и не вторая, а единственная, а первую я уж давно забыл, какая она и была, неужто опять все заново, с непривычки здоровому среди здоровых жить страшно.
Ну, не вылечили, конечно. Вылечить невозможно, это мы с врачами хорошо знаем, но стали они со мной делать всякую терапию. Привели в зал, там в основном инсультники одной рукой дрянь какую-то из пластилина лепят, да Господи, думаю, куда я попал.
Но мне пластилина не дали, а подвели к такой штуке, вроде рамы, девушка мне в руки веревочки, тряпочки, будешь, говорит, коврики плести. Коврики так коврики, я там вообще не капризничал, меня считали за идеального больного, лишь бы инвалидность дали процентов побольше. Стала она меня учить. А нельзя ли, говорю, эту штуку немного пониже поставить, мне руки вверх тянуть неудобно. Нет, говорит, это специально сделано, чтобы ты и руки, и шею, и все тело вверх тянул, чтобы меньше вперед сгибался. Неглупо, надо сказать, придумано, меня к тому времени уже сильно вперед и вниз гнуло, хотя не так, конечно, как теперь.
И вот надо же, начал я это так, просто чтоб им угодить – и нашел я себя в этих ковриках, как говорится, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Так понравилось мне, просто лихорадка, ночами не сплю, все узоры придумываю, утра не дождусь, чтоб скорей за станок и сделать. Никогда со мной такого не было, чтобы вдруг делать хотелось. Тряпочки эти, лоскутки разные им со швейной фабрики привозили, я их по цветам, по оттенкам, по рисункам разобрал, то так пробую, то этак, с тканями разными играю, а там и шерсть, и шелк, и синтетика, и хлопок, и трикотаж всех сортов. Кто ни посмотрит – талант у тебя, говорят!
Они в больнице даже выставку устроили, и все мои изделия распродались. Деньги мне не отдали, а подарили при выписке станочек. Станочек, положим, паршивенький, я уже давно себе купил большой, профессиональный, но по-прежнему устанавливаю повыше, чтобы тянуться, только теперь уже мало помогает.
Пристроился я в инвалидный клуб, типа артель инвалидная, чего-то там из цветной бумаги вырезают, клеят, бусы нанизывают, салфеточки вышивают, потом продают на благотворительных базарах, кто покупает, представить трудно. Ну, меня-то стали покупать хорошо, только мне всю продукцию через них спускать нельзя, я быстро работаю, слишком много получается, налог большой пойдет. А тут звонит врачиха из больницы, заказывает два коврика, хочет кому-то дарить. Хотела за деньги, но я ей даром сделал, в благодарность как бы за лечение. А через нее и через других из больницы их знакомые начали позванивать.
И пошло. Сговорился я с той же швейной фабрикой, они мне материал стали привозить мешками прямо на дом, а платить, по инвалидности, только за доставку. Известность получил, даже в телевизор снимали, называется "Судьба таланта".
Коврики маленькие, чтоб ногами топтать, я теперь делаю редко, а чаще большие панно, на стенку вешать. Несколько в очень богатых домах висят, а одно даже в музее, и заплатили прилично. Отдавал пару раз в магазины, но невыгодно, много за комиссию берут, да теперь мне это и не нужно, заказов хватает. Платят-то мне все же средне, непременно делают себе скидку, раз, что не местный, и два, что инвалид. А нам за квартиру еще пятнадцать лет выплачивать, а тут дочка армию кончила, учиться просится, а сын женился, плодиться начал, квартиру бы ему купить, купилки нету… Вот я и сижу теперь, и думаю, и думаю, и решиться ни на что не могу.
9
Есть над чем голову поломать.
Потому что раскрыл я кулак, а там вот что: граненые орешки блестящие, счетом тридцать три штуки.
Смотрю я на них, как они у меня на ладони лежат и переливаются, и нарочно себе говорю: надо же, какое стекло люди научились делать. Сам отлично понимаю, что никто грошовые стекляшки в такой панике прятать не станет и полиция за ними не станет гоняться, а сам все твержу себе, какие бусинки хорошенькие, и к свету их то так, то этак поворачиваю.
Они не все одинаковые, штук восемь размером с горошину, но в форме пирамиды, несколько в форме слезки, для серег подходит, а одна штука совсем здоровая, круглая и красноватого оттенка. Остальные разных размеров, и вся эта кучка лежит у меня на ладони, стреляет льдистыми искрами во все стороны, лежит и не тает, а красная посередине как фонарик.
Но я долго любоваться не стал, схватил мешочек, ссыпал туда стекляшки, резинкой опять туго замотал, запихнул в тючок и липкую ленту кое-как приклеил.
Опять глянул в окно – вижу, выходит из ресторана повар с помощником, этих я видел редко. Значит, уже отпускать начали, надо торопиться.
Первым делом я стал отодвигать станок от окна, ведь придут и увидят, где я сижу. А он тяжелый, мне нельзя, я его сам никогда не двигаю, только Таня. Чуть не опрокинул, но справился. И повернул его, чтобы мне к окну сидеть будто бы спиной, а занавесь оконную задернул. Потом выкатил из спальни свое инвалидное кресло, так-то я им не пользуюсь, только во время сильных приступов, а за работой стараюсь больше стоять, но тут поставил перед станком, сразу увидят, человек больной и безобидный.
Начал лоскуты заплетать, без всякого смысла, узор сразу весь испортил, для успокоения подкатился к телевизору, включил, взрыв какой-то показывают, полиция суетится, ну, это сейчас часто. Опять в окно глянул, а там Коби уже вышел, а навстречу ему с улицы возвращается хозяин, видно, ничего не нашли и отпустили. Коби к нему и горячо ему что-то говорит, а головой показывает на черный ход.
И я отчетливо соображаю, что, пока сыщики не уйдут, Коби с хозяином побоятся выяснять да по дому искать и что время у меня еще есть.
А для чего время?
Мне же ничего больше не надо делать, ну, придут, ну, поищут, найдут свое и заберут, а я знать ничего не знаю, и дело с концом.
Спроси меня кто-нибудь в тот момент: да что ж ты, мол, Миша, делаешь, с ума сошел, что ли? – я бы ответить не смог, но, конечно, остановился бы. И шла бы моя жизнь дальше по плану, обычным своим инвалидным путем.
А тут и мыслей в голове никаких не осталось, вытащил я опять мешочек, высыпал блестяшки прямо в нагрудный карман рубахи, съездил в туалет и мешочек спустил в унитаз. Словно у меня все продумано заранее, подкатился к станку и стал эти орешки завязывать по штучке в свои лоскуты, на цвет уж не смотрю, хватаю лоскуты подряд, трубочкой сверну, орешек внутрь закатаю – узелок, другой закатаю – узелок, и пальцы не дрожат, в пять минут навязал себе кучку заготовок, вроде всё.
Выглянул в окно, вижу, сыщики уходят и уводят с собой Азама, а хозяин идет за ними и в чем-то их убеждает, но они головами помотали, посадили Азама в машину и уехали. А Коби уже у черного хода шарит.
Я больше смотреть не стал, подкатился обратно к станку и начал быстро заплетать свои заготовки в коврик.