– А еще что вы слышали? Из-за чего они дрались?
– И про это могу сделать предположение.
– Говорите.
Я подъехал к своему столику, где у меня тряпочки рассортированы, показываю ему:
– Видите мои материалы?
– Вижу, – говорит.
– Вот такие же мне как раз в тот день привезли. Два мешка. Да. Я ковриками занимаюсь. Вот эту работу видите? – говорю и показываю ему недоконченное панно. – Вот на нее тот материал и пошел.
– Да?
Тут у меня опасный, тонкий момент. То есть что Ицик мне мешки принес, а Ицика упоминать не хочу. Но авось проскочим.
– И вот, только я мешки с материалами получил, даже открыть не успел, вваливаются ко мне эти двое, говорят, они из ресторана, и…
– Двое – это хозяин и официант? Вы с ними знакомы?
– Да знать я их не знаю! Говорят, мы из ресторана, мы, говорят, в твоих мешках кое-что спрятали, хотим обратно забрать. И стали в мешках копаться, они вот тут стояли.
– А вы что? Позволили?
– А я инвалид, что я с ними мог сделать? Стали копаться и что-то нашли.
– Нашли?! Что нашли?
– А что, мне не видно было. Хозяин отвернулся от меня, стал находку разглядывать, да как заорет, а красное? красное, говорит, где? И этого второго, рыжего, за грудки. А этот замельтешился, клясться стал, я, говорит, не брал, может, говорит, оно в третьем мешке. А мешков и всего-то было два. Всегда три привозят, а в тот раз почему-то два. Чего-то этот рыжий темнил. Ну, тогда они убрались во двор, третий мешок искать, а потом стали драться.
Он все за мной аккуратно записывает.
Я спрашиваю:
– А что они такое там спрятали, вы знаете?
А он мне на здешний манер:
– А вы знаете?
– Знал бы, – говорю, – не спрашивал бы.
– А какое, – говорит, – ваше предположение на этот счет?
– Да какое, только одно и может быть.
– Какое же?
– Да наркотики, что еще. У них ведь это так и называется – белое, черное, зеленое, ну, видно, и красное есть.
Тоже записал, а я предлагаю:
– Может, вы кофе хотите или воды попить?
Он говорит:
– Спасибо, воды, если есть холодная.
Я поехал на кухню, налил воды из холодильника, возвращаюсь, а он тряпочки мои рассматривает, пальцами перебирает.
Господи, второй раз на том же месте! Ну, чего, спрашивается, я ему дверь открыл? Как тогда с Кармелой! Мог бы вообще не открывать, будто дома нет или болен. С какой стати я свои заготовки на видном месте разложил? Почему, идиот, так был уверен, что никому в голову не придет! Вот сейчас нащупает, и конец всему. Так и подмывает, чтоб заготовки эти у него выхватить, но вместо этого говорю сердито:
– Нет, – говорю, – вы меня простите, но заготовки мои не трогайте.
А он целую горсть заготовок набрал, и именно которые уже с узелками, потряхивает в руке, как взвешивает, и говорит:
– Вот это и есть те лоскуты, которые вам тогда привезли?
– Я их каждую тряпку в лицо не помню. Вы, главное, на место положите, они у меня в определенном порядке лежали.
Ну, на это ему плевать, но бросил заготовки обратно на столик.
– Так вы всю мою работу испортите!
Сердито говорю, а сам от облегчения чуть в обморок не падаю, спасибо, сижу.
– А как, – говорит, – эти, предположим, наркотики в ваши мешки попали? Они просили, что ли, их спрятать?
Одно из двух – или совсем дурак, или это метода такая, дурацкий вопрос задать и смотреть, какая будет реакция. Главное, понять не могу, подозревает он или просто выясняет ситуацию. На это очень толково надо ответить, но тут произошел перерыв.
4
Когда Татьяна мне про няньку из больницы говорила, я себе эту няньку сразу хорошо представил. Навидался я этих больничных нянек в России достаточно. Придет, думаю, бабка лет за пятьдесят, затурканная и злая, с толстым задом и с тощим пучком на голове. Скорее всего, русскоговорящая, да еще, не дай Бог, с высшим образованием какая-нибудь. И потом каждый раз, как вспомню, кто ко мне должен прийти, еще скучнее становилось.
А мне, с одной стороны, с женщинами всю жизнь везло, но с другой – не полностью. То есть жаловаться грех, с учетом обстоятельств норму выполнял, и даже с превышением, но в отношении того, какой конкретно у меня вкус, получалось нечасто. Женщины все по большей части были скорее блондинистые и крупного сложения. Взять ту же Татьяну, да и Кармела, эта, правда, блондинкой не родилась, но прилагает все усилия. Чем-то я именно таких привлекал, а отказываться – это не мой стиль. Но если по правде сказать, настоящее мое сексуальное предпочтение – это маленькие, черненькие, тоненькие и хорошенькие. И чтоб титечки маленькие, конусом, а волосы желательно, чтоб сильно вьющиеся, но не химией. В России я таких нечасто встречал, а здесь их полно, особенно тайманочек, то есть йеменского происхождения, но зуб уже неймет, сплошь всё молоденькие. Которые же постарше, уже их разносит и форма не та.
Татьяна эту мою склонность с самого начала знала и воспринимала как упрек, извинялась даже, что грудь большая, хотя я вслух никогда замечаний не делал и объективно грудь у нее в полном порядке, другая бы радовалась. И вот, смотрите, кого мне в результате послала.
Посреди моей беседы с полицейским является эта нянька. Лет, правда, не скажу точно, но молоденькая. А главное, точка в точку моя сексуальная мечта, и именно тайманочка. Специально, видимо, Татьяна выбирала, чувствовала свою вину.
Меня, положим, так дешево не купишь, но хорошо, что совесть не совсем потеряла. А плохо то, что молодая-симпатичная долго на такой должности не задержится. У нее же это наверняка не настоящая работа, а так, подработка, небось учится на кого-нибудь. Ну, да ведь и Татьяна долго не выдержит, погуляет напоследок перед климаксом и вернется, а тогда и нянька не нужна. А пока и польза, и удовольствие, даже если только посмотреть.
Причем польза от нее получилась сразу, без задержки.
Вошла она, объяснила, кто такая, сказала, что зовут Ирис, а тем временем натянула голубой халат и говорит мне:
– Что, Михаэль, сильные боли? У вас очень измученный вид.
– Есть немного, – говорю сдержанно, а сам зубы сжимаю, проявляю мужество.
– Объясните своему гостю, что вам нужно днем отдохнуть. Идемте, я помогу вам раздеться.
Смотрит на "гостя" выжидательно и прямо берется за ручки кресла, чтобы катить меня в спальню. Я бы, конечно, другой раз такого командирства не потерпел, но тут как нельзя кстати, вопрос его последний, "как наркотики в ваш мешок попали", очень щекотливый, надо объяснить, что мешки стояли у подъезда, и тут он сразу Ицика притянет, а ведь мальчишка видел, что они ничего не нашли. Что-то отвечать придется, но если не сейчас, то лучше. А он говорит:
– Нет, нам нужно еще кое-что выяснить. – И показывает ей свое удостоверение.
Она взглянула и говорит:
– Да, я понимаю. Но больному нельзя переутомляться, вы только на него посмотрите, ему необходим отдых.
А вид у меня, полагаю, вполне бледный. Он ко мне:
– Так как же, вы можете со мной еще немного побеседовать?
Я зубы по-прежнему мужественно сжимаю, но молчу и всячески показываю, что тут не моя воля, а со стороны профессионального медперсонала.
А Ирис улыбается ему из-под своих кудряшек и говорит мягко, но твердо:
– Мы ведь не хотим, чтобы больной страдал. Я ему сейчас буду процедуру делать, и на отдых. Извините нас.
Он вздохнул, встал и говорит:
– Хорошо, я зайду ближе к вечеру.
А к вечеру Азам должен явиться. И предупредить я его не могу, телефона даже не спросил, дурак. А ведь считал – все предусмотрел, все обдумал. Нет, плохой я оказался игрок в казаки-разбойники, нечего было и браться. Говорю сквозь сжатые зубы:
– Если можно, давайте завтра утром. Этот приступ теперь надолго. Видно, хамсин идет, атмосферное давление меняется, я всегда мучаюсь.
– Ладно, – говорит, – поправляйтесь, я завтра зайду. А это, – говорит и берет в руки недоконченное панно, – я возьму, передам в лабораторию. Пусть посмотрят, что там рядом с этими тряпками лежало. Сейчас я вам расписку дам.
Я рукой машу:
– Да ладно, не надо, все равно вернете в непригодном виде… – Лишь бы уж ушел поскорее, а главное, от столика чтоб отошел.
Вынимает два пластиковых пакета, в один кладет панно, а затем захватывает горсть моих заготовок и хочет сунуть во второй. Я так и дернулся весь, но сказать ничего не успел, красоточка моя подходит к нему, спокойно эти заготовки у него из руки вынимает, кладет на стол и говорит:
– Мало того что вы ему одну работу испортите, хотите и вторую испортить? Не стыдно вам? Вы тут в свои игры играетесь, а у больного человека заработок пропадет! Пользуетесь, что у человека трудности с ивритом и за свои права постоять не может.
Он ей негромко говорит:
– Вы, уважаемая, в наши дела не вмешивайтесь. До вашего прихода мы отлично друг друга понимали. – И ко мне: – Так я эти тряпочки тоже беру.
Я тем временем взял себя в руки, хотя страх такой, что в туалет надо, и говорю слабым голосом, но убедительно:
– Зачем они вам? Мне их только позавчера привезли. Новый мешок.
– Почему вы так уверены? – говорит, – Сами сказали, что в лицо каждую не знаете?
– В лицо, – говорю, – не знаю, а качество ткани знаю. В тех мешках ткань была тонкая, трикотаж и шелк, и вся пошла на панно. А эта толстая, ворсистая. Вся из нового мешка, и вам не нужна. А мне для этого заказа эти лоскуты необходимы. Так что уж не трогайте, больше у меня таких нет.
Еще раз пальцем поворошил, пожал плечами и отошел от стола.
Едва я дотерпел, чтоб он убрался, и покатил в туалет.
5
Есть на иврите хорошее слово, по-русски перевести нельзя, называется "пратиют". Это означает: я свою кашу варю, а ты в мой горшок не заглядываешь, что варю, не спрашиваешь. Даже если видишь, что неправильно варю, невкусно будет, – с советами не суешься, мой пратиют соблюдаешь. А я к тебе не суюсь, соблюдаю твой. Живут люди на земле тесно, впритирку друг к другу, вот и выдумали такую перегородку, чтобы у каждого был хоть какой-нибудь свой отдельный кусочек жизни. Слова "пратиют" я раньше не знал, но всегда старался жить по этому принципу. В России ни слова такого нет, ни того, что оно означает. А здесь слово-то есть, а насчет означает…
Я, пока в туалете сидел, все обдумывал, куда мне теперь камушки спрятать. Получается, что в коврик ненадежно. На себе тоже нельзя – а вдруг обыск? В квартире просто некуда, разве что стенку расковырять и замазать – но тогда доставать долго и неудобно. Все местечки мыслью обежал, диван, шкаф, кровать, столы, стулья, коробки, банки, бутылки, лекарства – нет. Кто умеет, везде найдет.
Придумал все же.
Теперь надо быстро сделать. Выхожу из уборной, в кресло уже садиться не стал. Ириска-тайманочка стоит у моего столика, пальчиками тряпочки перебирает и мне лукаво улыбается. А улыбка у нее – это что-то. Блеск! Причем в прямом смысле. И глазки черные, и зубки белые, и волосики закрученные, все у нее блестит, как лакированное. Улыбается, играет глазками и говорит:
– Ну, как я?
– Ты, – говорю от души, – на все сто процентов! (Тут всё в процентах считают.)
Говорю искренне, очень она мне помогла, но в данный момент хотел бы отделаться. Потому что знаю, что пратиюта мне при ней никакого не будет. Вот уже и она интересуется моими тряпочками. Сейчас начнет расспрашивать, в душу лезть. У них здесь это принято, особенно у восточных, считается, проявление душевного тепла. Ну что за наказание!
А она отошла от столика и говорит серьезно:
– Я сразу заметила, что этот человек тебе неприятен. Я была права?
– Еще бы, – говорю, – кому это приятно?
– Вот и хорошо. А теперь давай познакомимся. Ты как себя на самом деле чувствуешь?
(Если бы по-русски, перешли бы с ней на "ты". На иврите ничего не изменилось, но есть ощущение, что уже перешли.)
– Да так, – говорю, – так себе. Ничего.
– Тогда покажи мне квартиру, где что лежит, скажи, что надо сделать, что купить и вообще.
И ни слова, что за человек был, зачем приходил, почему тряпками интересовался.
– Ирис, – говорю, – у меня сегодня все есть и ничего не нужно.
– А убраться?
– И убираться не нужно, чисто.
– А тебя помыть? – говорит деловито, улыбки ни следа.
Хм. Я бы сам тебя охотно помыл. Но не сейчас.
– Ну, а обед сготовить?
– И обед есть, жена приготовила. Все есть. Только, если можно, мусор вынести.
– Молодец у тебя жена, я твою Татьяну очень уважаю. Только для нее и согласилась на эту работу.
Ну, сейчас-то уж наверняка спросит, что это у нас с Татьяной, какие проблемы, почему нянька вдруг понадобилась.
– Мусор, – говорит, – конечно, вынесу. И что, самой мне тоже выметаться, я так понимаю? – говорит без всякой злости, а наоборот с улыбкой.
И – нет, ничего не спрашивает! И как все понимает!
Говорю ей:
– Ирисочка, девочка, ты мне очень даже нужна, но не сегодня. Если можешь, приходи завтра с утра, поможешь мне с завтраком, и с душем, и вообще. А сегодня ты не обижайся, в доме все есть, и у меня дела.
Смеется:
– Татьяна тоже меня все Ириской зовет. Говорит, у вас там были такие конфеты. А чего мне обижаться? Наоборот, замечательно! Побегу скорее домой к деткам, Эйяль с ними там один.
Какая жалость. И Эйяль есть, и детки. И странно было бы, если б у такой ириски да не было, хотя по нынешним временам все бывает, иная загуляется либо заучится и пропустит свое время, и все, поезд ушел. Но только не эта.
Да и Татьяна хороша. Вкус мой учла, однако так только, перед носом помахать, но без рук. Впрочем, это только укрепляет уверенность, что придерживает меня для себя и вернется.
– А много у тебя деток? – спрашиваю.
– Пока всего двое, но будет больше. Я много хочу, пятерых, шестерых, сколько выйдет! Но ты не беспокойся, я сегодня в ночную смену и к тебе с утра пораньше приду, у Эйяля сейчас отпуск. Ты когда хочешь, в восемь? В девять?
И ни одного лишнего вопроса. Вот это я понимаю, уважение к чужому пратиюту. А может, ей просто неинтересно и все равно.
6
В подносике для льда ровно шестнадцать отделений. Чтоб сделать в морозилке шестнадцать ледяных шариков и бросать для охлаждения напитков, кто любит. Я лично не люблю, и льда мы в холодильнике обычно не держим, но два подносика есть.
Я в один налил вишневого сока наполовину, а второй наполнил водой пополам с лимонной эссенцией, чтобы была правильная видимость фруктового льда, и поставил оба замораживаться. А сам скорее выпутывать камушки из заготовок, однако заготовки не бросаю, аккуратно их снова завязываю, понадобятся. Мне ведь теперь коврик из них неизбежно надо делать, слова свои подтверждать, завтра этот мужик придет, так чтоб видел. А щупать захочет – пусть и щупает сколько угодно.
Спешу изо всех сил – день такой, что и еще кого-нибудь может принести. Но просто не открою дверь. Однако до Азама непременно надо успеть – незачем ему их видеть и знать, где прячу.
А сам перебираю в уме, кто что знает и кого мне бояться. Вон до чего себя довел! Только и думаю, кого бояться и кому что поаккуратнее соврать.
Значит, так.
Хозяин и Коби – этих вычеркиваем, они сами друг друга взаимно списали.
Азам. И скорее всего, Галина. Азама так или иначе нейтрализую, хотя и дорогой ценой, а вот с Галкой придется иметь дело.
Соседи-индийцы снизу. Знают ли что-нибудь, кроме того, что те двое спрашивали про мешки и пошли ко мне? Что видели? Что сказали полиции?
Ицик. Если не упомяну его, так и не спросят ничего, а сам, будем надеяться, теперь никуда не пойдет. Значит, надо как-то так, чтоб не упоминать.
Девочка-официанточка. Опасности не представляет. Но забывать не следует.
Кармела. Либо совсем за психа меня сочла и не захочет дела иметь – это бы еще ладно. Да не слышала ли она чего от соседей? Все-таки скандал был, драка, хотя наверху не так слышно. А если мириться захочет? Непременно пристанет с расспросами. Тщательно обдумать, что ей говорить.
Теперь вот этот детективный полицейский. Ладно, есть время до завтра.
Ну, и неизвестная криминогенная публика, которая пока скрывается во тьме. Добраться до меня может двумя путями. Либо через Азама, либо через полицию.
Вон сколько народу, а как я уверен был – никто ничего никогда не узнает. Не узнает! Только знай поворачивайся и все помни.
А Татьяна? Вот тебе и помни. Про Татьяну чуть не забыл! В травмированном состоянии сам все ей выложил, и совершенно, оказалось, зря. Даже впечатления не произвело, пропустила мимо ушей, как незначительную деталь. Положим, полиции к ней незачем обращаться, ее и дома не было. Ну, а вдруг на работе, подружке какой-нибудь сболтнет? У нее такой привычки никогда не было, с подружками попусту болтать, но я уж теперь и не знаю, мужа бросать у нее тоже привычки не было. Позвонить на работу, предупредить? Ну, это много чести будет, звонить ей, да она и не на работе сейчас, а дьявол знает где. Но может, забежит.
Выковырял все камни и держу в горсти. Красивые, конечно, но чтобы уж так из-за них биться? Напоминаю себе, что не в красоте дело, а в стоимости и сколько за них можно получить всяких радостей и удобств, но все равно не действует. Одна мечта, чтоб все назад прокрутить и ничего чтоб не было, даже пусть ресторан грохочет, а мне у окна сидеть и коврик плести, а Татьяна за спиной в кухне орудует. Но этому, известно, не быть, поэтому иду на кухню и распределяю камушки на замерзший вишневый сок, по две штучки в отделение. И доливаю доверху. Кристаллы среди кристаллов, ничего не видно, а замерзнет – и подавно. А лимонный, пустой, уже замерз, его ставлю сверху.
Надо бы посмотреть, что там она на обед вчера сготовила, хотя аппетита никакого. Обед не завтрак, поэтому заготовку сделала оптовым методом – миска винегрета, кастрюля супа, коробка с фаршированными кабачками, то есть сам разлей, сам подогрей, сам разложи, потом и посуду сам помой. Положим, посуду оставлю Ириске на завтра.
7
Я в детстве просто умирал, как мне самокат хотелось!
Мне даже слово "самокат" казалось волшебным. Я в нем никакого "само-катания" не слышал, это было цельное слово, круглое такое, как бы заграничное, потому что такие недостижимые вещи бывают только за границей. Хотя, конечно, самокат, он же и чистый самодел. Даже этот звук, когда самокат катится, до сих пор, как вспомню, сердце замирает. Этот звук тройной: громче всего подшипники по асфальту дребезжат, звонко, дробно, плюс к тому шарканье, это он ногой отталкивается, а на поворотах или если яма, дощечки глухо погрохивают, перебивают ритм. Весело! Хотя мне-то весело не бывало, каждый раз приходилось клянчить, у нас во дворе такие сучары жили, намучают, пока дадут прокатиться. У меня даже два больших подшипника было, я у матери папиросы таскал и выменял, только дощечек негде было взять, а главное, сделать было некому, отец от нас рано ушел.
И вот они здесь появились, но это, конечно, не то. Легонькие, гладенькие, чистенькие, металл блестит, колеса из толстого пластика и звука никакого не дают – главный вкус из них вынут, как семечки из здешнего арбуза. Одно слово, коркинет, как их здесь называют. Корки нет и вкуса нет.