- Дочь Мордана бьется головой о стену в тюрьме Френ, поэтому его собственная голова блуждает где-то далеко, за сотни километров отсюда. И он, ясное дело, совершает оплошности, проявляет чрезмерное рвение либо неуместную робость, он зол на весь мир, он утратил самоконтроль. Надо приглядывать за ним, вот и все.
- Из-за него сорвалась проверка алиби в Авиньоне.
- Ну и что?
- А то, что у него уже два серьезных прокола: во-первых, побег подозреваемого, во-вторых, непроверенное алиби - небрежность, достойная новичка. И заметьте, по закону ответственность за его ошибки ложится на вас. По итогам этих двух дней кто-то может сделать вывод, что вы запороли первый этап расследования. При том, как придирается к нам Брезийон, можно вылететь из Конторы и за меньшее. А теперь еще эта история с утечкой информации и убийца, который пустился в бега. Если бы кто-то захотел вывести вас из игры, он действовал бы именно так.
- Бросьте, Данглар. Мордан мешает расследованию? Мордан хочет меня устранить? Ни за что не поверю. Да и зачем ему это?
- Вы можете узнать истину. А такая перспектива кое-кого не устраивает.
- Кого? Мордана?
- Нет. Кого-то наверху.
Адамберг посмотрел на палец Данглара, указывающий на потолок: майор намекал на круг лиц, обладающих властью, который он обозначал словом "наверху", хотя в данном случае мог бы с тем же успехом сказать "внизу", в глубоком, скрытом от глаз подземелье.
- Кто-то наверху, - продолжал Данглар, все еще указывая пальцем на потолок, - не заинтересован в том, чтобы убийство в Гарше было раскрыто. И в том, чтобы вы работали у нас.
- А Мордан ему помогает? Быть такого не может.
- Очень даже может - с тех пор как его дочь оказалась в руках правосудия. Этим людям там, наверху, ничего не стоит замять дело об убийстве. Мордан заключил с ними сделку: он дает им возможность вывести вас из игры, а они за это освобождают его дочь. Не забывайте, через две недели будет предварительное слушание по ее делу.
Адамберг щелкнул языком.
- Это не в его характере.
- При чем тут характер, когда твой ребенок в опасности? Вам этого не понять, ведь у вас нет детей.
- Не начинайте, Данглар.
- Я хотел сказать, нет ребенка, которым бы вы занимались всерьез, - сухо сказал Данглар, возвращаясь к их всегдашнему спору, к их давнему противостоянию. По одну сторону фронта был Данглар, стремившийся защитить Камиллу и ее ребенка от бурной, полной превратностей жизни, которую вел Адамберг. С другой стороны был сам Адамберг, живший по своей воле и, по мнению Данглара, подвергавший слишком большой опасности близких ему людей.
- Я занимаюсь Томом, - возразил Адамберг, и его кулаки сжались. - Я сижу с ним, вожу его на прогулки, рассказываю ему разные истории.
- Где он сейчас?
- Это вас не касается, и отстаньте от меня. Он на отдыхе, с матерью.
- Да, но где?
Над двумя мужчинами, над грязным столом, пустыми стаканами, измятыми газетами с фотографией убийцы нависла гнетущая тишина. Адамберг пытался вспомнить, куда Камилла в этот раз поехала с малышом. Куда-то на вольный воздух, это точно. К морю - в этом он был уверен. Скорее всего, в Нормандию. Он звонил им два раза в неделю, у них все было в порядке.
- В Нормандии, - сказал Адамберг.
- В Бретани, - возразил Данглар. - В Канкале.
Если бы Адамберг был Эмилем, он бы сейчас расквасил Данглару физиономию. Он мысленно видел эту сцену, и она ему нравилась. Однако он ограничился тем, что встал с места.
- То, что вы подумали о Мордане, майор, просто мерзость.
- Если человек хочет спасти свою дочь, это никакая не мерзость.
- Я хотел сказать: мерзость - это ваши мысли. То, что у вас в голове.
- Еще бы. Конечно, это мерзость.
XIX
В кафе, как вихрь, ворвался Ламар:
- Срочное дело, комиссар. На проводе - Вена.
Адамберг непонимающе взглянул на подчиненного. Врожденная робость мешала бригадиру Ламару изъясняться четко и внятно: обычно он не решался докладывать о чем бы то ни было своими словами, а всегда читал по бумажке.
- Какая вена, Ламар? На каком проводе?
- Город Вена. На проводе - Тальберг, вторая половина фамилии как у вас, а еще был такой композитор.
- Да, - подтвердил Данглар, - Сигизмунд Тальберг, австрийский композитор, тысяча восемьсот двенадцать - тысяча восемьсот семьдесят один.
- Этот Тальберг говорит, он не композитор. Он - комиссар.
- Комиссар из Вены? Так бы сразу и сказали, Ламар.
Адамберг вышел из бара и последовал за бригадиром. Они перешли на другую сторону улицы.
- И что ему нужно, этому венскому полицейскому?
- Я не спросил, комиссар, он хочет говорить только с вами. Скажите, - поинтересовался Ламар, оглянувшись назад, - почему кафе называется "Партия в кости", ведь тут в них никто не играет, даже стола для этого нет?
- А почему вон то заведение называется "Кафе философов", хотя внутри не видно ни одного философа?
- Но это не ответ, а только еще один вопрос.
- Так часто бывает в жизни, бригадир.
Комиссар Тальберг попросил организовать видеоконференцию. Адамберг уселся за стол в зале спецтехники; во всем, что касалось технической стороны дела, он выполнял указания Фруасси. Жюстен, Эсталер, Ламар и Данглар сгрудились за его стулом. Возможно, тут сыграло роль упоминание об австрийском композиторе-романтике, но Адамбергу подумалось, что человек, появившийся на экране, в середине позапрошлого столетия считался бы красавцем: тонкое, с правильными чертами, слегка болезненное лицо, необычность которого подчеркивали высокий воротник рубашки и ореол белокурых волос, уложенных аккуратными колечками.
- Вы говорите по-немецки, комиссар Адамберг? - спросил привлекательный сыщик из Вены, закуривая длинную сигарету.
- Нет, к сожалению. Но майор Данглар будет переводить наш разговор.
- Большое спасибо ему, но я способен разговаривать на вашем языке. Рад знакомству, комиссар, а также рад сотрудничать с вами. Вчера я узнал о том, что случилось у вас в Гарше. Дело могло бы закончиться совсем скоро, если бы газетные Blodmanner держали свою пасть на замке. Ваш парень сбежал?
- Что значит "блёдменнер", Данглар? - тихо спросил Адамберг.
- Дебилы, - перевел майор.
- Да, он скрылся, - подтвердил Адамберг.
- Очень сочувствую, комиссар, но я надеюсь, что расследование продолжается и вы по-прежнему во главе. Так ведь?
- На данный момент - так.
- Тогда я, вероятно, смогу помочь, и вы мне тоже.
- У вас есть информация по Лувуа?
- У меня есть информация по этому преступлению. В том смысле, что я почти уверен: мне пришлось столкнуться с таким же, ведь речь идет о чем-то неординарном, да? Я посылаю вам фото, чтобы легче было получить представление.
Лицо, обрамленное белокурыми кудрями, исчезло с экрана, и вместо него появился бревенчатый деревенский дом с островерхой крышей.
- Вот место преступления, - снова зазвучал приятный голос Тальберга. - Это случилось в Пресбауме, совсем близко от Вены, ночью, пять месяцев и двадцать дней тому назад. Жертва - мужчина, как и у вас, только более молодой, сорок девять лет, женат, трое детей. Звать Конрад Плёгенер. Жена и дети уехали на уик-энд в Грац, и в это время Плёгенер был убит. Он занимался мебельной торговлей. А убили его так, - добавил комиссар и показал вторую фотографию - забрызганная кровью комната, в которой не было ничего хоть сколько-нибудь напоминающего человеческое тело. - Не знаю, как у вас, - продолжал Тальберг, - но в Пресбауме тело было настолько изрезано, что от него не осталось никакой видимости. Изрезано на мелкие части, потом кусок за куском раздавлено под камнем, потом раскидано во всех направлениях. У вас наблюдается такой же образ действий?
- На первый взгляд - да.
- Я покажу вам фото покрупнее, комиссар.
Он показал еще штук пятнадцать фотографий, и каждая в точности воспроизводила кровавый кошмар, который Адамберг и его люди увидели в Гарше. Конрад Плёгенер вел более скромную жизнь, чем Пьер Водель, у него не было ни рояля, ни ковров.
- Мне удача не так улыбалась, как вам. Zerquetscher не оставил здесь никаких следов.
- Zerquetscher можно перевести как "Дробильщик", - перевел Данглар, для убедительности выкручивая себе пальцы. - Или "Кромсатель".
- Ja, - подтвердил Тальберг. - Это здешние жители прозвали его Zerquetscher. Вы же знаете, как они любят придумывать всякие прозвища. Нам удалось обнаружить только отпечатки горных ботинок. Я нахожу большую вероятность, что у вас действовал тот же самый Zerquetscher, хотя крайне редко бывает, чтобы убийца занимался своим делом за границами родной страны.
- Вот именно. Скажите, убитый был чистокровный австриец? Без французской примеси?
- Я только что озаботился это проверить. Плёгенер был абсолютный австриец, родом из городка Маутерн в Штирии. И это уникальный случай, потому что никто не бывает кем-то чистокровным, вот моя бабушка произошла из Румынии, и у каждого то же самое. А Водель действительно был французом? Может, его фамилия раньше звучала как "Пфаудель", или "Ваудель", или что-то наподобие?
- Нет, - сказал Адамберг. Он сидел, подперев кулаком подбородок: казалось, эта новая загадка повергла его в полную растерянность. - Мы уже исследовали три четверти его личного архива, но не обнаружили никаких связей с Австрией. Хотя постойте, Тальберг, кое-что все же есть: если это и не имеет прямого отношения к Австрии, то, во всяком случае, связано с немецким языком. Похоже, у него был длительный роман с некой фрау Абстер из Кёльна.
- Значит, Абстер. Записываю. Посмотрю в его интимных бумагах.
- Водель написал ей письмо по-немецки и велел отправить после его смерти. Дайте мне минутку, оно где-то здесь.
- Я помню текст наизусть, - сказала Фруасси. - Bewahre unser Reich, widerstehe, auf dass es unantastbar bleibe.
- А дальше - Kiss Love, русскими буквами.
- Записываю. Немного выспренно, на мой взгляд, но французы часто бывают вечнолюбивые, в противоположность тому, что о них думают. Итак, мы имеем некую фрау Абстер, которая режет своих бывших любовников на кусочки. Это, конечно, шутка с моей стороны.
Адамберг подал знак Эсталеру, и тот сразу же вышел. Эсталер был лучшим специалистом по кофе во всей Конторе, он знал, кто предпочитает кофе без сахара, а кто - с молоком, кто любит покрепче, а кто - послабее. Знал даже, что Адамбергу нравится пить из чашки с толстым краем, на которой нарисована оранжевая птица. Вуазне, орнитолог-любитель, пренебрежительно говорил, что эта птица не похожа ни на одну из реально существующих и что именно так у людей возникают неверные представления о природе. Старательно запоминая вкусы своих коллег, Эсталер вовсе не стремился угодить им - просто ему страшно нравилось вникать в разные технические детали, сколь бы мелки и многочисленны они ни были: возможно, именно это повышенное внимание к частностям мешало ему понять целое. Вскоре он вернулся с подносом, и каждый получил свой любимый кофе, а в это время венский комиссар демонстрировал на экране схему человеческого тела без кожи: на схеме австрийские полицейские выделили черной краской места, больше всего пострадавшие от рук убийцы. В ответ Адамберг послал рисунок, сделанный им вчера, на котором наиболее и наименее пораженные участки тела были заштрихованы красным и зеленым.
- Я убежден, что оба дела надо расследовать вместе, комиссар.
- Я тоже убежден, - пробормотал Адамберг.
Отпив глоток кофе, он распечатал изображение человека без кожи, на котором были выделены те же самые места, что и на его рисунке, - голова, шея, суставы, ступни, большие пальцы рук, сердце и печень. Две схемы совпадали почти полностью. На экране вновь появилось лицо комиссара.
- Пошлите мне адрес этой фрау Абстер, мои люди навестят ее в Кёльне.
- В таком случае вы можете передать ей письмо Воделя.
- Точно, это было бы очень мило.
- Я посылаю вам копию. Только проявите деликатность, когда будете сообщать о его смерти. Я хочу сказать, что необязательно приводить подробности.
- Я всегда проявляю деликатность, комиссар.
- Кромсатель, - несколько раз задумчиво повторил Адамберг, когда видеоконференция закончилась. - Армель Лувуа - Кромсатель, Церкечер.
- Церкуэтчер, - поправил Данглар.
- Что вы скажете об этом лице? - спросил Адамберг, показывая подчиненным газету, которую положил на стол Данглар.
- На фотографиях для документов выражение лица у людей всегда бывает напряженное, застывшее, - сказала Фруасси: она следовала профессиональной этике, которая запрещала высказывать какие бы то ни было суждения о внешности подозреваемых.
- Верно, Фруасси, у него напряженное, застывшее лицо.
- Потому что он не отрываясь смотрит в объектив.
- И от этого стал похож на идиота, - согласился Данглар.
- А еще? Есть ли в этом лице что-то угрожающее? Вызывает ли оно у вас страх? Вот скажите, Ламар, вам хотелось бы столкнуться с ним в коридоре?
- Никак нет, комиссар.
Эсталер взял газету и стал сосредоточенно всматриваться в фотографию. Потом с разочарованным видом вернул газету Адамбергу.
- Ну что? - спросил комиссар.
- Я ничего такого не уловил. По-моему, самый обычный парень.
Адамберг улыбнулся и поставил чашку с блюдцем на поднос.
- Повидаюсь-ка я с доктором, - сказал он. - Пусть расскажет о воображаемых врагах Воделя.
Адамберг поглядел на оба часовых циферблата на своем запястье - часы показывали разное время - и, выведя среднюю величину, понял, что у него в запасе есть несколько минут. Подхватив Купидона, у которого после проведенной Керноркяном стрижки вид был какой-то чудной, Адамберг пересек большую комнату и подошел к коту, возлежавшему на крышке ксерокса. Он представил их друг другу и объяснил, что пес находится здесь лишь временно, если только его хозяин не умрет по милости негодяя, отравившего ему кровь. Развернув часть своего громадного туловища, Пушок соизволил взглянуть на перепуганного пса, который вылизывал часы Адамберга. Затем он снова положил огромную голову на нагретую крышку, давая понять, что, если его по-прежнему будут носить к миске и позволят лежать на ксероксе, остальное ему безразлично. При условии, конечно, что Ретанкур не заведет интрижку с этим псом. Ретанкур принадлежала ему, и он любил ее.
XX
Только у дверей дома Адамберг сообразил, что не запомнил фамилию врача Воделя, а ведь этот человек спас котенка и они с ним вместе выпили вина в саду. Увидев на стене табличку "Д-р Поль де Жослен Крессан, остеопат и соматопат", он начал понимать, почему врач так пренебрежительно смотрел на полицейских, вообразивших, будто они могут преградить ему путь, просто вытянув руки.
Консьерж смотрел телевизор. Он полулежал в кресле на колесах, укутанный одеялами, у него были длинные седые волосы и грязные усы. Он не оторвал взгляд от экрана, но не из вредности, а скорее всего, потому, что он, подобно комиссару, не умел делать два дела одновременно - смотреть фильм и слушать гостя.
- Доктора нет, его вызвали на ишиас, - сказал он наконец. - Вернется минут через пятнадцать.
- Вас он тоже лечит?
- Да. У него не пальцы, а золото.
- Он лечил вас в ночь с субботы на воскресенье?
- Это важно?
- Ответьте, пожалуйста.
Консьерж попросил Адамберга подождать несколько минут, пока кончится сериал, затем отвернулся от экрана, но не выключил телевизор.
- Я упал, когда ложился в постель, - сказал он, показывая на колено. - Кое-как дополз до телефона.
- Но ведь вы звонили доктору еще раз, через два часа?
- Я уже извинился перед ним. У меня страшно распухло колено, стало круглое, как дыня. Я уже извинился.
- Доктор сказал, что вас зовут Франсишку.
- Да, точно. Франсишку.
- Но мне нужно ваше полное имя.
- Я его не скрываю, но скажите, почему вы вообще мной интересуетесь?
- Один из пациентов доктора Жослена был убит. Мы собираем все данные, это наша обязанность.
- Это ваша работа.
- Вот именно. Я просто запишу ваше имя, вот и все, - сказал Адамберг, доставая блокнот.
- Франсишку Делфину Винисиус Вилалонга Франку да Силва.
- Угу, - кивнул Адамберг, не успевший это записать. - К сожалению, я не знаю испанского. Где кончается имя и начинается фамилия?
- Это не испанский, это португальский, - сказал консьерж, зевнув так, что хрустнула челюсть. - Я бразилец, при диктатуре эти сукины дети, разрази их Господь, упекли моих родителей в лагерь, я потом их так и не нашел.
- Сожалею.
- Вы тут ни при чем. Если вы не из этих сукиных детей. Моя фамилия - Вилалонга Франку да Силва. А доктор живет на третьем этаже. У него прямо на лестничной площадке устроена комната ожидания. Я бы там жил, будь у меня такая возможность.
Площадка третьего этажа оказалась просторной, как вестибюль. Доктор поставил там журнальный столик, кресла, этажерку с журналами и книгами, старинный торшер и автомат с водой. Утонченный человек с некоторой склонностью к внешним эффектам. Адамберг устроился поудобнее и, в ожидании волшебника с золотыми пальцами, сделал несколько звонков: в больницу Шатодёна - со страхом, в группу Ретанкур - без всякой надежды и в группу Вуазне, отгоняя от себя мерзкие мысли о майоре Дангларе.
У доктора Лавуазье прибавилось оптимизма - "этот парень борется за жизнь", - температура немного понизилась, желудок выдержал промывание, пациент спросил, нашел ли комиссар открытку с непонятным словом - "по-видимому, для него это очень важно, старина".
- Скажите ему, что открытку мы ищем, - ответил Адамберг, - что пса мы приютили, сняли с него пробы навоза, в общем, все идет как надо.
Закодированное сообщение, отметил про себя доктор Лавуазье, старательно записывая каждое слово комиссара. Ну и пускай, его это не касается, у сыщиков свои методы работы, а его дело - передать сообщение по адресу. Только бы пробитый пулей желудок больного справился с этим воспалением.