- Намек понял, товарищ подполковник. Только когда я Веру Сергеевну про зонтик спросил, она заявила, что все ее зонтики дома. И показала мне штуки три… Барахольщица!
- Вот с какими сотрудниками мне приходится работать, - мрачно сказал Корнилов. - У них эмоции забивают все остальное.
Оля засмеялась:
- А Юра Белянчиков? Уж такой рационалист!
- Это я в домашней обстановке расслабился, - улыбнулся Бугаев. - Но если уж говорить без эмоций, так Вера Сергеевна на вопрос о том, из-за чего произошла у них с мужем ссора, отвечать не стала. "Это касалось только нас двоих", - она твердила эту фразу в течение всей беседы. А вечером третьего июля у нее разболелась голова, и до двенадцати ночи она гуляла по городу. Одна.
- Откуда у мужа пистолет? Ты не спросил? - поинтересовался Корнилов.
- О пистолете она ничего не знала. Впервые увидела. А марка - браунинг. Заглядение, а не машинка, - сказал Бугаев и поежился.
Больше они этой, темы не касались. Корнилов рассказал о том, как вчера побывал у Васи Алабина.
- Что-то я замечаю, Варвара над ним усиленное шефство взяла? Уж не к свадьбе ли дело?
- У них уже год как дело к свадьбе катится, - усмехнулся Бугаев. - Да вот ранение… А вы будто не знаете?
- Ну почему же не знаю? - слукавил Игорь Васильевич. Ему не хотелось признаваться, что он раньше ничего не замечал. - Знаю, но не думал, что так всерьез.
Бугаев посмотрел на него с недоверием.
Вошла в комнату мать. Увидев Бугаева, разулыбалась. Всех сослуживцев сына она хорошо знала.
- Как живете, Сенечка? Здоровы?
- А что нам сделается? - Семен поднялся, поздоровался за руку. - Семейство на даче. Я один процветаю. Борщ, правда, некому приготовить. Так вот начальство позаботилось.
Старушка посидела минут пять в кресле, пожаловалась на погоду, пожелала всем спокойной ночи и ушла к себе.
- Ну что, товарищ доктор, - сказал Игорь Васильевич жене. - Может быть, ты нам и по сигаретке разрешишь выкурить?
Она махнула рукой, включила телевизор.
Корнилов с Семеном сели друг против друга в кресла, закурили.
- А вы почему меня к Шарымову послали? - поинтересовался Бугаев. - И про зонтик просили выяснить… Капитан?
Корнилов кивнул.
- Они друзья. Шарымову только что кто-то рассказал про его жену и Горина. А капитан с рыбалки никуда не отлучался. Это сразу сняло подозрение, хоть и у него "Жигули", и курит он "Филипп Моррис". Я сопоставил все, решил Шарымова проверить.
- Да… - сокрушенно покачал головой Бугаев. - Проверочка получилась, я вам скажу… Не проверка, а разведка боем.
- Давай теперь в подробностях, Семен. С самого начала.
Бугаев стал рассказывать, стараясь не упустить ни одной мелочи. Корнилов, как обычно, требовал все детали: как вела себя соседка, открывшая дверь, где были остальные жильцы, во что был одет Шарымов, не нашел ли Бугаев каких-нибудь писем?
- Каких все-таки писем?
- Ну мало ли… - пожал плечами подполковник. - Я думаю, Шарымов но зря на даче у старпома все перерыл. Может быть, нашел что-то, письмо жены, например…
- Вы думаете, он после того, как Горина ухлопал, стал письма искать? - удивился Семен. - Оправдательные документы?
- Кто тебе сказал, что он старпома ухлопал?! Дачу взломал - это мы знаем. И застрелился. А Горин?.. - Корнилов стукнул себя кулаком по колену. - Да и некому, выходит, было убивать старпома, - Игорь Васильевич развел руками. - Мы же всех проверили. Капитан рыбачил, никуда не отлучался, стармех в больнице, директор ресторана сидел дома у телевизора, пассажирский помощник и один из штурманов были в ресторане…
- С собственными женами, заметьте, - вставил Бугаев. - Но остается еще один - штурман Шарымов. Где он был в одиннадцать вечера - никому не известно.
- Сенечка, - задумчиво сказал Игорь Васильевич, - ты самый непоследовательный человек в уголовном розыске. Не могу отрицать, что иногда у тебя проскальзывают умные мысли. Но ты не можешь делать из них правильные выводы.
- Игорь Васильевич, почему так сурово? И несправедливо.
- Ты только что удивился, зачем понадобилось Шарымову, устроив катастрофу старпому, ехать к нему на дачу и взламывать ее? Ну действительно, зачем? Искать письма жены? Подтверждения ее измены? Если уж он решился убить Горина, так считал, что оснований у него на это достаточно…
- Логично, - согласился Бугаев. - Но все равно: ехать взламывать дачу из-за писем?! Да почему они обязательно должны быть, эти письма? Можно и без них прекрасно обходиться.
- Ты прав. Я думаю, что Шарымов предполагал застать свою жену с Гориным. И убить старпома. Иначе браунинг зачем? Не дождался их - взломал стол. Может быть, нашел письма… Дома объяснения, скандал! А тут уголовный розыск явился.
- Что ж, выходит, приди я в другое время - несчастья бы и не случилось? - с беспокойством спросил Бугаев.
Корнилов не ответил.
- Игорь Васильевич! - настаивал Семен. - Вы и правда так считаете?
- А кто, Семен, знает, что бы произошло? Раньше пришел, позже… Гадать на кофейной гуще не входит в наши обязанности. Опоздай ты - может, Шарымов и жену бы застрелил…
- Да уж лучше бы! - буркнул Бугаев. Он был явно расстроен словами шефа.
Корнилов заметил его состояние.
- Милый Семен, выброси все это из головы. Ты тут ни при чем. Слишком много навалилось на этого молодого штурмана - измена жены, предательство Горина, взлом дачи… - Корнилов сказал так, а сам подумал: "И я бы мучился. Знал, что не виноват, но мучился".
- Когда с живыми людьми дело имеешь, никогда не знаешь, как все обернется, - сказал он Бугаеву. - Поступки наши иной раз никакой логике не поддаются. А с Шарымовым, по-моему, все ясно. Его намерение расправиться со старпомом - лучшее алиби. Если бы он Горину в машину камень запустил, тогда не торчал бы всю ночь на его даче…
11
Шел четвертый день с того момента, как Корнилову поручили проверить обстоятельства смерти старпома Горина. Утром Игорю Васильевичу позвонил Кондрашов.
- Самоубийство Шарымова все осложнило, - посетовал он. - Я тебе сразу сказал: неприятная история. А жена штурмана - вот уж крепкий орешек! Я ее только что допросил - ни слова о причинах скандала, об отношениях с Гориным. - Помолчав, поинтересовался: - Вы когда закончите?
- Сегодня, Во второй половине дня готов встретиться. Мое начальство тоже любопытствует. Доложусь, а потом к тебе. Идет? Вот уж навели панику с этим Гориным. А капитан, между прочим, на меня хорошее впечатление произвел.
- Знаешь, - как-то виновато сказал Кондрашов, - дело приобрело слишком большой общественный резонанс. Старпом, оказывается, и в министерство письмо отправил. - Он вздохнул и посвистел тихонько, как свистел всегда, раздумывая о чем-нибудь неприятном. Потом сказал: - Як вам в управление сегодня загляну. Часам к четырем. Тогда обо всем и расскажешь… Приготовься. За вами глаз да глаз нужен. И, кроме старпома, дел хватает по вашему ведомству!
- Ладно, разберемся, - усмехнулся Корнилов. - Приедешь, поговорим. Заходи прямо к Михаилу Ивановичу, я вам обоим и доложу.
Закончив разговор с Кондрашовым, подполковник позвонил в радиокомитет. Поинтересовался, не отозвался ли кто в ответ на прочитанное по радио объявление. Его передавали трижды: в семь, в восемь и в половине девятого. Корнилов решил, что если интересующий его автомобилист не услышит обращения утром, перед уходом на работу, то обязательно - слушая последние известия в машине, когда будет ехать на службу. Если только он вообще слушает последние известия!
Никаких звонков в радиокомитет пока не было. Оставался выпуск теленовостей в восемнадцать часов, когда обращение должны были повторить.
Корнилов раскрыл папку с почтой. Среди сводок и писем ему бросился в глаза аккуратно запечатанный пакет, на котором красивым размашистым почерком были написаны адрес управления, его, Корнилова, фамилия и маленькое слово "лично". "Интересно, что за женщина пишет мне? - подумал подполковник, разглядывая конверт. - У нее ровный, спокойный характер, сильная воля сочетается с мягкостью… - Игорь Васильевич по привычке потеребил мочку уха и покачал головой. - Что-то слишком разноречивые признаки".
…Это была его любимая игра - составить по почерку представление о человеке. Еще в университете, изучая основы почерковедческой экспертизы, он перечитал десятки книг знаменитых и доморощенных графологов (так они тогда именовались) прошлого и пришел к выводу, что под всей наносной этой шелухой есть рациональное зерно. Современное почерковедение основывается только на одной аксиоме: почерк каждого человека неповторим. Но если неповторим, индивидуален, то эта индивидуальность должна отражать черты характера человека!
Со временем Корнилов отказался от мысли всерьез заняться почерковедением - работа в уголовном розыске оставляла мало свободного времени. Но он постоянно развивал в себе способность видеть за плавными или скачущими буквами характер человека. В управлении никто не знал об этой маленькой причуде подполковника, и только дома, в присутствии жены или матери, Игорь Васильевич позволял себе, как он говорил, "поколдовать"…
Корнилов разрезал пакет и достал из него почтовый конверт и маленькую записочку, написанную тем же красивым размашистым почерком, что и адрес на пакете.
"Уважаемый товарищ Корнилов.
Перед отъездом в Нальчик я вспомнила наш разговор о покойном муже, о его отношениях с товарищами. Может быть, письмо, которое я посылаю, поможет Вам правильнее оценить конфликт Юрия Максимовича с капитаном.
Мне показалось, что Вы человек, которому можно довериться. Почитайте письмо, возвращать его не надо. Только, ради бога, не надо оставлять ни в каких архивах. Лучше сожгите. Наталья Горина".
- Любопытно, - пробормотал Корнилов, откладывая записку. - Зря она письмо не прислала бы. - Он осторожно раскрыл красивый продолговатый конверт, достал сложенный вчетверо лист бумаги. - Что она имеет в виду, когда пишет о доверии? Надеется, что я не использую письмо во вред покойному? Или рассчитывает с помощью письма поддержать обвинения, брошенные старпомом капитану? Маловероятно. В прошлый раз она говорила о Бильбасове с сочувствием. Вот женская логика!
Игорь Васильевич развернул письмо.
"Здравствуй, мать! Посылаю тебе письмо с оказией. В Марселе на борту был наш консул. Через день летит в Москву.
Спасибо за радиограмму. Тридцать пять хоть и не круглая дата, но для меня рубеж - полжизни прошло! Дожить бы до семидесяти, посмотреть, что там будет, в третьем тысячелетии.
День рождения отмечали в Мессинском проливе, между Сциллой и Харибдой. Все было бы хорошо, если бы не выкинул номер кэп. Сказал свой заздравный тост, ты знаешь, он любитель поговорить, и, сославшись на головную боль, смотался. Такого еще не бывало. Я сидел как оплеванный. Да и тост был вялый. Давно уже я заметил, что мастер переменился ко мне. Все ломал голову - почему? А сегодня все разъяснилось. Он сам разговор затеял. Сказал, что в пароходстве намечают меня на "Шипку" капитаном. Это я и без него знаю. В кадрах говорили. Так вот он, Бильбасов, считает, что я не дорос до капитана и не подпишет мне характеристику. Аргументы? Меня до сих пор колотит от злости. Одна демагогия. Но это еще не вечер! Решат и без него. В пароходстве есть товарищи, которые знают нелюбовь мастера к людям принципиальным.
Что же это? Обида? Да ведь я никогда не давал ему повода для такой обиды. Ничего не делал без совета и одобрения. Но он, наверное, чувствовал, что во многом я его перерос. Только дело не в этом. Обычная примитивная ревность - вот где собака зарыта. Когда он достиг капитанства? В сорок два! А мне только тридцать пять. Тут и кончается вся его широта, помноженная на доброту и передовые взгляды. Ему тоже дорога карьера, а начальником пароходства он отказался стать, потому что понял - не потянуть.
Разве я не прав, мать? Ты знаешь, сколько сил положено, чтобы не утонуть в толпе, не остаться заурядностью, знаешь, что даже после мореходки долбил я по ночам науки.
У меня выбора нет - если я сейчас не постою за себя, ярлык карьериста, приклеенный Бильбасовым, останется на всю жизнь. Капитан слишком легко идет по жизни, он думает, что мы все служим ему, Бильбасову, а не делу. Кого хочет, он милует и двигает, кто не по нраву - берегись! В Неаполе дед Глуховской на час опоздал к отходу. Докладывает, что вступился на улице за нашу туристку с "Казахстана", который ошвартовался рядом. У нее, дескать, пьяные парни хотели сумочку отобрать. Пьяные парни! Да у него у самого рожа пьяная и два синяка. Подрался, скотина.
Я спросил, где туристка. Дает показания в полиции, а его якобы отпустили. Все это легко проверить - в полицию, конечно, соваться не стоит, но запросить "Казахстан" следовало непременно. Но кэп заупрямился. Смешные аргументы: стыдно, дескать, перед коллегами, подумают, что мы своим людям не доверяем. А мне кажется, что это тот случай, когда нечего стесняться, - проступочек-то не рядовой!
Все больше и больше он раздражает меня. Есть в нем какая-то легкость в отношениях с людьми, нежелание поглубже разобраться в человеке. Он старается ни с кем не портить отношений. Теперь я понимаю, что дисциплина и порядок на нашей посудине строятся на стремлении угодить капитану. Или из боязни его.
Знаешь, мать, с этим надо кончать. О всех безобразиях я поставлю в известность министерство и прокуратуру. Пусть кто-то считает меня склочником и сутягой, пусть обижаются друзья. Может быть, в чем-то я и не прав, несправедлив в частностях. Но в главном я прав. Есть высшая справедливость. Пишу тебе обо всем этом, чтобы ты была готова. Скоро они забегают, как крысы, начнут и тебе звонить. Обо мне небылиц наслушаешься".
Голос секретаря оторвал Корнилова от чтения.
- Игорь Васильевич, из радиокомитета…
Корнилов поспешно взял трубку. Приятный женский голосок сообщил, что на переданное объявление откликнулся один из свидетелей аварии на сорок девятом километре.
- Он у вас? - спросил подполковник.
- Нет. Звонил сию минуту. Оставил свои координаты. Данилов Петр Сергеевич… - Девушка продиктовала телефон.
- Спасибо, милая, - поблагодарил Игорь Васильевич. - Вы нам очень помогли!
Он нажал на рычаг, набрал записанный номер. Из трубки долго неслись длинные тягучие гудки, наконец глухой мужской голос лениво произнес: "Слушаю".
- Петр Сергеевич? - спросил Корнилов.
- Он самый.
- С вами говорит подполковник Корнилов из милиции. Вы только что звонили на радио… Вы были на сорок девятом?
- Да, был.
- Не могли бы сейчас приехать к нам? Скажите адрес, я пришлю машину.
- Слишком много чести, - хохотнул Данилов. - И сослуживцы перепугаются. У меня своя "карета".
Корнилов рассказал ему, куда ехать. Потом вызвал Варвару, попросил заказать Данилову пропуск.
"Ну что ж, - удовлетворенно подумал подполковник, потянувшись так, что хрустнули суставы в плечах, - имеем шанс последнюю точку поставить для успокоения души". Он посмотрел на письмо старпома. Одна мысль не давала Корнилову покоя: откуда раздобыл Горин валюту на колечко с бриллиантом? Ведь оно черт знает сколько долларов стоит! На наши деньги оценили в шесть тысяч! Кому он его купил? Явно не жене - в письме о кольце ни слова. Он вызвал Бугаева.
Через минуту капитан сидел у него в кабинете. Корнилов уже давно заметил, что Семен стал тщательно следить за собой, одевался без особого шика, но красиво. Сегодня на нем были пепельная замшевая куртка и широкий темно-синий галстук с какими-то черными витиеватыми огурцами.
- Ого! - сказал подполковник. Эту куртку он видел впервые.
Бугаев расплылся в улыбке. Спросил с ноткой самодовольства:
- Нравится, товарищ подполковник?
- Неплохо. Что-то, Сеня, ты стал последнее время пижонить. Семья на даче, сам в одиночестве… Кольцо обручальное почему-то снял.
- Да я его никогда не ношу! - горячо возразил Бугаев. - Не нравятся мне мужики с кольцами.
Подполковник и сам скептически смотрел на тех мужчин, которые носят обручальные кольца. А щеголей с перстнями презирал и вовсе.
- Нет, правда, товарищ капитан, уж очень вы за своей персоной следить стали. Раньше проще были.
- Игорь Васильевич, это вы виноваты. - Лицо у Семена стало лукавым. - Жена мне сколько раз говорила: посмотри, каким пижоном твой начальник ходит, а ты у меня вечно расхристанный. Я и внял голосу народа.
Корнилов едва не поперхнулся дымом от сигареты. Хотел что-то сказать, но только головой повертел. Чуть отойдя, спросил ворчливо:
- Где это твоя жена меня видела? На концерте по случаю Дня милиции? Тоже мне, нашла пижона… Ладно, мы с тобой еще разберемся. Ты вот что скажи: кольцо, принесенное Гориной, где?
- Передал следователю.
- Эх, поторопился, - огорченно сказал Корнилов. - Надо было еще со специалистами посоветоваться: где оно могло быть куплено?
Бугаев вытащил из кармана записную книжку, раскрыл ее и быстро прочел:
- Куплено скорее всего в Греции. Афины или Пирей. Фирма "Кастропулос и К°", фирма по продаже драгоценностей. Стоимость от трех с половиной до четырех тысяч долларов. Могу и в драхмах…
Подполковник, улыбаясь, махнул рукой.
- В драхмах не надо. Молодец, сам догадался. А я, похоже, очень постарел за последнее время. Совсем забыл тебе сказать об этом.
Бугаев сиял.
- Ну и как ты думаешь, Семен, откуда у советского старпома могут быть четыре тысячи долларов?
Бугаев улыбнулся.
- Будто сами не знаете!
- Скупал валюту? Как рядовой спекулянт…
- Не рядовой, товарищ подполковник, - ехидно сказал Семен. - Тут уж квалификацией пахнет. Скупка валюты - раз, - он загнул палец. - Тайный провоз ее через границу - два. О таком колечке-то в таможенной декларации ведь не напишешь. Вот вам и три.
- Правильно, правильно! - поморщился Корнилов. - Я не хуже тебя законы знаю. О другом хочу сказать - Горин вон какое серьезное письмо в прокуратуру написал! А сам? Неужели так мелко плавал? Не верится.
Игорь Васильевич никак не мог отделаться от какого-то двойственного чувства к погибшему старпому. Постепенно, штрих за штрихом, вырисовывалось перед ним малопривлекательное лицо этого "правдолюбца", но Корнилов привык выносить свой окончательный приговор лишь после того, как имел возможность посмотреть человеку в глаза, встретиться с ним, а встрече с Гориным не суждено было состояться. Бугаев молчал. На лице у него застыла такая презрительная гримаса, что было сразу видно его мнение о покойном старпоме.
Корнилов усмехнулся. Подумал о том, как изменился за последние годы Семен. Порывистый, непоседливый, резкий в своих суждениях, он стал более внимательным и последовательным. Он хоть и остался таким же горячим, но научился не торопиться со своими выводами и скоропалительными суждениями, всегда искренними и не всегда точными. А вот лицо его выдавало. Особенно глаза. Если Бугаев осуждал кого-то, они сразу суживались, становились злыми.
- Непойманный - не вор, Сеня, - сказал Игорь Васильевич, словно отвечая на невысказанное суждение Бугаева.