– Боюсь, даже сейчас я не понимаю, как это могло помочь, – сказал полковник.
– Это было первое звено логической цепочки, которая начала складываться у меня в голове. Порошок опиума не безвкусен. Легкий, но все же ощутимый вкус у него есть, поэтому, если добавить его в обычную еду, человек почувствует это и, вполне вероятно, не станет доедать. Карри – как раз та приправа, которая может скрыть привкус опиума. Невозможно себе представить, чтобы Фицрой Симпсон, человек совершенно посторонний, каким-то образом сумел подстроить так, чтобы в тот вечер в семье тренера подавали блюдо с карри. Ну, а о том, что он по какому-то чудовищному совпадению явился на конюшню с порошком опиума именно в тот вечер, когда там подавали как раз то блюдо, в котором его вкус не чувствуется, не может быть и речи. Таким образом, Симпсон выпадает из круга подозреваемых и наше внимание переключается на Стрейкера и его жену, единственных людей, которые могли сделать так, чтобы в тот вечер на ужин на тарелках конюхов оказалась баранина, приправленная карри. Опиум был добавлен не в общий котел, а в тарелку, предназначенную для того, кто остался дежурить в конюшне, поскольку все остальные ели то же самое и с ними ровным счетом ничего не случилось. Кто же имел доступ к этой тарелке до того момента, когда ее взяла в руки служанка?
Еще до того, как ответ на этот вопрос был найден, я задумался над тем, почему в тот вечер собака вела себя совершенно спокойно. Эти два обстоятельства имеют теснейшую связь. Благодаря происшествию с Симпсоном мне было известно, что в конюшне держали собаку, которая, когда из стойла выводили лошадь, даже ни разу не гавкнула (конюхи, спавшие наверху на сеновале, услышали бы ее). Почему? Совершенно очевидно, что конокрадом был человек, которого собака хорошо знала.
Я был уже уверен – или почти уверен – что это Джон Стрейкер пришел той ночью в конюшню и увел Серебряного. Но с какой целью? Явно с преступной, иначе зачем ему было подсыпать опиум собственному конюху? И все же я не понимал, что именно задумал Стрейкер. Известны случаи, когда тренеры зарабатывали большие деньги, делая через доверенных лиц ставки против своих же лошадей и тем или иным способом не давая им победить. Можно уговорить жокея придержать лошадь, а можно прибегнуть и к более верному и не такому рискованному методу. Что было на уме у Стрейкера? Я надеялся, что понять это мне поможет содержимое его карманов.
Так и вышло. Вы наверняка помните необычный нож, который был зажат в руке покойника, когда его обнаружили. Ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову защищаться таким ножом. Нож этот, как рассказал нам доктор Ватсон, используют в хирургии для тончайших операций. И той ночью его тоже должны были использовать по назначению. При вашем знании лошадей, полковник, вам должно быть известно, что достаточно сделать небольшие подкожные надрезы сухожилий на бедрах лошади, совершенно незаметные, чтобы животное начало слегка прихрамывать. Все посчитали бы это следствием растяжения, полученного во время тренировок, или начинающимся ревматизмом. Никому не пришло бы в голову заподозрить в этом злой умысел.
– Каков негодяй! Подлец! – не сдержался полковник.
– Итак, у нас есть объяснение, зачем Джону Стрейкеру понадобилось выводить лошадь ночью в поле. Такой горячий жеребец, как Серебряный, наверняка разбудил бы любого соню, если бы почувствовал укол ножа. Поэтому необходимо было отвести его подальше от конюшни.
– Как я сразу этого не понял! – взялся за голову полковник. – Ну конечно же, вот зачем Стрейкеру нужна была свечка и спички.
– Именно. Однако, исследуя содержимое карманов Стрейкера, я, по счастливой случайности, смог не только определить способ, которым он хотел совершить преступление, но и понять мотивы. Как светский человек вы, полковник, понимаете, что люди не носят у себя в карманах чужих счетов. Большинству из нас хватает и своих забот подобного рода. Я тут же сделал вывод, что Стрейкер вел двойную жизнь. Счет указывал на то, что в деле замешана женщина, причем женщина, которая привыкла жить на широкую ногу. Как бы прекрасно ни относились вы к своим слугам, вряд ли они могут позволить себе покупать любовницам платья для прогулок за двадцать гиней. Я незаметно для самой миссис Стрейкер расспросил ее об этом платье и, убедившись, что к ней оно не попадало, запомнил адрес модистки. У меня не было сомнений, что если я наведаюсь к ней с фотографией Стрейкера, про загадочного Дербишира можно будет забыть.
В тот день мне стало понятно все. Стрейкер завел лошадь в овраг, чтобы никто не заметил света его свечи. По дороге он нашел и подобрал галстук, который потерял Симпсон, спасавшийся бегством от норовистого конюха с собакой. Вероятно, Стрейкер хотел связать галстуком ноги жеребца. На дне оврага тренер встал сзади лошади и зажег спичку. Известно, что животные каким-то образом чувствуют приближение опасности. Возможно, Серебряного просто испугала неожиданная вспышка. Как бы то ни было, жеребец рванулся с места и его заднее копыто с железной подковой угодило Стрейкеру прямо в лоб. До этого, несмотря на дождь, тренер снял с себя макинтош, который сковывал движения и мог помешать произвести тонкую операцию, поэтому в момент падения Стрейкер полоснул себя ножом и на бедре остался длинный порез. Теперь вам все понятно?
– Изумительно! – воскликнул полковник. – Просто изумительно! Такое чувство, что вы сами были там и все видели.
– Признаюсь, моя последняя ставка оказалась выигрышной совершенно случайно. Мне вдруг пришло в голову, что такой хитрый человек, как Стрейкер, перед тем, как произвести столь тонкую операцию на сухожилиях, захотел бы немного попрактиковаться. Но на ком? Я увидел овец, задал вопрос и, к своему удивлению, услышал ответ, подтверждающий мое предположение. Вернувшись в Лондон, я нанес визит модистке. Она узнала в Стрейкере своего постоянного порядочного клиента по фамилии Дербишир, жена которого обожает модные туалеты. Я не сомневаюсь, что эта женщина и втянула Стрейкера в долги, тем самым подтолкнув его к такому постыдному поступку.
– Вы объяснили все, кроме одного, – сказал полковник. – Где все это время была лошадь?
– А лошадь убежала. Ее нашел один из ваших соседей. Все это время он держал ее у себя, но, я думаю, мы можем простить ему это небольшое прегрешение. Если я не ошибаюсь, подъезжаем к Клапамскому узлу. Еще десять минут, и мы будем на вокзале Виктория. Полковник, а не выкурить ли нам с вами по сигаре? Едем к нам, если у вас остались вопросы, я с удовольствием на них отвечу.
Желтое лицо
(Публикуя эти короткие очерки, в основу которых легли те многочисленные случаи, когда благодаря исключительным способностям моего друга мы с ним становились свидетелями, а иногда и непосредственными участниками странных, порой даже драматических событий, я, естественно, стремился останавливаться чаще на его успехах, чем на поражениях. И дело не в том, что я не хочу наносить вред репутации Шерлока Холмса (поскольку именно в тех случаях, когда он заходил в тупик, энергия и разносторонность его дарования достигали наивысшей точки), просто, когда он в чем-то терпел неудачу, почти всегда оказывалось, что и никто другой также не в состоянии преуспеть в этом деле и оно навсегда списывалось в разряд неподдающихся разгадке. Однако иногда случалось и такое, что Холмс ошибался, а правда все же всплывала на поверхность. В моем архиве хранятся записи о пяти-шести подобных случаях. Наибольший интерес среди них, как мне кажется, представляют дело о втором пятне и история, которую я сейчас собираюсь рассказать.)
Шерлок Холмс редко занимался физическими упражнениями просто так, ради тренировки. Мало кто мог тягаться с ним в силе мышц, и он был, несомненно, одним из лучших боксеров в своем весе, которых мне приходилось видеть, но не имеющее определенной цели напряжение для него было лишь пустой тратой энергии, и он редко проявлял какую-либо активность, когда этого не требовало дело. Однако с уверенностью могу сказать, что более неутомимого человека, чем мой друг, мне встречать не приходилось. Удивительно, что при этом ему удавалось держать себя в такой прекрасной форме, поскольку питался Холмс умеренно и жил скромно, если не сказать по-спартански. Кроме употребления кокаина, дурных привычек за ним не водилось, впрочем и это случалось довольно редко, когда серьезных дел не попадалось, в газетах не было ничего интересного и ему нужно было забыться от скуки.
Однажды ранней весной, в один из таких периодов вынужденного безделья, мы с Холмсом отправились на прогулку в парк. Вязы едва начинали покрываться первой робкой зеленью, а липкие почки каштана только-только стали превращаться в пятиперстные листики. Два часа мы бродили по дорожкам парка, почти не разговаривая, как и подобает двум мужчинам, превосходно знающим друг друга. Было уже почти пять, когда мы вернулись на Бейкер-стрит.
– Прошу прощения, сэр, – сказал лакей, открывая нам дверь. – К вам приходил джентльмен.
Холмс укоризненно посмотрел в мою сторону.
– Вот вам и прогулки по саду, – с досадой обронил он. – Этот джентльмен уже ушел?
– Да, сэр.
– А вы не предложили ему подождать?
– Да, сэр, и он ждал вас.
– Как долго?
– Полчаса, сэр. Только этот джентльмен был каким-то нервным. Зайдя в дом, он ни разу не присел, все расхаживал из угла в угол, топал ногами. Я стоял у двери, сэр, поэтому слышал. Потом он вышел в коридор и как закричит: "Этот господин вообще собирается когда-нибудь возвращаться?" Так и сказал, сэр. "Подождите еще немного, он скоро будет", – говорю я ему. А он: "Тогда я лучше подожду на свежем воздухе, а то я уже почти сварился тут у вас. Я скоро вернусь". После этого он ушел, и как я его ни уговаривал, ждать он больше не захотел.
– Ну что ж, вы сделали все, что могли, – сказал Холмс, и мы направились в нашу гостиную. – Вот ведь не повезло, Ватсон. Мне как раз нужно заняться каким-нибудь делом, а у этого человека, судя по его поведению, дело серьезное. Но что я вижу! Это ведь не ваша трубка на столе. Должно быть, это он ее забыл. Отличный старый бриар с хорошим длинным мундштуком, сделанным из материала, который в табачных магазинах называют янтарем. Интересно, сколько всего в Лондоне мундштуков из настоящего янтаря? Некоторые полагают, что если в янтаре есть муха, он настоящий, но на самом деле засунуть муху в фальшивый янтарь проще простого. Что ж, должно быть, наш гость очень волновался, раз забыл у нас трубку, которой явно очень дорожит.
– Откуда вам известно, что он ею так уж дорожит? – поинтересовался я.
– Для начала могу сказать, что такая трубка новая стоит семь с половиной шиллингов. Видите, ее дважды чинили, один раз деревянную чашку, второй раз мундштук. В обоих случаях были наложены серебряные стяжки. Каждая из таких починок стоит больше, чем сама трубка. Раз человек решает отдать трубку в ремонт вместо того, чтобы купить за те же деньги новую, значит, он ею очень дорожит.
– Вы можете еще что-нибудь добавить? – спросил я, так как Холмс продолжал вертеть трубку в руках, задумчиво рассматривая ее.
Он поднял трубку и постучал по ней длинным худым указательным пальцем, как профессор, демонстрирующий студентам-медикам кость.
– Среди трубок порой попадаются весьма любопытные экземпляры, – сказал Холмс. – Ничто не может рассказать о человеке больше, чем его трубка. Разве что часы и шнурки. Но на этой нет каких-то ярко выраженных или интересных отметин. Ее хозяин – человек крепкого телосложения, левша, имеет прекрасные зубы, несколько небрежен и не беден.
Мой друг выдал мне эту информацию как бы между прочим, но я заметил, как он покосился на меня, чтобы убедиться, что я слежу за его рассуждениями.
– Вы считаете, что если человек курит трубку за семь шиллингов, это говорит о том, что он богат? – спросил я.
– Вот это – смесь под названием "гросвенор" по восемь пенсов за унцию, – сказал Холмс, высыпав себе на ладонь немного содержимого трубки. – Можно найти отличный табак, который стоит в два раза дешевле, следовательно, экономить ему не приходится.
– А как вы догадались об остальном?
– Он имеет обыкновение прикуривать трубку от ламп и газовых рожков. Как видите, трубка сильно обожжена с одной стороны. Спички такого следа явно не могли оставить. Никто, прикуривая, не подносит зажженную спичку к боку трубки. Если же прикуривать от лампы, на боку чаши непременно останется обожженный след. Здесь этот след на правой стороне трубки, из чего я заключаю, что курильщик – левша. Попробуйте сами прикурить от лампы, вы увидите, как естественно будет вам, правше, подносить трубку левой стороной к огню. Конечно, вы могли бы сделать и наоборот, но раз-два, не больше, потому что вам это будет просто неудобно. Здесь же это делали постоянно. Далее мы видим, что он прокусил мундштук. Только сильный, энергичный человек с крепкими зубами способен на такое. Но если я не ошибаюсь, это его шаги на лестнице. Сейчас мы увидим объект более интересный для изучения, чем трубка.
В следующую секунду дверь распахнулась и в комнату вошел высокий молодой человек. Одет он был хорошо, но без щегольства. На нем был темно-серый костюм, в руке он держал коричневую широкополую фетровую шляпу с низкой тульей. Я бы дал ему лет тридцать, но на самом деле он был немного старше.
– Прошу прощения, – несколько смутился он. – Наверное, мне нужно было постучать. Конечно же, мне нужно было постучать, просто, понимаете, я немного расстроен, так что извините.
Он резко провел рукой по лбу, как человек на грани нервного срыва, и сел на стул. Хотя лучше было бы сказать "рухнул".
– Я вижу, вы уже несколько суток не спали, – сочувственно сказал Холмс. – Это выматывает нервы больше, чем работа, и даже больше, чем удовольствия. Чем я могу вам помочь?
– Мне необходим совет, сэр. Я не знаю, что делать, моя жизнь разрушена.
– Вы хотите нанять меня как сыщика-консультанта?
– Не только. Вы – рассудительный человек, и меня интересует ваше мнение… Мнение человека, знающего жизнь. Я хочу знать, как мне быть. И очень надеюсь, что вы мне поможете.
Говорил он короткими и отрывистыми предложениями, и мне показалось, что ему вообще больно разговаривать и делает он это через силу.
– Понимаете, это очень личное дело, – сказал наш посетитель. – Не так уж приятно рассказывать о своих домашних делах посторонним людям. Когда приходится с двумя мужчинами, которых видишь первый раз в жизни, обсуждать поведение своей жены, это просто ужасно. Но я больше не могу молчать, мне необходимо с кем-то посоветоваться.
– Дорогой мистер Грант Мунро… – начал Холмс. Наш посетитель вскочил со стула.
– Как! Вы знаете, как меня зовут?! – вскричал он.
– Если вы хотите сохранять инкогнито, – улыбнулся Холмс, – советую вам отказаться от привычки писать свое имя на подкладке шляпы, или, по крайней мере, не показывать ее тому, с кем разговариваете. Я хотел сказать, что мы с моим другом выслушали немало тайн в этой комнате и многим сумели помочь восстановить душевное равновесие. Уверен, мы и вам поможем. Я вижу, ваше дело не терпит отлагательств, поэтому, может быть, вы сразу приступите к изложению фактов?
Наш посетитель снова провел рукой по лбу, словно перед ним стояла тяжелая задача. И каждое его движение, и выражение лица выдавали в нем человека замкнутого, необщительного, наделенного чувством собственного достоинства, человека, который привык скорее скрывать свои раны, чем выставлять их напоказ. Он неожиданно махнул рукой, словно отбросил последние сомнения, и приступил к рассказу.
– Вот факты, – сказал он. – Я женат. Уже три года. Все это время мы с женой жили счастливо и любили друг друга так сильно, как только могут любить друг друга мужчина и женщина. За все это время мы с ней даже ни разу не поспорили, у нас во всем царила гармония – в мыслях, в словах, в делах. Но теперь, начиная с прошлого понедельника, между нами как будто выросла стена. Мне начинает казаться, что в жизни моей жены и в ее мыслях появилось что-то не известное мне. Мистер Холмс, она стала превращаться в другую, совершенно незнакомую мне женщину. Мы отдаляемся друг от друга, и я хочу знать почему. Прежде чем продолжить, я хочу, чтобы вы знали: Эффи любит меня. В этом нет никаких сомнений. Любит всем сердцем, так, как никогда раньше не любила. Я это знаю. Чувствую. Об этом я даже не хочу спорить. Мужчина всегда чувствует, когда женщина любит его по-настоящему. Но эта ее тайна… Пока все не разрешится, у меня на сердце будет лежать камень.
– Пожалуйста, ближе к делу, мистер Мунро, – несколько нетерпеливо сказал Холмс.
– Я расскажу вам все, что знаю про Эффи. Когда я ее впервые встретил, она была вдовой, хоть и молодой… Ей было всего двадцать пять. Тогда ее звали миссис Хэброн. В ранней юности она уехала в Америку и жила в городе Атланта. Там она вышла замуж за этого Хэброна, адвоката с хорошей практикой. У них родился сын, но эпидемия желтой лихорадки, прокатившаяся по городу, унесла жизнь и ребенка, и мужа. Я видел свидетельство о его смерти. После этого оставаться в Америке Эффи не могла, поэтому вернулась в Англию и поселилась у своей тети, старой девы, которая жила в Пиннере, это в Мидлсексе. Может быть, следует упомянуть, что муж оставил Эффи приличное состояние, что-то около четырех с половиной тысяч фунтов, которые к тому же были им очень удачно вложены и приносили в среднем семь процентов. Когда я познакомился с ней, она прожила в Пиннере всего полгода. Мы полюбили друг друга и уже через несколько недель поженились.
Сам я торгую хмелем, и при моем доходе в семьсот-восемьсот фунтов денег нам хватает. Поэтому за восемьдесят фунтов в год мы сняли хорошую виллу в Норбери. Знаете, она очень похожа на маленький уютный сельский домик, хотя и находится совсем рядом с городом. Чуть выше расположен постоялый двор и два дома; за полем, которое подходит прямо к нашей вилле, стоит коттедж. Вот и все наши соседи. На полпути к вокзалу можно увидеть еще чьи-то дома. По делам мне иногда приходится надолго уезжать в город, но летом у меня меньше работы, так что я все свое время провожу с женой в нашем сельском домике и каждая минута доставляет и мне, и Эффи настоящее счастье. Поверьте, я не преувеличиваю, когда говорю, что у нас были идеальные отношения до тех пор, пока все это не началось.
Мне нужно еще кое-что вам сообщить, прежде чем я стану рассказывать дальше. Когда мы поженились, жена переписала все свое имущество на мое имя… Хоть я был против, потому что понимал, что и мне, и ей это будет неудобно, если вдруг дела у меня не заладятся.
"Джек, – сказала она, – когда ты принимал мои деньги, ты сказал, что если они когда-нибудь мне понадобятся, я могу взять любую сумму". – "Ну конечно, – ответил я. – Это ведь твои деньги". – "Что ж, – произнесла тогда Эффи. – Мне нужно сто фунтов".
Признаться, я тогда немного опешил. Ведь я-то думал, она хочет купить себе новое платье или что-нибудь в этом роде.
"Господи, зачем тебе такая сумма?" – спросил я. "Ах, – как бы в шутку сказала Эффи, – ты же говорил, что будешь моим банкиром, а банкиры ведь не должны расспрашивать своих клиентов, правда?" – "Если ты это серьезно, конечно же, ты получишь деньги", – сказал я. "Ну да, я говорю серьезно". – "И зачем они тебе понадобились, не расскажешь?" – "Когда-нибудь, может, и расскажу, но только не сейчас, Джек".