Лаине говорила, все повышая голос, и показала на своего мужа, который сидел с совершенно отсутствующим видом, - казалось, что в мыслях он пребывает где-то далеко и даже не слышит разговора.
- Да, я читал в старых газетах о том, как исчезли девушки, и там писали, что ты заявил в полицию на своего брата и он стал подозреваемым. Не мог бы ты рассказать об этом?
Что-то едва заметно дрогнуло в лице Габриэля, совсем чуть-чуть, но все же стало ясно, что вопрос ему неприятен. Помолчав, Габриэль ответил совершенно спокойным, ровным голосом:
- Прошло уже много лет. Если вы хотите спросить, настаиваю ли я по-прежнему на том, что действительно видел Сив Лантин вместе с моим братом, то я отвечу "да". Я был в больнице в Уддевалле у моего сына, он тогда болел лейкемией, а потом поехал домой. На дороге, которая идет вверх на холм Брэкке, я увидел машину брата. Мне показалось странным, что он разъезжает среди ночи, поэтому я посмотрел на его машину довольно внимательно. И я увидел девушку: она сидела на пассажирском сиденье, положив голову на плечо брату, похоже было, что она спит.
- А откуда вы узнали, что это была Сив Лантин?
- А я этого и не знал, но потом в газете напечатали ее фотографии, тогда я ее сразу же и опознал. Кроме того, я никогда не говорил, что мой брат убил тех девушек, и не считал его убийцей, как об этом судачат люди в поселке. Я лишь сообщил в полицию, что видел Йоханнеса с девушкой. Я полагал, что это моя обязанность, мой долг как гражданина. Это не имело никакого отношения к нашим делам и конфликту между нами, как утверждают некоторые. Я описал только то, что видел, а выяснять, что это значило, по моему мнению, входит в обязанности полиции. И что совершенно достоверно и является фактом, так это то, что против Йоханнеса не было найдено никаких доказательств, так что я считаю, что вся эта дискуссия бессмысленна.
- Ну а что ты сам по этому поводу думаешь? - спросил Патрик и с любопытством посмотрел на Габриэля. Он с трудом представлял себе, что кто-то может быть настолько образцово добросовестным, чтобы выдать собственного брата.
- Я ничего не думаю, я лишь придерживаюсь голых фактов.
- Но ты же все-таки знал своего брата. Как ты думаешь, мог ли он совершить убийство?
- У меня с братом было очень мало общего, иногда я даже задавал себе вопрос: действительно ли мы братья? Ты спрашиваешь, допускаю ли я, что мой брат мог взять чью-либо жизнь. - Габриэль развел руками. - А я вообще-то не знаю, я не настолько хорошо знал Йоханнеса, чтобы ответить на этот вопрос. Кроме того, вопрос скорее теоретический, его можно считать излишним или даже праздным после недавних событий, когда нашли девушку, не так ли?
После этих слов Габриэль счел разговор оконченным и поднялся с кресла. Патрик и Ёста, не напрягаясь, поняли этот весьма прозрачный намек, поблагодарили и отправились восвояси.
- Что скажешь? Поедем поговорим с парнями, спросим, что они делали вчера вечером?
Риторический вопрос повис в воздухе, потому что Патрик уже ехал к дому Йохана и Роберта, не дожидаясь ответа Ёсты. Патрика здорово злило его безразличие и инертность. Что надо сделать для того, чтобы этот чудик ожил, - трясти его все время? Безусловно, Ёсте недолго оставалось до выхода на пенсию, но сейчас он его напарник и должен делать свою работу.
- Ну, что ты об этом думаешь? - спросил Патрик с заметным раздражением.
- Не знаю, что хуже в нашей ситуации: у нас есть убийца, который убил по меньшей мере трех девушек в течение двадцати с лишним лет, и мы не имеем ни малейшего понятия о том, кто это сделал. А может, тогда это действительно был Йоханнес Хульт, который замучил и убил Сив и Мону, а сейчас появился кто-то новый, который его копирует. Если мы принимаем второй вариант, то, наверное, нам следует связаться с тюрьмами и посмотреть данные об осужденных: был ли среди них кто-нибудь, кто сел примерно в то время, когда пропали Сив и Мона, и вышел на свободу недавно, примерно в то время, когда была убита немецкая девушка. Это могло бы что-то объяснить, - размышлял вслух Ёста, а Патрик с интересом поглядывал на него. Старик совсем не дурак, голова у него работает.
- Я думаю, особых сложностей тут не возникнет. У нас в Швеции совсем немного таких, кто отсидел двадцать лет. Ты этим займешься, когда мы вернемся в участок?
Ёста кивнул и оставшуюся часть пути сидел молча, глядя в окно. Дорога к сторожке лесника становилась все хуже и хуже. Но все же напрямую, по проселку, они добрались от дома Габриэля и Лаине до маленького домика Сольвейг и ее сыновей гораздо быстрее, чем если бы поехали в объезд. Прибыв, они словно очутились на свалке. Останки трех машин в разной стадии разрушения, казалось, простояли здесь вечность, окруженные беспорядочными кучами каких-то деталей и железок непонятной принадлежности. Семейка крысятничала напропалую, и Патрик подозревал, что если тут хорошенько пошарить, то наверняка попадутся вещи, украденные в округе. Но сегодня они приехали не за этим.
Им навстречу из автомобильного сарая вышел Роберт, который возился там с развалюхой. На нем болтался совершенно уделанный комбинезон, когда-то серо-голубого цвета. Руки Роберта были по локоть в масле, а лицо разукрашено мазутными полосами - ни дать ни взять индеец на тропе войны. Вытирая руки куском ветоши, он подошел к ним.
- Ну и какого хрена вам сейчас надо? Если надумали шмонать, то сначала покажите документ по всей форме, а иначе кукиш вам с маслом, а не обыск.
Роберт говорил довольно фамильярно, почти по-свойски. Ничего удивительного: им часто приходилось общаться. Патрик приподнял руки успокаивающим жестом.
- Спокойно, мы не собираемся ничего искать. Поговорить надо - и все.
Роберт глянул на них подозрительно, но потом изволил кивнуть.
- И с твоим братцем тоже поговорить надо. Он дома?
С явной неохотой Роберт кивнул еще раз и заорал, повернувшись к дому:
- Йохан, легавые приперлись! Разговоры разговаривать будут.
- Может, лучше пройдем в дом и поговорим там?
И, не дожидаясь ответа, Патрик пошел к двери, Ёста двинулся следом. Роберту не оставалось ничего другого, кроме как возглавить процессию. Он не стал снимать комбинезон, а тем более мыться - да, пожалуй, это и ни к чему: Патрику уже доводилось совершать набеги на логово братцев, и он знал, что творится в доме. На всем лежал толстый слой грязи. Наверное, когда-то давно, много лет назад, этот маленький домик был очень уютным, но никто ни о чем не заботился, и сейчас он выглядел так, словно вот-вот развалится.
Обои мрачного коричневого цвета, отставшие по краям, в потеках и заляпанные, делали комнаты еще темнее и теснее. Кроме того, казалось, что их с самого начала клеили на стены в страшной спешке и поэтому очень криво.
Патрик и Ёста кивнули Сольвейг, которая сидела за кухонным столом, полностью занятая своим альбомом. Темные волосы нечесаными прядями падали на лицо, и, когда она нервным жестом отбросила их, ее пальцы тут же заблестели от жира. За едва живым кухонным столом Патрик непроизвольно вытер руки о шорты и потом опасливо сел на стул. Из смежной комнаты с весьма неприветливым выражением лица появился Йохан и сел рядом с братом на кухонный диван. Патрик поглядел на всю семейку и отметил фамильное сходство. Сольвейг передала часть своей давно ушедшей красоты сыновьям. Патрик слышал, что Йоханнес был видный мужчина, и коль скоро сыновья пошли в него, смотрелись они, в общем-то, неплохо. Но чувствовалось в них что-то скользкое, вызывавшее не самые приятные ощущения.
Слово "хамство" все-таки не совсем точно характеризовало обоих братьев. Если внешность может быть хамской, то это скорее подходило Роберту. Йохана Патрик считал не столь безнадежным. Им много раз доводилось встречаться прежде, и Патрику казалось, что младший из братьев не такой закоренело пропащий, как Роберт. Иногда ему казалось, что он видит в Йохане раздвоенность, может быть, даже недовольство выбором в жизни. Но Йохан послушно следовал в кильватере Роберта. Патрик очень сожалел, что Роберт имеет такое влияние на Йохана, в противном случае тот, скорее всего, жил бы совсем другой жизнью. Но получилось то, что получилось, и приходилось принимать вещи такими, как они есть.
- Ну и за каким вас сюда принесло? - спросил Йохан не менее грубо, чем его брат.
- Мы бы хотели послушать, чем вы занимались вчера вечером. Сдается мне, вы решили навестить тетю с дядей и немножко побросать камешки.
Братья обменялись заговорщицким взглядом, а потом изобразили на личиках полнейшую невинность.
- Нет, а зачем нам это надо? Мы были здесь, дома, весь вечер. Правда, мама?
Они оба повернулись к Сольвейг, и та молча с готовностью кивнула. Она уже закрыла альбом и внимательно слушала разговор сыновей с полицейскими.
- Да, оба-два были здесь вчера. Мы смотрели телевизор все вместе. Такой приятный семейный вечер.
Сольвейг ничуть не потрудилась скрыть иронию в своем голосе.
- А Йохан и Роберт, они что, никуда не выходили, хотя бы ненадолго? Скажем, около десяти часов?
- Нет, они все время были здесь. Но, как я припоминаю, и правда выходили - по разу в сортир сбегали.
Сольвейг продолжала говорить тем же самым ироничным тоном, и ее отпрыски начали весело хихикать.
- Значит, у этих вчера окошки покоцали? Интересно, кто же это им так подгадил?
Братья перестали хихикать и теперь откровенно ржали. У Патрика тут же возникла ассоциация с Бивисом и Баттхедом.
- Ну, как сказать, досталось фактически только тетке. Габриэль вчера уезжал, так что она оставалась дома одна.
На физиономиях народных мстителей ясно проступило разочарование. Судя по всему, они надеялись попугать обоих и не учли, что Габриэля может не оказаться дома.
- Я слышал, что ты, Сольвейг, вчера тоже нанесла небольшой визит в усадьбу и угрожала ее хозяевам. Тебе есть что сказать по этому поводу?
Вопрос задал Ёста, и трудно было понять, кто удивился больше заговорившему немому: Патрик или братья-разбойники. Сольвейг заржала на редкость вульгарно. "Да, - подумал Патрик, поглядев на братьев, - вот откуда упали яблочки".
- Так, значит, они утверждают, что я им угрожала. На самом деле я сказала ему только то, чего он заслуживает. Это Габриэль сделал из моего мужа убийцу, он на него показал. Он его убил. Это все равно что он сам у него на шее веревку завязал.
Лицо Роберта дрогнуло при упоминании обстоятельств смерти его отца. Патрик знал, что именно Роберт нашел отца повесившимся, он прочитал об этом в старых газетах.
Сольвейг напыщенно продолжала свою обвинительную речь:
- Габриэль всегда ненавидел Йоханнеса, завидовал ему с самого детства. Йоханнес имел все, чего никогда не мог получить Габриэль, и тот это знал. Эфроим благоволил Йоханнесу, и я его очень хорошо понимаю. Конечно, нельзя "разделять чад своих", но попробуй их не разделять, когда Габриэль холоден как рыба, а Йоханнес полон жизни. Я это знаю лучше всех, потому что была сначала помолвлена с одним, а потом с другим. Ничто на свете не могло разгорячить Габриэля, всегда такого корректного, сдержанного; он говорил, что подождет до нашей свадьбы, а мне это на нервы действовало. А потом появился его брат, я на него поглядела и поняла, что он совсем из другого теста. Это точно, я не ошиблась. Как он меня валял, чего он только со мной не выделывал, я его руки чувствовала сразу везде - прямо фокусник. Я потом так прямо вся и млела, стоило лишь его увидеть.
Сольвейг захихикала, глядя перед собой невидящим взглядом, вернувшись в жаркие ночки своей юности.
- Ну, мамаша, ты даешь, ты б заткнулась, что ли.
Оба сынка глядели на свою родительницу с нескрываемым отвращением, их явно тошнило от деталей амурных кувырканий своей мамаши. У Патрика возникла кошмарная картина голой Сольвейг, сладострастно резвящейся в любовных играх, и он энергично потряс головой, чтобы избавиться от этого наваждения.
- Значит, когда я услышала про убитую девушку и о том, что вы нашли Сив и Мону, я и пошла сказать ему все, что я о нем думаю. Что из чистой зависти и злобы он разрушил жизнь Йоханнеса, мою и мальчиков, но теперь наконец вышла правда наружу, и все люди ее узнают, им станет стыдно, что они слушали Каина, а Габриэль будет гореть в аду за свои грехи.
Сольвейг уже распалилась примерно до того же градуса бешенства, что и накануне, и Йохан похлопал ее по руке, одновременно успокаивая и предостерегая.
- Да, но независимо от причин нельзя набрасываться на людей и им угрожать, а тем более - кидать камни в окна.
И Патрик очень выразительно посмотрел на Роберта и Йохана, ясно давая им понять, что ни на секунду не поверил рассказу их матери о том, что семейка провела весь вечер вместе перед телевизором. Они знали, что он знал. Для братьев это означало еще и то, что Патрик постарается не упускать их из вида. Они что-то промямлили в ответ. На щеках Сольвейг от злости выступили красные пятна, она явно проигнорировала попытку Йохана утихомирить ее.
- И что касается этого дела, не только Габриэлю следует сгореть от стыда. Когда мы получим официальное извинение от полиции? Это ведь полиция приперлась в Вестергорден, все перевернула и все обшарила, и моего Йоханнеса запихнули в полицейскую машину и увезли на допрос. Так что полиция не меньше Габриэля виновата, вы вместе довели его до смерти. Настало время просить за это прощения.
Свершилось небывалое, и Ёста заговорил во второй раз:
- Сначала мы толком, как положено, разберемся, что же случилось с тремя девчушками, а потом и поглядим, кто перед кем извинится. А до тех пор, пока мы не поставим точку в этом деле, веди себя, Сольвейг, по-людски, вот что я тебе скажу.
Решительность и твердость в голосе Ёсты открыла в нем для Патрика какую-то совершенно неведомую сторону. Потом, когда они уже сидели в машине, Патрик спросил заинтересованно:
- Вы что, с Сольвейг знаете друг друга?
Ёста хмыкнул:
- Ну, как сказать - знаем: она одних лет с моим младшим братом и в детстве часто прибегала к нам домой. А потом, когда она подросла и похорошела, то Сольвейг знали все. Больше такой красотки во всей округе было не найти. Сейчас, конечно, глядя на нее, в это почти невозможно поверить. Да, чертовски жаль, что все так вышло и жизнь зло пошутила и над ней, и над сыновьями. - Ёста с сожалением покачал головой. - Я совсем не могу обещать ей, что она окажется права и Йоханнес умер безвинно. Мы до сих пор ничего не знаем.
С видимым огорчением Ёста стукнул себя кулаком по колену. Патрик подумал, что, похоже, медведь проснулся после долгой спячки.
- Ты обзвонишь тюрьмы, когда мы вернемся обратно?
- Да-да, я же сказал. Я старый, но еще не в маразме и могу понять приказ с первого раза. И не салага, у которого молоко на губах не обсохло.
И Ёста мрачно уставился вперед, глядя на дорогу. "Да, ни фига себе, - подумал Патрик устало, - а ведь нам еще работать и работать".
Неторопливо, потихоньку наступила суббота. Эрика наконец дождалась: Патрик был дома. Он обещал, что освободится на выходные, и теперь они плыли через шхеры на катере. Им повезло, и они нашли почти такой же катер, какой принадлежал Туре, отцу Эрики, - единственный тип катера, который ей по-настоящему хотелось иметь. С парусом у нее толком никогда ничего не получалось, хотя она и занималась в яхт-клубе, а что касается пластиковых моторных лодок, то да, конечно, они быстроходнее, но куда им торопиться?
Негромкое тарахтение дизельного мотора возвращало ее в детство. Маленькой она часто спала на теплой, прогретой солнцем, деревянной палубе под убаюкивающий рокот двигателя. Обычно Эрика перебиралась через ветровое стекло и устраивалась на передней палубе, но сейчас, в своем нынешнем положении, она не отличалась особой грациозностью и не стала рисковать. Она уселась на сиденье за ветровым стеклом. Патрик стоял у руля с улыбкой на лице, ветер ерошил его каштановые волосы. Они отплыли очень рано, чтобы опередить туристов, пока воздух еще свеж и чист. Время от времени от форштевня катера взлетали вверх мелкие соленые брызги, и Эрика чувствовала их вкус. Она с трудом представляла себе, что внутри ее маленький человек, который через несколько лет будет сидеть у руля рядом с Патриком, одетый в туго надутый оранжевый спасательный жилет с высоким воротником, точно такой же, какой много лет назад надевал на нее папа.
У нее защипало в глазах от воспоминаний о своем отце, которому так и не довелось увидеть внука, точно так же, как и ее матери. Хотя ее мать никогда особенно не интересовалась своими дочерьми, и Эрика могла предполагать, что ее ребенок тоже вряд ли вызвал бы у нее какие-то горячие чувства. Скорее всего, она вела бы себя так же ненатурально, как с детьми Анны: обнимала их и тетёшкала, только когда этого требовали обстоятельства. Эрика почувствовала комок в горле от горьких воспоминаний, но заставила себя успокоиться. Иногда на нее находило какое-то помрачение, и она боялась, что так же, как ее мать Елей, будет считать материнство обременительной обязанностью. Эрика опасалась, что может превратиться в такую же холодную, неприступную мать, как ее собственная. Простая логика говорила ей, что все это глупости и об этом не стоит даже думать, но ее страх не поддавался логике и по-прежнему присутствовал в ней. Но с другой стороны, Анна стала нежной и любящей матерью для Эммы и Адриана, так почему у нее должно быть по-другому? - успокаивала себя Эрика. Она, по крайней мере, выбрала хорошего отца для ребенка. И Эрика посмотрела на Патрика. Его спокойствие и осторожность великолепно дополняли ее собственную беспокойную натуру, чего она раньше ни в ком не находила. Патрик будет замечательным отцом.
Они пристали к берегу в маленькой закрытой бухточке и разложили полотенца на холодных камнях. Как она тосковала по этому, когда жила в Стокгольме. Стокгольмские шхеры совершенно другие, с настоящим лесом и множеством растительности, но у Эрики от них возникало ощущение какого-то душного каменного нагромождения.
Жители западного побережья называли их косматыми задницами Нептуна. Шхеры там отличались разительно: скупые, простые и от этого очень чистые и прозрачные. В розовых и серых гранитных камнях отражались водяные блики и красиво - до того, что щемило сердце, - уходили к горизонту четко прочерченными силуэтами на фоне безоблачного неба. Маленькие цветы в углублениях и расщелинах скал были единственными растениями на островах, и скупость природы полностью проявляла их неброскую красоту. Эрика закрыла глаза и почувствовала, что засыпает. Ее баюкал легкий тихий мерный шум волн и едва слышное постукивание пришвартованного поблизости катера.
Ее осторожно разбудил Патрик, Эрика сначала даже не поняла, где она. Резкий солнечный свет ослепил ее и заставил зажмуриться. Когда через несколько секунд она опять открыла глаза, Патрик виделся как темная тень, возвышающаяся над ней. Когда Эрика проснулась полностью, она поняла, что проспала почти два часа, и почувствовала, что очень не против перекусить.
Они налили горячий кофе из термоса в большие кружки, достали захваченные из дома булочки с корицей. Здесь, на острове, еда казалась необыкновенно вкусной, и они пили кофе с наслаждением. Эрика не удержалась и попробовала заговорить на запретную тему.
- Как на самом деле движется расследование?
- Да так себе - как у русских коммунистов: шаг вперед, два шага назад.