Поставив ногу на бурую спину зверя, усталый охотник курил и думал. Теперь, пожалуй, на всю зиму мяса хватит. Надо будет закоптить окорок и сделать солонину. Хорошо, что жена сберегла большую бочку. Второй обруч сверху сбит - придется заменить новым.
Степан Бурунц ловко освежевал медведя и перетянул шкуру солдатским ремнем. Взвалив ее на плечи, он стал спускаться с горы на тропинку. Кривые крепкие ноги уверенно переступали с камня на камень. Он не торопился. Шел размеренно, не убыстряв хода на спусках и не замедляя на подъемах. Потому что, когда человек устал, самое главное - не сбиваться с ритма. А ведь еще должно хватить силы добраться до деревни, выпросить, применяя всевозможные дипломатические ухищрения, лошадь у председателя колхоза, вернуться обратно в горный лес, разрубить на части медвежью тушу, погрузить мясо на телегу и привезти домой. И только после этого можно будет отдохнуть…
- Открывай, Аспрам! - кричал он несколько часов спустя, подъезжая на телеге к дому. - Все кончено. Могу отдыхать.
Молодая женщина застенчиво улыбнулась ему. Он ввел лошадь во двор. Все остальное сделает Аспрам - выгрузит мясо, отведет коня в колхоз, сдаст телегу.
Но тут он увидел, как Аспрам, неловко раздвинув полные с ямочками локти, старается удержать груду мясистых костей, - и ему стало жаль жену.
- Ладно, - пробормотал он и, отстранив ее, принялся таскать мясо в кладовку.
Жена весело поглядывала на него. Узел волос у нее на голове расплелся, черная коса упала на спину. Глаза, еще более черные, чем волосы, щурились и смеялись. Он вспомнил, как год назад к нему пришла бабка-колхозница из дальнего селения Мшак.
"Есть одна Аспрам, - объявила бабка, - сама белая-белая, точно сахар, волосы черные, как ночь. Каждый глаз такой, - сваха растопырила ладонь, - коса вот такая, - бабка опустила руку к своему каблуку. - Молодая, двадцать два года, веселая, умеет петь, дочка бригадира… О чем ты думаешь?!"
Что ж, бабка все правильно описала. И, любовно поглядывая на жену, он усердно перетаскивал мясо.
- А коня, наверное, я отведу? - спросила Аспрам,
Но он опять пожалел жену. Ходить еще ей по солнцепеку, толкаться на конюшне.
- Чего уж там! - буркнул он и, вскочив на телегу, выехал за ворота.
В общем, надо признать, что он женился удачно. Разница в четырнадцать лет между мужем и женой казалась ему нормальной. Он учил и воспитывал свою красивую жену на каждом шагу, словно ребенка. "Осторожнее!" - негромко предостерегал он, если за обедом Аспрам принималась размачивать сухарь в супе. Ему казалось, что она ничего не знает и не умеет. "Теперь, Аспрам, скажи хозяевам спасибо", - вполголоса подсказывал Бурунц, когда они находились в гостях. И молодая женщина поднималась из-за стола, благодарила, едва приметной гримасой давая понять присутствующим, что все это не всерьез, а только игра, в которой она охотно выполняет порученную ей роль.
Настоящую усталость Степан Бурунц почувствовал, возвращаясь пешком домой из колхозной конюшни. Он шел под палящим солнцем-невысокий, приземистый, скуластый, дочерна загорелый, с узенькими прорезями глаз. Медленно передвигающий кривые ноги, разомлевший и потный, в рубахе с расстегнутым воротом, без милицейской формы и фуражки, которые придавали ему бравый, даже воинственный вид, он был очень похож на колхозного чабана.
Аспрам жарила ему яичницу из шести яиц с помидорами. Сковорода весело шипела. Но, прежде чем приняться за еду, он пошел в сад и в арыке, протекающем вдоль границы участка, вымыл ноги ледяной родниковой водой.
Свалившись на тахту, покрытую свежей простыней, нежась в прохладе выбеленной комнаты с занавешенным маленьким оконцем, он, перед тем как заснуть, еще успел подумать: отчего ему так хорошо?
- Аспрам, - блаженно выговорил он, - кажется мне на этот раз значок дадут…
- Спи! Значок ему надо…
- Потому что за полугодие нет ни одного нераскрытого преступления. Будет у тебя муж первый во всем районе с такой наградой - "Отличник милиции".
Он хотел еще сказать, что значок дается за службу умную, честную и беспорочную - чистую, как вымытое стеклышко.
Но не успел. Заснул.
Ему казалось, что он совсем и не спал. Только закрыл глаза - и сразу услышал голос Аспрам. Жена разговаривала с кем-то по телефону:
- Да он не подойдет, он спит! Интересно вы рассуждаете! Участковый уполномоченный - не человек, да? Вы его к лошади равняете! Потому что только лошадь без отдыха…
Бурунц прошлепал босыми ногами по полу и отобрал у жены трубку. По дороге успел взглянуть на часы: четверть второго. Значит, поспал все-таки примерно полтора часика…
Звонил кузнец Саядян из самого дальнего села Доврикенд. Саядяр был бригадмильцем - членом добровольного общества содействия милиции. В Доврикенде случилось происшествие: у колхозника Амо Вартаняна ночью увели козу.
- Кого подозреваете? - сипло спросил Бурунц, почесывая одной голой ногой другую.
Голос в трубке, помедлив, ответил:
- Подозревать, конечно, можно будет все того же Норайра.
- Ладно, сейчас к вам выезжаю.
Подсев к столу, Бурунц на секунду задумался. Не вовремя это происшествие. Дали бы хоть благополучно закончить полугодие. А впрочем, может, все к лучшему? Дело пустяковое, оно ничему не помешает. Бурунц быстро написал рапорт о случившемся в районный отдел милиции. Завтра можно будет сообщить о раскрытии кражи. Сегодня рапорт, завтра - разоблачение преступника. Конечно, тут замешан сукин сын Норайр.
Переодеваясь, Степан Бурунц менялся на глазах. Все меньше и меньше напоминал он колхозного чабана и все больше становился похожим на волевого, уверенного в себе представителя государственной власти. Он натянул гимнастерку и брюки-галифе - фигура приобрела подтянутость. Надел фуражку, которая сразу придала солидность и официальность его заостренному, обожженному солнцем, облупленному лицу. Даже узенькие простодушные глаза казались из-под этой фуражки властными и проницательными. А когда он, прицепив к поясу пистолет в кобуре, вбил ноги в начищенные до сияния хромовые сапоги, то сразу приобрел вид прирожденного кавалериста, которого, как известно, не только ничуть не портят, а даже украшают кривые ноги.
Между тем Аспрам уже седлала во дворе гнедого коня.
Выглянув в окно, Бурунц вспомнил спор, разгоревшийся утром в правлении колхоза из-за этого коня. "Телегу дам, - говорил председатель, - запрягай своего гнедого". А Бурунц доказывал, что конь выделен ему управлением милиции специально для разъездов верхом и никак не приспособлен возить тяжести в упряжке.
Гнедой, застоявшийся в конюшне, перебирал тонкими ногами, нетерпеливо бил хвостом. Бурунц приложил на секунду ладонь к теплым шелковистым ноздрям коня, потом легко вскочил в седло. Ему хотелось поцеловать жену. Но теперь, когда он был в форме, это показалось неудобным. Он только опустил вниз руку, Аспрам взяла его указательный палец своей мягкой ладонью и сжала. Так они добрались до ворот - гнедой, на котором ехал Степан Бурунц, и шагающая возле стремени Аспрам.
- Приезжай скорее! - жалобно попросила Аспрам. - Поторопись!
А он поскакал, не оглядываясь, по деревенской улице.
Дорога в Доврикенд шла все вверх и вверх. Сначала это была широкая лесная дорога, по которой могла бы проехать арба и даже грузовая автомашина. Затем от накатанного пути отделилась узкая тропочка. Она была не очень удобная, но зато куда более короткая. Гнедой без колебания свернул на эту тропку. Из-под копыт его скатывались в пропасть мелкие камешки.
Тропинка вилась по склону могучей горы. Взбираясь наверх, Степан Бурунц все время видел вдали деревню и свой дом, а внизу прямо под собой протоптанную ленту дороги, которую только что проехал. Последнее, что ему удалось увидеть перед тем, как он завернул за огромный выступ скалы, были два аиста, садящиеся на крышу. С такого расстояния он уж и не взялся бы определить, чья это крыша.
Теперь он поднялся примерно на полкилометра повыше лесной полосы. Отсюда начинался пологий спуск - выжженные солнцем камни. Деревья были далеко внизу. Но, как только Бурунц подъехал к ним, он сразу увидел каменные строения Доврикенда. Потянуло дымком. Послышался собачий лай. Прокричал осел - будто потерли друг о друга два куска ржавого железа.
Село прилепилось к склону горы. Приземистые темные домики Доврикенда словно разбежались, но порыв иссяк-и они застыли над пропастью, образовав разомкнутое полукружие. Нижние дома висели над пропастью, а верхние нависали над нижними. При этом плое* кая земляная крыша каждого нижнего домика служила открытым двором для соседей, живших наверху. И все дома снизу доверху, как всегда, показались Бурунцу гигантской лестницей с подковообразными земляными ступенями.
Колхозники Доврикенда сеяли хлеб на плато, а воду брали в реке на дне ущелья. И целый день они словно муравьи сновали взад и вперед по склону горы. А почему их далекие предки поселились в таком неудобном месте, теперь уже никто и не знал…
У въезда в село Степан Бурунц спешился. На тесных уличках Доврикенда из земли тут и там торчали камни, ходить и ездить надо было с осторожностью.
Кузнец Саядян встретил участкового уполномоченного возле колхозной конторы. В помещении было пусто. Все уехали наверх, на поля.
Молодой рослый кузнец только недавно демобилизовался из армии. Он был в солдатской рубахе с подвернутыми до локтя рукавами, от него пахло дымом и кожей. Он улыбнулся, и сразу стало видно, что у него нет верхнего зуба - выбил случайно молотком. Кузнец ухитрился извлечь из этого пользу - в образовавшееся между зубами отверстие он вставлял папиросу, и та держалась во рту, даже когда он говорил…
Взяв у гостя уздечку, Саядян, дымя папиросой, повел коня по улице, скупо и точно рассказывая о происшествии. На ночь колхозник Амо Вартанян поставил козу за ограду, утром хватились - козы нет.
- Кого подозреваете? - опять спросил Бурунц.
Саядян задымил, подумал, - как будто он еще не высказывал на этот счет своего мнения, - но ответил твердо:
- Все равно - Норайра.
- Жаль, что в колхозе никого нет… - Бурунц поморщился. - Надо бы узнать, сколько трудодней у этого Норайра…
Кузнец полез в карман и вытащил бумажку. Оказывается, он позаботился - взял справку. Норайр и его близкие заработали в нынешнем году меньше трудодней, чем любая другая семья.
- Отдохнуть, умыться с дороги? - предложил Саядян, останавливаясь у калитки своего дома.
Бурунц отклонил это предложение. Ему хотелось поскорее все закончить и вернуться домой. Кроме того, он сердился, что происшествие случилось именно сегодня, когда он так устал.
- Прежде всего надо посетить потерпевших, - сурово распорядился он.
Дома у потерпевших никого не оказалось, кроме старой бабки. Бабка сразу, как только увидела милиционера, напустила на себя горестный вид, принялась охать и вздыхать. Уж такая была коза, что лучше другой коровы! И молочная, и послушная, умница. Как и жить теперь без этой козы? Бабка хлопала себя ладонями по пухлым бокам и без устали причитала: другие машину "Москвич" приобретают, а ее несчастный сын Амо только все теряет и теряет. А ей, бабке, не нужно и "Москвича", только бы вернуть свою собственную умницу козу, если, конечно, она еще жива. А нет- пусть деньгами отдают…
Кузнец прервал ее причитания.
- Что там "Москвич"! - насмешливо прищурился он. - Такую козу только лишь к "Волге" можно приравнять.
Степан Бурунц не терпел, когда во время расследования кто-нибудь позволял себе шутки. Никогда не нужно мешать потерпевшему выражать свои чувства. Вот такие, казалось бы, никчемные причитания иной раз могут умного работника навести на след. Но в причитаниях бабки, пожалуй, не было уж вовсе никакого смысла. Да и вообще на Бурунца неприятно действовали всякие преувеличения.
- Успокойтесь, мама, - холодно сказал он. - Кого подозреваете в покраже вашей козы?
Бабка заюлила. Кого можно подозревать? Все здесь соседи, все хорошие люди. Но под конец шепотом объявила, что козу наверняка увел Норайр. Она погрозила кулаком в сторону того дома, где жил вор. Пусть никогда не будет счастья ни ему, ни его детям, ни его внукам и правнукам! Такую козу увести - нет у людей ни стыда, ни чести!
Бурунц не стал больше слушать. Он велел Саядяну отвести гнедого на конюшню. К Норайру он пока пойдет один. Объявляя такое решение, Бурунц не смотрел на кузнеца. Он смотрел в сторону и говорил с подчеркнутой отрывистостью. А все дело было в том, что он поступал неправильно и хорошо знал об этом.
- Как же можно к преступнику без понятых? - недовольно сказал Саядян.
- Что там еще за преступник! - Бурунц аккуратно сыпал табак на бумажку. - Сначала хочу только посмотреть. Может, все добром обойдется. А понадобятся понятые- вызову. Ты будь наготове.
Кузнец обиделся, но возражать не стал. Ушел, выпустив на прощание облако дыма.
Норайр жил в отдаленном домике, у самого края пропасти. Участковый уполномоченный долго стучал в глухую калитку, которая, вроде печной заслонки, была еле видна в толстой и высокой каменной ограде. Он стучал железным молоточком, который с помощью ржавого кольца был навечно приклепан к створке калитки, чтобы гость, упаси бог, не отбил руку, извещая хозяев о своем прибытии. Но из-за ограды никто не отзывался.
Тогда Бурунц толкнул калитку и с удивлением почувствовал, что она не заперта. Во дворе, возле арыка, безмятежно играли двое грязных мальчишек, а на каменных приступочках, ведущих в осевший, обросший мхом домик, развалился паренек лет шестнадцати - семнадцати. Он дымил самокруткой.
- Или вам стука не слышно? - с обидой спросил Бурунц.
Он не стал здороваться. Не первый раз приходил он в этот дом и да-вно уже решил, что на проживающих здесь людей не стоит тратить хорошие человеческие слова. Они этого не понимают.
Парень, развалившийся на приступочках, тоже не по-здоровался. Не меняя позы и даже не взглянув на Бурунца, он насмешливо крикнул:
- Мама, насчет козы!..
Это и был Норайр.
Несколько лет назад Бурунц отправил его в колонию для малолетних преступников. Думал - выправится парень. Очень уж всем надоели его выходки-дерзость, мелкое воровство. Как только где что пропадет - уж все знали: это Норайр! Так нет же, не исправился! Увезли мальчишку куда-то на Кубань. Вернулся он в село еще более дерзким и одичавшим. Стал разговаривать с блатной хрипотцой в голосе, однажды в драке со сверстниками вытащил нож… Бурунц не раз задавал себе вопрос: правильно ли он поступил с парнем?
…Воїн как развалился! Не смотрит. Курит. Степан Бурунц терпеть не мог, когда курили мальчишки. В городе ли, в деревне - непременно вырвет у подростка папиросу. Приказал:
- Брось самокрутку!
- Воспитатели! - с ненавистью и презрением процедил Норайр и выпустил длинную струйку слюны. - Воспитывают они меня, чтоб я, понимаешь, паинькой был…
Бурунц не знал отца Норайра. Односельчане вспоминали, что он был степенным и умным человеком. В сорок третьем пошел на войну-и не вернулся. Жена его Маро целый год рыдала, рвала подушки. И вдруг, в разгар этих рыданий, односельчане заметили, что она беременна. С тех пор она только и делала, что рыдала и рожала детей. Дети были до того не похожи друг на друга, что каждый понимал - они от разных отцов. Маро в колхозе работала плохо - то в город уезжала, то еще куда-нибудь. За детьми она не смотрела. И двор ее дома был постоянно полон плачущими, замурзанными, полуголыми мальчишками и девчонками всех возрастов. Колхозники, а особенно колхозницы и за глаза и в глаза осуждали такой образ жизни. С Маро никто не дружил, а если она приходила к соседям занять для детей картошки или хлеба, то ей давали что было нужно, но в разговоры не вступали. И в последнее время она уже молча появлялась на пороге и протягивала миску. В Доврикенде говорили, что Норайр недолюбливает своих братцев и сестер и с одобрения матери иной раз поколачивает остальное семейство. Как-никак, он был единственным законным наследником в этом доме.
- Да, верно, я насчет пропавшей козы, - подтвердил Бурунц, оглядывая захламленный двор.
В это время из дома вышла Маро - костлявая, с растрепанными волосами женщина с грудным ребенком на руках. А за ней посыпались детишки постарше. Во дворе стало тесно от детей. И все уставились на участкового уполномоченного.
- А что еще насчет козы? - низким рассудительным голосом начала Маро. - Неужели при любой пропаже виноват мой сын? Лучше бы он умер, не дождавшись этого дня! Сколько людей живет в Доврикенде, и уж правда можно подумать, будто Норайр всех хуже! Ну, пропала коза - а при чем мы? Какое нам дело?
Она говорила и вопросительно поглядывала на сына- так ли все идет, как нужно? Норайр властно свистнул - и она умолкла, испуганно оглянувшись.
"Вот кто здесь хозяин!" - подумал Бурунц.
Но какое ему было до всего этого дело? Он пришел сюда, чтобы произвести дознание.
- Значит, так, - начал он официально, - у колхозника Амо Вартаняна ночью пропала коза…
Норайр не стал слушать. Лениво поднялся и пошел по приступочкам наверх. Щелчком выбросил окурок. На лестничной площадке остановился и прищурился:
- И вы хотите узнать, где коза?
- Да, хотелось бы…
Мальчишка стоял теперь возле керосинки, на которой кипела огромная кастрюля. Он снял крышку - по двору разлился запах вареного мяса. Дерзко глядя на участкового уполномоченного, Норайр секунду или две демонстративно подержал в воздухе крышку, а затем, ни слова не говоря, опять закрыл кастрюлю. Бурунцу показалось, что мальчишка при этом нагло подмигнул ему.
- Надо, значит, понимать, что у вас там коза варится?
- Как, мама? - спросил сверху Норайр. - Что у нас варится? - Он не дождался ответа от испуганной Маро, потянул носом воздух и несколько раз утвердительно покивал головой. - Конечно, коза!
Бурунц пошел наверх. А следом за ним по ступенькам поползли дети. Шествие замыкала Маро, прижимающая к груди младенца костлявыми руками. Бурунц приподнял крышку. В кастрюле бесспорно варилось мясо. Козье мясо - уж на этот счет он не мог обмануться!
Между тем Норайр с прежним наглым и насмешливым видом прошел в комнату и, оглянувшись на участкового уполномоченного, приподнял деревянную крышку над большим оцинкованным ведром. Бурунц заглянул в ведро. Оно было доверху ПОЛНО МЯ|СОМ. И опять никакого сомнения, что это - козье мясо. Оставалось только удивляться наглости этого мальчишки!
- Так вот, дорогие хозяева, придется протокол писать.
- А что ж, пишите! - Норайр пожал плечом и с любопытством стал смотреть, как участковый уполномоченный раскладывает на столе бумагу и снимает колпачок со своей автоматической ручки.
Маро попыталась было что-то сказать, но сын снова коротко присвистнул и оборвал ее речь. Дети сгрудились вокруг стола. Один из малышей уцепился ручонками за хромовый сапог Бурунца.