Он дождался, пока кровь прильет к мозгу, а дождавшись, с удовольствием отметил, что чувствует себя совершенно здоровым. Как всегда.
И только в тот момент, когда он опустил босые ноги на ворсистый коврик, Карл-Эрик вспомнил, что сегодня за день.
Стопятилетие.
Шестьдесят пять ему, сорок - Эббе.
И мысли потекли привычным потоком - Эстепона, Розмари… Трещина на левой пятке. Плевать. В Испании все трещины исчезнут. Muy bien. Все замечательно. Виски. Виски? Да, и виски тоже - он до сих пор чувствовал на нёбе вкус этого нектара, которым накануне хвастался муж Кристины. Лундгрен в банке… да, об этом тоже следует подумать. И о бумагах, которые они подпишут в среду утром… то есть завтра утром, завтра же среда. И о том плебейском семействе, что собирается купить их дом; Карл-Эрик готов был поклясться, что они не в состоянии назвать хотя бы трех министров из действующего правительства или хотя бы двух знаменитых шведских изобретателей, поспособствовавших промышленной революции в девятнадцатом и двадцатом веке. Кретины. Даже хорошо, что мы уезжаем из этой страны, понятия не имеющей о собственной истории. Очень даже хорошо; ему почему-то так и не удалось вспомнить, какую же фамилию носит это плебейское семейство; ну и черт с ними. Что еще?
Роберт…
Роберт. Ну его, не хочу о нем думать.
Розмари. Никаких комментариев. Нет, лучше вернемся к неожиданно возникшей трещине на левой пятке. Она наверняка исчезнет, как только эта самая левая пятка коснется благословенной красной земли Испании. Карл-Эрик всегда умел управлять потоком мыслей, но не на этот раз - он снова подумал о Роберте.
Долой, долой. Почему именно Роберт лезет в голову? Карл-Эрик, чтобы отвлечься, начал разглядывать гравюру зам ка в Эребру на стене - он выиграл ее на состязании решателей кроссвордов в 1977 году. Розмари поначалу не хотела ее вешать, но когда Карл-Эрик объяснил ей, какую важную роль сыграл этот зам ок в истории Швеции, сдалась. Еще бы.
Роберт, Роберт, Роберт…. Ну ладно. Блудный сын. Он собирался поговорить с ним еще вчера вечером - не получилось. Слишком много людей, обстоятельства… он так и не выбрал подходящий момент. И виски. Значит, разговор состоится сегодня. Как можно раньше, еще до того, как они сядут за праздничный стол. Есть вещи, на которые нельзя просто взять и закрыть глаза.
Беседа Отца и сына. Именно такое написание возникло у него в голове: прописное "О" в слове "отец" и строчное "с" в слове "сын". Довольно странно, хотя что-то в этом определенно есть. Впрочем, "беседа" - неверное слово. Не беседа. Как раз этот разговор не должен превратиться в беседу; главное - определить исходный пункт. Человек… - Карл-Эрик неожиданно потерял нить: как я хотел это сформулировать?… ага, вот оно - человек должен уметь возвращаться к исходному пункту. На нулевую точку.
Хуже быть не может. Именно так он и скажет. Исходный пункт - а дальше и говорить не о чем. Бесчестье, которое Роберт навлек на семью, не изжить. Это пожизненно… нет-нет, я не хочу слышать никаких извинений и объяснений. То, что ты натворил, невозможно объяснить, двух точек зрения не существует и не может существовать… Нет, Роберт, нет, у нас не было никаких планов покидать Швецию. Ни у мамы, ни у меня, мы об этом даже и не думали, но теперь у нас нет иного выхода.
Стыд и позор, Роберт, скажет он, ты столкнул нас в болото стыда и позора, и теперь мы должны с этим жить… ничего больше я добавить к этому не могу.
Повестка дня Сказать: "Повестка дня исчерпана"? Нет, лучше все же остановиться на "добавить не могу". Повестка дня звучит слишком… не знаю точно, что именно слишком, но слишком - это точно.
Он встал и направился в ванную. Сел на стульчак и помочился. Последние десять лет он всегда мочился сидя, здесь нечего стыдиться. Но только по утрам. Сегодня струя была еще слабее, чем обычно, скорее всего оттого, что час такой ранний, успокоил он себя, пузырь не успел еще как следует наполниться. Даже хорошо - можно еще раз прорепетировать свое обращение к Роберту.
Речь эту он держал в голове уже больше месяца. Слова, формулировки, правильно рассчитанные паузы… Его монолог должен был стать своего рода педагогическим шедевром. Лаконизм выдает мастера. А Роберт должен молчать. Каждое слово отца должно ввинчиваться в него, как клещ в паршивую собаку, вспомнил он вычитанное где-то выражение. Роберт обязан понять, что он натворил. Как бы он ни раскаивался, делу не поможешь. Он должен посмотреть в глаза родителям и понять, что никакими извинениями его поступок не может быть искуплен. Только молчание и забвение… да, именно так: молчание и забвение смогут если и не вылечить эти раны, то хотя бы сделать их не такими болезненными. У меня был только один сын, Роберт, так он ему и скажет, у меня был только один сын…. - Здесь он сделает хорошо рассчитанную паузу. - И у меня по-прежнему только один сын. Такая мне выпала судьба. Мама страшно переживает, Роберт, я даже несколько раз опасался за ее жизнь… нет, не жизнь… психическое здоровье. Я опасался за ее психическое здоровье. Собственно, стыдиться должен был бы только ты, Роберт, но серная кислота стыда разъедает всю семью. Нет, пожалуйста, не надо ничего говорить. После того что случилось, любые слова - пустое сотрясение воздуха. Ты должен знать, что ректор хотел освободить нас - и меня, и маму - от занятий до конца полугодия, но мы отказались. Мы ходили на работу, мы не согнулись, мы нашли в себе силы смотреть нашим коллегам прямо в глаза. Я хочу, чтобы ты это запомнил, Роберт. Мы, конечно, уедем отсюда, но уедем мы с высоко поднятой головой. Я хочу, чтобы ты это запомнил.
Он сидел и перебирал слова своей предполагаемой речи, хотя моча уже давно перестала капать в унитаз. Потом поднялся, натянул пижамные брюки и спустил воду. Вымыл руки, глядя на себя в зеркало. Что-то с правым глазом… веко свисает чуть больше, чем обычно. Пусть на какой-то миллиметр, но явно свисает. Или ему это только кажется?
Он сполоснул глаза холодной водой и посмотрел опять. Теперь как будто все в порядке.
Конечно, показалось. Показалось, показалось.
Без пяти четыре. Он вернулся в спальню и улегся в постель рядом с женой. Батарея по-прежнему издавала змеиное шипение. Зам ок в Эребру стоял на своем обычном месте.
Я должен во что бы то ни стало заснуть. Впереди долгий и трудный день.
Первой объявилась делегация родственников - двоюродные брат и сестра Карла-Эрика из Гётеборга с супругами. Они оказались где-то неподалеку и решили заехать, чтобы поздравить кузена со знаменательной датой.
Двенадцать чашек кофе и полторта как не бывало. Роберт и Лейф с мальчиками еще не проснулись. Или, возможно, решили не спускаться к гостям - по вполне понятным причинам. Они сидели в кухне - нежданные родственники, оба именинника и Розмари, семь человек, не считая собаки - щенка боксера по имени Силли, который успел за короткое время напрудить под столом три лужи.
Разговор не особенно клеился и крутился в основном вокруг уехавшего в Америку дальнего родственника по имени Гунвальд, процентной ставки в банке и массы приятных новых знакомств благодаря этому непрерывно писающему щенку.
Телепрограмму "Пленники на острове Ко Фук" упомянули всего один раз, и то по ошибке. Слава богу, никто не ухватился за болезненную тему.
Без четверти десять, покончив с тортом, родня укатила в двух почти неотличимых небольших автомобилях - один цвета "белый металлик", другой цвета "чуть сероватый металлик". Перед отъездом вручили именинникам два подарка. Первый подарок представлял собой заключенное в раму 100 х 70 сантиметров произведение искусства: гобелен, изображающий морской пейзаж. Второй подарок был заключен в раму поменьше, 70 х 40 сантиметров, тоже гобелен и тоже пейзаж, но не морской, а пляжный. Художника звали Ингелунд Сегебрандт, и Розмари никак не могла взять в толк, мужчина это или женщина. Она посоветовалась с Эббой. Женщины решили, что до поры до времени лучше будет, если Розмари отнесет гобелены в гараж.
Она вышла на улицу и приподняла крышку почтового ящика - пусто. Пошел снег. Розмари почувствовала первые признаки приближающейся изжоги.
Этот день не кончится никогда, с тоской подумала она.
В одиннадцать часов явились восемь сослуживцев из школы. К этому времени Лейф присоединился к обществу, но ни Роберта, ни мальчиков не было. Кристина и Якоб тоже пока не давали о себе знать; наверное, решили воспользоваться случаем и выспаться как следует. И слава богу, и так много народу.
Среди пришедших выделялась завзятая самодеятельная актриса и учительница математики Ригмур Петрен. Она была ровесницей Розмари. Ей в свое время сделали двустороннюю мастэк-томию, но она была в прекрасной форме. Двадцать пять лет назад она вела у Эббы математику, а один семестр даже физику. Она сочинила в честь именинников величальную балладу.
В балладе было двадцать четыре строфы, и, пока Ригмур торжественно их исполняла, Розмари думала о своем. Для начала она представила себе жизнь как марафонский забег под дождем и в темноте. Признав это сравнение интересным, она попыталась понять, что случилось с лицом Карла-Эрика: он выглядел необычно. Сидел с идеальной, как всегда, осанкой на стуле и улыбался во весь рот, но что-то в нем было не так.
Хотя… все зависит, как смотреть на вещи. Жизнь - вопрос выносливости. Ригмур, к примеру, всегда выполняла учебный план. Из года в год. Даже двусторонний рак груди не выбил ее из седла. Ее жизненная сила обращала все вокруг в пепел и золу. Лейф Грундт на седьмой строфе улизнул в туалет и вернулся только к девятнадцатой.
Когда величальная закончилась, все перешли в гостиную. Выпили двадцать девять чашек кофе, доели остатки утреннего торта и две третьих следующего. Заведующий отделом "Консума" Лейф Грундт прочитал небольшую, но очень емкую и очень всех заинтересовавшую лекцию о динамике цен на рождественскую ветчину. Розмари мучила разыгравшаяся в полную силу изжога.
Потом прочувствованную речь, обращенную к Карлу-Эрику, держал адьюнкт Арне Баркман. Примерно на середине он был вынужден остановиться и высморкаться - настолько его тронуло величие момента. Они сидели с Карлом-Эриком в одной учительской почти тридцать лет, и Арне Баркман теперь спрашивал себя (он так и сказал: "Я теперь спрашиваю себя", да еще добавил "Итак") - итак, он спрашивал себя, будет ли он в силах вернуться в январе за этот стол в школе в Чимлинге. Он твердо заявил, что пустоту, возникшую после ухода Карла-Эрика, нельзя описать в словах. Поэтому он даже и не пытается. Спасибо, Карл-Эрик, вот и все, что я хотел сказать. Спасибо, спасибо, спасибо.
- Спасибо, Арне, - как раз в нужный момент сказал юбиляр и похлопал старого друга по спине, отчего тот опять вытащил носовой платок.
Два букета, один большой, желтый, другой красный, поменьше, вручили еще в самом начале; теперь настала очередь подарков. Первой на свет появилась книга Ричарда Фукса - ее вручили Эббе с комментарием, что ей, врачу, как никому, необходим здоровый смех. Потом последовали семь подарков Карлу-Эрику - число, символизирующее количество муз, или граций, или добродетелей, смотря по тому, кому он собирается платить налоги (общий смех), и все с ясным намеком на будущую испанскую жизнь.
Бронзовая бычья голова, не меньше полутора килограммов. "Риоха Гран Резерва" семьдесят второго года. Фотоальбом Альгамбры - шестьсот страниц. Путевые заметки об Испании Сеса Нотебума. Пара кастаньет красного дерева. Диск с записью гитариста Хосе Муньос Кока.
- Очень тронут, - сказал Карл-Эрик.
- Зачем так много? - упрекнула Розмари.
- А это и тебе тоже, дорогая наша Розмари, - улыбнулась Рут Иммерстрём, преподавательница обществоведения, религии и истории. - Да, не скоро мы привыкнем к пустоте после вашего отъезда. Арне правильно сказал.
Коллеги дружно отбыли в час дня. Розмари разложила все дары на дубовом комоде под картиной, изображающей битву под Йестильреном, а Эбба отправилась наверх, чтобы поторопить Роберта и сыновей.
- Роберт куда-то исчез, - сообщила она, вернувшись через десять минут, и стала помогать матери мыть тарелки.
- Исчез? Что ты имеешь в виду? Как это - исчез?
- Я имею в виду, что его наверху нет. Неудачно выразилась. Постель застелена. Он уже куда-то ушел. Здесь его тоже нет.
- Кого это нет? - спросила Кристина, появившаяся в дверях в сопровождении мужа в костюме от Армани и сына в матроске, тоже наверняка от кого-то.
- Какое у тебя красивое платье, - сказала Розмари. - Тебе всегда шло красное. Эбба вся в голубом, ты вся красном. Можно подумать, что…
- Спасибо, мама, - оборвала ее Кристина. - Но кого нет?
- Роберта, само собой. - Эбба поморщилась. - Наверное, опять ушел гулять или курить. У него и правда есть над чем подумать. Как в отеле - хорошо спалось?
- Просто отлично, - заверил Якоб.
Кельвин болтался у него на руках, как тряпичная кукла.
С этим ребенком определенно что-то не так, машинально отметила Розмари.
- У тебя усталый вид, Кристина, - констатировала она так же машинально. Ее насторожила бледность дочери. - Я думала, вы хорошо выспались.
- Не просто хорошо, а слишком хорошо. Я переспала. Поздравляю, папа. Поздравляю, Эбба. А где пакет, Якоб?
- О, черт, - спохватился муж. - Он остался в машине.
- Я потом принесу, - успокоила его Кристина. - Еще не время торжественных вручений. Лучше пойди и уложи Кельвина.
Якоб вышел с ребенком на руках. Что она, издевается над мужем, что ли? Вчера я этого не заметила, удивилась Розмари.
- А что у тебя с лицом, папа? - спросила Кристина. - Ты не похож на себя.
- Возраст, возраст, - вставил Лейф.
- Не знаю, - сказал Карл Эрик и провел ладонями по щекам. - Проснулся в полчетвертого и не мог уснуть. Не знаю, что случилось. Такого со мной раньше не было… Устал, должно быть.
- Тебе надо выдернуть волосы из носа, - тихо напомнила Розмари.
- Я думаю, папе надо немного вздремнуть, - решительно заявила Эбба. - Тут с утра толпится народ.
И ведь не только я ничего к ним не чувствую, подумала с горечью Розмари, они и сами друг друга терпеть не могут. Если я сейчас же не приму самарин, загорюсь.
В дверях появились братья Грундт, тщательно причесанные и при галстуках.
- Доброе утро, шалопаи, - гаркнул их отец. - А что это за удавки у вас на шее?
- Теперь, когда все собрались, самое время съесть по бутерброду и выпить кофе, - сказала Розмари Вундерлих Германс-сон.
Глава 11
Во второй половине дня температура упала градусов на пять. Пошел снег. Юго-западный ветер сменил направление и к тому же усилился с трех до восьми метров в секунду. Теперь он дул с севера, но это обстоятельство никоим образом не повлияло на запланированное мероприятие: одним из важных моментов празднования должна была стать прогулка по городу.
Уже двадцать пять лет Карл-Эрик проводил такие двухчасовые прогулки с учениками восьмых классов на уроках обществоведения - хотел привить подрастающему поколению хотя бы поверхностные знания о родном городе и его достопримечательностях. Время года и погода значения не имели. Май, декабрь - неважно. Урок должен состояться так, как задумано.
Ратуша. Музей сапожного ремесла. Старая водонапорная башня. Хеммельбергский сад, Ганский парк и, конечно, прекрасно сохранившаяся кузница Радемахера у небольшого водопада на реке Чимлинге.
Большинству из участников сегодняшней прогулки все это было давно известно, за исключением разве что совсем недавно отстроенной (всего восемь месяцев) новой библиотеки и отреставрированного алтаря в церкви.
Но никто не стал огорчать отца отказом, к тому же после долгого сидения было приятно выйти на воздух. Пошли все, кроме Розмари - она с подругой и добровольной помощницей Эстер Брельдин осталась дома, чтобы накрыть стол к предстоящему торжественному ужину. Роберта на прогулке тоже не было - он так и не появлялся с утра.
- Типично для него, - шепнула Эбба сестре. Отец к этому времени закончил экскурсию по Музею сапожников и знаком приказал компании следовать за ним к улице Линнея. - Даже сегодня не мог проявить обязательность.
- Что значит - типично? - Кристина пожала плечами. - Он свободный человек, как и все мы.
- Свободный? - Эбба сложили ладони и поднесла их к губам, словно старалась вспомнить, что это за понятие. - О чем ты?
- О том, что нечего торопиться осуждать, пока мы не знаем, что его задержало.
- Я и не имела намерения кого-то осуждать. Ты меня обижаешь.
- Тогда прости. - Кристина вытерла сыну нос. - Просто Роберт - слишком уж легкая добыча. А уж для тебя и подавно.
Эбба хмыкнула и взяла мужа под руку.
- Итак, мальчики, - сказал Карл-Эрик, Истинный Столп Педагогики, внукам, - скажите-ка мне, что означает эта дата на портале?
- Тысяча восемьсот сорок восьмой год, - прочитал Хенрик и задумался. - Коммунистический манифест. Хотя я и предположить не мог, что он был написан в Чимлинге. Как их сюда занесло?
Карл-Эрик хохотнул. Ему удалось все же улучить четверть часа для сна, и он чувствовал себя намного лучше.
- Браво, Хенрик! Но ты прав - Маркс и Энгельс, насколько известно, никогда не бывали в Чимлинге. У кого еще есть соображения на этот счет?
- Городской пожар, - без запинки сказала Эбба. - В то время почти весь город был деревянным, и уцелел только дом Лерберга. Говорят, что в доме во время пожара была лишь пожилая служанка, и она молилась так усердно, что огонь пощадил и ее, и здание.
- Совершенно точно! - Карл-Эрик сделал паузу и продолжил с интонацией профессионального гида: - Город в том виде, в каком мы его сейчас видим, начали строить в пятидесятых годах девятнадцатого века. Его спланировали по-новому. Исчезли лабиринты средневековых улочек, возникли Северная и Южная площади, крытый рынок.
- Снег так и валит, - присоединился к лекции Лейф. - Спасибо, догадался сменить резину. А что, вчерашний виски кончился?
- Лейф, я тебя умоляю, - покачала головой Эбба и высвободила руку.
- По-моему, да. Кончился… И в самом деле, куда подевался Роберт? - произнес Карл-Эрик с озабоченной миной.
Он сказал все это подряд, залпом, как будто два этих обстоятельства - выпитый виски и пропавший сын - были как-то между собой связаны, подумала Кристина, и в первый раз ее словно что-то кольнуло - где же брат? Было уже полпятого, за весь день он не появился и не позвонил… Довольно странно… Даже для Роберта странно.
Хотя сейчас он наверняка уже дома на Альведерсгатан и попивает пиво с матерью и Эстер Брельдин.
- Теперь быстро до церкви, а там домой… пора промочить горло, - распорядился Карл-Эрик, опустил наушники на кожаной кепке и двинулся вперед, не оглядываясь на озябших экскурсантов.
- Ну и погода, - посочувствовала Розмари Вундерлих Германссон три четверти часа спустя. Все семейство топталось в прихожей, стряхивая снег с одежды и ища тапочки. - Никто не простудился? А это еще что такое? - Она показала на красно-белые пакеты с едой.