Единственное, что его беспокоило, - легкий шум в ушах. Он начался вчера рано утром, когда в голове что-то щелкнуло, и продолжался и сейчас. Батарея центрального отопления, на которую он поначалу грешил, была ни при чем. Но он решил не обсуждать пока этот вопрос с родными. Особенно с теми, кто мог ни с того ни с сего дать этому явлению какое-нибудь неприятное объяснение.
- Никогда себя лучше не чувствовал, девочка, - сказал он. - И выспался замечательно. Спал как пень.
Глава 15
- Иди и жди в своей комнате, Кристофер, - сказала мать. - Я позову тебя, но сначала мы, взрослые, должны поговорить обо все этом.
Он валялся на своей кровати в Самой Уродливой Комнате в мире. Было уже полдвенадцатого. Обо всем этом. Это означало: мы должны поговорить о Хенрике. После разговоров, припоминаний и сбора свидетельских показаний всем собравшимся в доме на Альведерсгатан в Чимлинге стало ясно, что Хенрика дома нет. За все утро никто его не видел. Все думали, что кто-то другой с ним завтракал, кто-то другой столкнулся с ним на лестнице или слышал, как он плещется в душе… но перекрестный допрос под умелым руководством Эббы показал, что ничего этого не было.
Утром Хенрика никто не видел.
Кое о чем Кристофер догадывался, но у него было достаточно времени, чтобы выбрать линию поведения.
- Нет, мама, утром я его не видел. Когда я проснулся, Хенрик уже встал.
Вообще говоря, Кристофер сказал чистую правду. Хенрик и в самом деле уже встал, когда он проснулся. Он и в самом деле не видел Хенрика утром.
И кто может его обвинить, что он утаил кое-что, тем более что никто не спрашивал. Во всяком случае, пока.
Но через десять - пятнадцать минут все может перемениться. Напряжение возрастет, и мама Эбба наверняка поднимется к нему, чтобы учинить более детальный допрос. Как раз к этому Кристофер сейчас и пытался себя подготовить.
Что она может спросить? Знаешь ли ты что-то, что может объяснить, куда делся Хенрик? Если она поставит такой вопрос, он будет вынужден солгать. Как в воскресенье, когда на скамье подсудимых сидел он сам.
Но это Кристофера не волновало, вернее, волновало, но не слишком. Он понял это, когда проанализировал ситуацию более тщательно. Он обязан защищать Хенрика - нового, промискуозного Хенрика. Они заключили соглашение. На этот раз провинился Хенрик, а не он, и этот невероятный факт сам по себе приносил Кристоферу глубокое моральное удовлетворение. Хенрик, а не он.
И когда Хенрик появится, он должен будет принять удар на себя. И никогда и никому не удастся узнать, что его младший брат утаил от следствия что-то важное. Кристоферу ничто не грозило. Это не ложь, наоборот: это его долг соблюдать заключенный с Хенриком договор.
Brothers in Arms.
Но, конечно, на редкость глупо, даже непонятно, как Хенрик мог так опростоволоситься. Ясное дело, удрал на свое тайное свидание где-то среди ночи, а потом… у Кристофера не было особого желание называть все своими именами. Но что бы там ни было, после того, о чем ему не хотелось думать… наверное, и Хенрик, и тот, другой… или другая, наверное, они решили подремать и просто-напросто проспали! Детский сад какой-то, решил Кристофер. Интересно, что за байку он сочинит, когда вернется?
Мобильник он, понятное дело, отключил. За последний час ему звонили раз десять - срабатывал автоответчик. Непохоже на Хенрика. Непонятно, что там напридумывали взрослые… папа, например, предположил, что Хенрик пошел покататься на лыжах! Когда выяснилось, что в доме нет не только лыжных костюмов и ботинок, но даже самих лыж, лыжная пробежка превратилась в просто пробежку: побежал размяться перед завтраком. Но потом и эту теорию отвергли: никому не придет в голову заниматься джоггингом в такой снегопад, и тем более Хенрику.
Никто пока особого волнения не выказывал, но, может быть, только при нем? Иначе зачем его отослали в эту СУКу, Самую Уродливую Комнату в мире? Хотят обсудить положение без него, значит, все не так просто. К тому же исчез не один человек, исчезли двое. Хотя взрослые как будто и не замечают этого совпадения. Или это только при нем? Дураки, они же не знают, а он знает…
Старый болван, мысленно обругал он Хенрика - и удивился: никогда раньше он даже в мыслях не решался унизить брата. Но ведь из-за него, из-за этого растяпы Хенрика, он теперь вынужден лгать матери в лицо! Всего два дня назад он и представить такое не мог.
Ну что ж, солгу на голубом глазу, буду держаться до последнего. Как договорились… а все же, куда мог подеваться Хенрик?
Он посмотрел на тоскливый рисунок обоев и почувствовал неприятный холодок в животе. Куда мог деваться Хенрик?
Странно… и, что там скрывать, страшновато. Что с тобой случилось, Хенрик?
Он словно ждал, что на обоях появится ответ, скажем, проступят белые буквы "сейчас приду". Но обои оставались такими же зелеными, а светлые полоски выглядели еще гаже, чем обычно.
- Кристофер, нам надо все выяснить досконально. Ты согласен?
- Конечно, - сказал Кристофер.
- Хенрика нет, и мы не знаем, где он.
Кристофер попытался одновременно кивнуть и покачать головой, чтобы таким образом выразить абсолютную готовность правдиво ответить на все вопросы.
- Похоже, что он ушел очень рано утром или?..
Кристофер не стал заполнять возникшую паузу.
- …или ночью, - закончила Эбба.
- Не знаю. Я ничего не заметил ни ночью, ни утром. Очень крепко спал сегодня.
Мама Эбба посмотрела на него пронизывающим стальным взглядом, но он, как ему показалось, выдержал этот взгляд. Сейчас он, по крайней мере, не чувствовал себя на скамье подсудимых, и это облегчало задачу. Намного облегчало.
- Он ничего тебе не рассказывал?
- О чем?
- Не знаю, Кристофер. Может быть, собирался уйти куда-то на пару часов.
- Нет… ничего такого он не говорил.
- Ты уверен?
- Конечно.
- Но у меня такое впечатление, что ты…
- Что - я?
- Что ты не особенно удивлен его отсутствием.
- Как это?
- Мне кажется, ты не удивлен его отсутствием, и это странно… и я пытаюсь понять, почему ты не удивлен.
Это был опасный выпад, и он парировал его единственным возможным способом:
- Не удивлен? Не понимаю, о чем ты говоришь. Я понятия не имею, куда делся Хенрик, и удивлен точно так же, как и все.
Она помедлила секунду и отступила. Прямая атака не удалась.
- Хорошо, Кристофер. Я тебе верю. И все же… попробуй вспомнить, может быть, он что-то сказал? Или намекнул? Любая деталь важна. Вы же наверняка болтали о всяких мелочах.
Кристофер прикусил нижнюю губу, изображая напряженную работу мысли.
- Нет… нет, мама, ничего такого не припомню.
- Как тебе показалось, Хенрик… не показался ли он тебе немного странным в эти дни? Вы же не виделись всю осень. Тебе не приходило в голову, что он изменился?
Прямое попадание, мамочка. Если бы ты только знала, насколько изменился твой любимчик, тебя бы удар хватил. И когда-нибудь… может, когда-нибудь и придет такой момент, когда я смогу все это высказать.
- М-м-м… да нет, - сказал он вслух. - Нет, странным он мне не показался. Скоро явится, и все выяснится. Может быть, он решил, что вы собираетесь ехать после ланча. Или пошел покупать рождественские подарки.
Эбба, казалось, некоторое время обдумывала предложенную Кристофером версию, но потом вновь пристально уставилась на сына. Но тот был непоколебим.
- О чем вы говорили вчера вечером?
А это уж не твое дело, госпожа прокурорша, сформулировал он и внутренне усмехнулся.
- Ни о чем особенном. Он сказал пару слов про Упсалу.
- Вот как? И что же он сказал про Упсалу?
- Что учиться интересно, но довольно трудно.
- Он упоминал Йенни?
Кристофер подумал.
- Разве что так, мальком.
- Мельком.
- Что?
- Мельком. Ты сказал - мальком. Малек - это малек, а мельком - значит, мимоходом.
- Извини.
- Неважно. И ничего другого?
- В смысле, о чем мы говорили?
- Да.
- Немного о дяде Роберте.
- В самом деле? И к какому же выводу пришли?
- Ни к какому. Разве что он ведет себя как-то странно.
- Еще бы, - буркнула Эбба. - Но это к делу не относится. На сегодняшний день меня мало интересует ваше мнение о моем брате. Но если вспомнишь что-то насчет Хенрика, то мы - и я, и папа, и дедушка, и бабушка - настоятельно просим, чтобы ты с нами немедленно поделился.
- Конечно. - Кристофер изобразил легкое возмущение, и, по-видимому, ему это удалось. - Ты что думаешь, мне не хочется поскорее отсюда уехать? Знал бы что-то, тут же сказал.
Она сделал короткую заключительную паузу.
- Хорошо, Кристофер. Я тебе верю.
И Эбба вышла из комнаты.
Болван, болван, старый болван, подумал Кристофер, когда за матерью закрылась дверь. Где тебя носит?
Он посмотрел на часы. Без одной минуты двенадцать.
В два часа снова пошел снег. В доме Германссонов только что закончился ланч - истербанд с тушеной картошкой; Карл-Эрик очень любил это блюдо, но сегодня ел без аппетита. Впрочем, аппетита не было ни у кого. Ели едва ли не в полном молчании, потом перешли в гостиную пить кофе с пончиками, но и там продолжали молчать. Кристофер кофе не пил. Он прихлебывал рождественский муст и изучал выражение лиц взрослых. Что, интересно, у них в голове? Он угадывал раздражение, недоумение, тревогу. Фрустрация - вспомнил он ученое слово. Все вопросы, которые можно задать, уже заданы, и никому не хотелось начинать по второму кругу. Все догадки, все рассуждения были пережеваны раз десять. Машину уже загрузили, она стояла в полной готовности перед воротами гаража. Проблема была только в том, что один из пассажиров исчез.
Страх. Пока еще никто не упомянул это слово. Никто не хотел его произнести, держали под замком, но Кристофер ясно чувствовал, что его преимущество перед остальными, преимущество знания, постепенно исчезает - ему тоже становилось все страшней и страшней. Конечно, он знал больше, чем другие. Он знал, что Хенрик ночью ушел на тайную встречу с любовником по имени Йенс (хотя полной уверенности у него не было: откуда в Чимлинге взяться Йенсу?). Ушел и ушел, но почему он не вернулся утром или хотя бы к ланчу? Этот вопрос становился все более навязчивым с каждой минутой.
Хенрик исчез. Роберт исчез. Ничего более странного в жизни не видел, решил Кристофер Грундт.
- Пять минут третьего, - бесцветным голосом произнесла Розмари Вундерлих Германссон, словно это сообщение могло навести на какую-то мысль.
Единственным результатом ее слов было то, что на виске Карла-Эрика вздулась вена и начала сокращаться и извиваться, как дождевой червяк, - уже не в первый раз за утро, подумал про себя Кристофер. Значит, дед тоже не в своей тарелке. И еще у него что-то странное с веком, нависает над глазом, и вид, как у пьяного. Но в том, что дед за сегодня не выпил ни капли, он был совершенно уверен.
У папы Лейфа, напротив, нависали оба века, они почти закрывали глаза, и Кристофер решил, что он сейчас заснет. Отец был непривычно молчаливым, по нему было видно, что у него нет никакой теории, которая могла бы объяснить пропажу их непогрешимого, по крайней мере до сегодняшнего дня, сына.
Мама Эбба ушла в себя, словно бы сосредотачивалась перед сложной операцией, чреватой серьезными осложнениями. Или решала уравнение, где в ответе должен быть Хенрик, но подхода к решению никак не могла найти, хотя уж кто-кто, а она должна была бы решить это уравнение сразу.
Кристофер вздохнул и без особого желания взял еще пончик. Тушеная картошка лежала в желудке тяжелым комом, и он начал подумывать, не пойти ли ему наверх и не поспать немного - и картошка рассосется, и время пройдет быстрее. Нет, все же лучше остаться и быть в курсе событий - что случилось? Или не случилось?
А вот что и в самом деле случилось: дед Карл-Эрик встал с кресла, сунул руки в карманы брюк и подошел к окну. Покачался немного с пятки на носок, не поворачиваясь к собравшимся, и произнес следующее:
- Дело обстоит так. В четыре часа мы, Розмари и я, должны быть в банке. Посмотрим, удастся ли вам уехать до этого времени.
- Совершенно ясно, что они… - начала Розмари, но осеклась, почувствовав, как ее захлестывает ярость. - Ты в уме, Карл-Эрик? Какой сейчас банк?
- А что - сейчас? - Карл-Эрик повернулся к ней. - У нас назначено время. Нас ждет Лундгрен, и семья Синглёв притащится аж из Римминге…
- Аж из Римминге! Подумаешь! Самое большее - тридцать километров. Как притащатся, так и утащатся. - Розмари уже не сдерживалась. - Тебе что, невдомек, что мы не можем оставить Эббу и Лейфа… и Кристофера одних в таком положении? Ты ведешь себя как психопат. Позвони и отмени встречу.
- Ну, знаешь…
У него на виске вздулась еще одна, доселе никак себя не проявлявшая вена. Но он не успел развить мысль, начатую словами "ну, знаешь", как его прервала Эбба:
- Папочка, пожалуйста, не сейчас. И мамочка, любимая, вам вовсе не надо ничего отменять. Это курам на смех - почему пять человек должны сидеть и ждать одного? Троих вполне достаточно. И к тому же… к тому же… я забыла, что хотела сказать.
Эбба внезапно заплакала.
Кристофер поначалу даже не понял, что это - он никогда не видел мать плачущей. Во всяком случае, не помнил. Но и плакала она довольно странно: звуки плача напоминали мотор, который ни в какую не хочет заводиться. Плечи поднимались и опускались, она начала дышать часто-часто, со странными всхлипами. Действительно, как мотор, подумал Кристофер, что-то разладилось с зажиганием, и каждый цилиндр всхлипывает сам по себе, никак не согласуясь с остальными.
Было похоже, что она никогда в жизни не плакала и плохо представляет, как это делается.
И другие тоже не сразу догадались, что с Эббой; первой спохватилась Розмари - она подошла к дочери и стала гладить ее по спине. Лейф поспешил на помощь и похлопал Эббу по голове, а Кристофер стоял посреди комнаты, не зная, как в таких случаях поступают примерные сыновья.
А как они поступают, примерные сыновья? Как он может помочь плачущей матери? Да, конечно, это его мать, но он был совершенно убежден, что его поглаживание или похлопывание никак ее не утешит. Ему было очень неприятно, даже страшно видеть мать такой беспомощной. Он посмотрел на деда, и ему показалось, что тот застыл в такой же нелепой нерешительности, что и он сам.
Черт подери, подумал Кристофер, и сжал зубы - ему стало так жалко мать, что и сам готов был расплакаться. Мама плачет. Дело серьезное. Возвращайся же, старый болван Хенрик. Уже не смешно.
Но Эбба довольно быстро успокоилась. Остановились на том, что Розмари и Карл-Эрик все же поедут в банк. Оформить бумаги займет не более часа, а если Хенрик к их возвращению не появится, они позвонят в полицию.
Только никакой суеты.
Никто не спрашивал мнения Кристофера насчет этого плана, но, когда он вернулся в Самую Уродливую Комнату, мрачно подумал, что даже если бы его кто-то спросил, он не знал бы, что сказать.
Часы шли, снег продолжал падать медленными, тяжелыми хлопьями. Эббе иногда казалось, что снег даже не падает, а висит неподвижно, как тюлевая занавеска с белыми узелками.
Розмари и Карл-Эрик вернулись из банка - все было договорено и скреплено подписями. Кристофер к этому времени поспал минут сорок, а потом лежал просто так, ни о чем не думая.
Он спустился вниз, услышав, что приехали дед с бабушкой. Что все это время делали отец с матерью, он не знал, но они появились в кухне в ту же секунду, словно ждали за дверью.
Бабушка посмотрела на Эббу - та покачала головой. Глаза у нее были красные. Кристофер понял, что она почти все это время проплакала, и он чувствовал себя совершенно беспомощным. С ним такого никогда не было. Это можно было бы назвать паникой, если бы чувство возникло мгновенно, но он мучился уже несколько часов.
После коротких переговоров все посмотрели на Карла-Эрика - настал час и ему выполнить свои обязательства по договору.
Он стоял с трубкой в руке и ждал ответа - после нескольких переадресовок. Часы пробили дважды - половина седьмого. Среда, 21 декабря. Роберт Германссон и Хенрик Грундт бесследно исчезли.
Глава 16
Инспектор Гуннар Барбаротти вполне мог бы носить имя Джузеппе Ларссон.
Его появление на свет 21 февраля 1960 года совпало с другой знаменательной датой, а именно: отец Джузеппе Барбаротти и мать Мария Ларссон пришли в этот день к соглашению по одному-единственному вопросу - никогда больше не попадаться друг другу на глаза.
Во всем остальном их мнения не совпадали. Например, Джузеппе считал, что мальчика (3880 граммов, 54 сантиметра) следует назвать на итальянский манер, шведские имена звучат уж очень по-мужицки, и вообще шведский язык - это язык отмороженных придурков. Если мы хотим обеспечить мальчику хороший старт в жизни, начинать надо с имени.
Мама Мария и слышать не хотела про эти средиземноморские бредни. Сыну надо дать нормальное шведское имя: если мальчик пойдет в школу с таким мафиозно-макаронным именем, его поднимут на смех и будут травить. Так что пускай Джузеппе-отец подстрижет свои усики и убирается в теплые края - имя ребенка его не касается.
На это Джузеппе с полной серьезностью возразил, что вопрос для него так важен, что он готов немедленно жениться на Марии и таким образом получить законные права назвать сына так, как считает нужным. И все прочие права тоже.
В конце концов старшая сестра Марии, Ингер, дала ей мудрый совет. Ингер без всякой мужской помощи справлялась с сосисочной в Катринехольме, так что ума ей было не занимать. Она сказала, что итальянский язык красивый и древний, что презирать его не следует, а нужно сделать вот что: скомбинировать. Когда комбинируешь, результат всегда лучше. Надо смотреть на вещи шире. Сама посуди - сосиска с булкой куда вкуснее, чем булка с булкой или даже сосиска с сосиской.
В результате мальчика называли Гуннаром - в честь рано умершего брата, но фамилия осталась отцовской - Барбаротти. Наполовину удовлетворенный таким решением, молодой отец, покуда Мария еще лежала в родильном отделении, покидал вещи в чемодан и отбыл домой в Болонью. Все сошлись на том, что Гуннар Барбаротти звучит куда лучше, чем Джузеппе Ларссон - такой вариант совсем уж ни в какие ворота.
Так что, если быть до конца точным, молодые родители пришли к соглашению не по одному-единственному, как мы сгоряча упомянули вначале, а по двум вопросам.