По-прежнему не сводя глаз с Юрия Петровича, она налила себе воды из графина и, едва пригубив, поторопилась продолжить:
- Когда мы подъехали, к машине вышел парень-охранник, спросил, к кому я, я объяснила. Он сходил, что-то проверил, вернулся и пригласил меня войти. Ворота так и не открылись, и машину на территорию не пропустили. Мне вообще пришлось ее отпустить, потому что не знала, сколько мы будем разговаривать. Охранник проводил меня немного, показал, куда идти дальше, и вернулся к воротам.
- То есть до коттеджа он с вами не дошел? - спросил Гордеев.
Она отрицательно покачала головой:
- Нет. Там в "Березках" всего две улицы, он проводил меня на нужную и сказал, что участок Герасимовой пятый слева. Но участки там большие, я шла несколько минут, пока добралась до пятого, еще переживала, что опаздываю. Я же не знала, что придется потратить столько времени, могла бы приехать на десять минут раньше. А тут еще начал накрапывать дождь, я снова переживала, можно ли вызвать отсюда по телефону такси или, может быть, кто-нибудь, например, из охранников Герасимовой подбросит меня до города, раз уж она вытащила меня в такую даль…
- Вы отыскали участок Герасимовой, и? - напомнил Юрий Петрович.
- Да, там были еще одни ворота и что-то вроде калитки или двери. Рядом с калиткой звонок с переговорным устройством. Я вначале позвонила, но мне никто не ответил, а потом я увидела, что калитка приоткрыта. Улица там достаточно ярко освещена фонарями, а сразу за калиткой во дворе - полумрак, но после яркого света мне показалось, что совсем темно, только в глубине двора светятся окна. Я постояла, чтобы глаза привыкли, разглядела дорожку… Не дорожку даже - широкую подъездную аллею, от ворот она, немного петляя, тянулась к дому, с двух сторон высокая живая изгородь, а за изгородью - деревья, я не разобрала какие. Я сделала буквально пару шагов, вижу, на земле что-то белеет. Я наклонилась и увидела, что на дорожке лежит лист бумаги, придавленный камнем. Следователь мне не верит, но этот лист там был и камень был.
- Я разве говорю, что вам не верю? - ободряюще улыбнулся Гордеев. - Я верю, продолжайте, пожалуйста.
Она отпила еще глоток воды и смущенно спросила:
- У вас случайно нет аспирина? Меня немного знобит, простудилась, наверное, вчера…
Аспирин у Юрия Петровича был. С некоторых пор он взял в привычку всегда иметь при себе аспирин, валидол, лишнюю пачку сигарет и пару запасных носовых платков. Иногда именно такой мелочи может не хватить для установления нужных отношений с клиентом.
Приняв таблетку, Пухова без напоминаний вернулась к прерванному рассказу:
- Мне и самой этот камень с бумажкой под ним кажется странным, и тогда показался. Но я подумала, а вдруг Герасимова где-то в гараже или в другом конце сада или, может, ей нужно было срочно куда-то на минутку отлучиться, мало ли. Вот она и оставила мне записку. Правда, почему не на крыльце, например, там и свет, и вообще… И еще я даже подумать не могла, что она там одна, то есть мне мог кто-нибудь объяснить, где она, попросить подождать. Но камень я все-таки подняла, взяла бумажку, но там ничего не было написано.
- Вы уверены? - переспросил Гордеев. - Вы же сказали, что во дворе было темно.
- Когда глаза привыкли, уже было не очень темно. Может быть, если бы там было что-то написано, мне и трудно было бы разобрать, но там ничего не было, это я точно видела. Ничего, абсолютно чистый лист, с двух сторон.
- И что вы с ним сделали?
- Вернула обратно под камень. Еще посмеялась про себя: мало ли, может, это дети Герасимовой в какие-нибудь поиски кладов играют, наверное, у нее же есть дети…
- Есть, но уже вполне взрослые. - Утром Юрий Петрович успел просмотреть все, что было в утренних газетах о Герасимовой, упоминался там и ее двадцатилетний сын, который учится сейчас в Германии.
- Взрослые? - Пухова была удивлена. - Когда мне следователь сегодня сказал, что мои отпечатки были обнаружены на орудии убийства, я сразу вспомнила этот камень. Я тогда его, конечно, не рассматривала, но на ощупь он показался мне гладким с одной стороны и колючим с другой и странно теплым. Наверное, это и был тот кусок гранита, которым ее убили. Наверное, тогда на нем и остались мои отпечатки, но я ее не убивала…
- Вы были без перчаток? - спросил Гордеев. - Было ведь довольно холодно.
- Я практически не ношу перчатки, разве что в очень-очень сильный мороз.
- Понятно. И, положив камень на место, вы пошли по дорожке дальше, так?
- Да, в доме и на веранде горел свет. Там перед домом дорожка раздваивается: более широкая часть, которая для машин делает петлю вокруг такого… маленького пруда, что ли, а узкая часть идет к крыльцу, и эта узкая дорожка тоже с двух сторон обсажена живой изгородью. Я хотела уже подниматься на крыльцо, когда заметила справа от дома большую беседку со стеклянной крышей - что-то вроде оранжереи, там всюду на столе, на полу стояли горшки с хризантемами. И мне показалось, что кто-то лежит на полу в беседке. На спине лежит. Я видела только ноги, но носки, узкие такие носки светлых женских сапожек или туфель торчали вверх. Я вообще ничего не поняла, хотела подойти поближе, и тут кто-то набросился на меня сзади. Он обхватил меня одной рукой за шею, а в другой у него был какой-то железный трезубец, вроде вилки с загнутыми зубьями. Следователь сказал, что это были маленькие грабли, которыми не в огороде работают, а рыхлят землю как раз в таких цветочных горшках, как были в той беседке, у Герасимовой, кажется, было хобби - цветы всякие…
- И этими граблями нападавший вас поранил?
- Да, он прямо сзади, вывернутой рукой несколько раз попытался ударить меня прямо по лицу. Я уворачивалась, но один раз он все-таки расцарапал мне щеку. Потом он чуть-чуть ослабил левую руку, которой держал, и я выскользнула. Он попытался снова меня поймать, но получилось - только толкнул, я там упала на какую-то клумбу, не знаю уж, как успела вскочить. Обратно к калитке бежать я не могла, он был там, поэтому я, даже не оглядываясь, побежала мимо беседки через какие-то клумбы.
- То есть нападавшего вы не видели?
- Нет.
- Но вы говорите о нем как о мужчине, могла это быть женщина или подросток?
- Я видела руки в черных кожаных перчатках. Руки были большие, мужские, и держал он меня вначале очень крепко, как сильный здоровый мужчина. Еще перчатки у него были странно заправлены в рукава кожаной куртки и манжеты застегнуты.
- Он ничего не сказал?
- Ничего. Только сопел. Наверное, он не очень высокий, я чувствовала его сопение совсем чуть-чуть сверху. Значит, он, может быть, на десять сантиметров выше меня, может, на пять, не больше.
- Вы не кричали, не звали на помощь?
- Нет, по-моему, если бы я закричала, он бы меня убил.
- И разглядеть, кто лежал в беседке, вы тоже уже не смогли, так?
- Так. Когда он напал, он оттащил меня немного назад, и даже ног в беседке уже видеть не могла, а потом я побежала, глядя только вперед. Там стояли редкие тонкие, наверное молодые, деревья, я проскочила между ними и уперлась в заднюю стену сада. Мне казалось, что он гонится, у меня так колотилось сердце, я не знала, что делать дальше. Я просто пошла, ощупывая забор, и наткнулась на еще одну открытую калитку. Выскочила, думала, попаду уже на улицу. Еще мелькнула мысль: зачем такая охрана на въезде, если можно просто зайти с улицы через калитку. Но за забором Герасимовой оказался еще один забор - бетонный. Я побежала вдоль него, хотела добраться до тех ворот, через которые пришла, позвать на помощь охрану. Но потом увидела дыру - бетонные плиты в одном месте разошлись настолько, что можно было между ними пролезть. И я выскочила наружу, увидела трассу, фары машин. Тут я первый раз оглянулась, сзади никого не было, но у меня уже не осталось никаких сил. Я вышла на обочину, остановила машину и попросила отвезти меня в город.
- Но когда вы оказались вне опасности, почему вы тут же не позвонили в милицию? - искренне удивился Юрий Петрович.
- Не знаю. - Пухова смотрела на него широко открытыми глазами, беспомощно, словно сама не понимала, как можно было рыть себе яму собственными руками. - От страха я вообще ни о чем не могла думать. Мне так хотелось, чтобы все это оказалось дурным сном… Совершенно механически я не поехала домой, а пошла к подруге, наверное, хотела отдышаться, успокоиться и обо всем спокойно подумать. Но в новостях сказали, что Герасимову убили, и тут я совсем потеряла голову. Хотела уже бежать в милицию, а они меня опередили. Если бы я позвонила…
История сослагательного наклонения не терпит, подумал Юрий Петрович. Но если бы она позвонила, возможно, следователь более благосклонно отнесся бы к ее рассказу, по крайней мере, взялся бы отработать таинственного нападавшего. Пуховой о том, что версия с присутствием третьего, неизвестного, лица не рассматривается следствием даже как запасная, Гордеев решил не говорить. Он спросил:
- Ознакомил ли вас следователь с актами экспертиз?
- Да. Моя кровь на граблях, но я вам объяснила, откуда она взялась, кровь Герасимовой на моем плаще - наверное, тот, кто на меня напал, испачкал и плащ, мои отпечатки на камне. Он мне не верит, но я спросила: какой мне смысл был убивать Герасимову, зачем я ее убила? Он Не знает, и я не знаю, никто не знает. Разве на суде поверят в убийство без причины?
- Дегтярев уже знает причину.
- Правда?
Она совершенно точно не испугалась, Юрий Петрович очень внимательно следил за ее лицом. Она не испугалась, что тайное стало явным. Она была удивлена, ей было любопытно…
А Дегтярев-то был уверен, что Герасимова рассказала Пуховой о том, что ФСБ использовало Влада в качестве осведомителя, что Пухова от этой новости пришла в бешенство и выместила свое бешенство на Герасимовой как представителе бездушной власти, убившей ее сына. Но с Пуховой Дегтярев об этом еще не говорил, заявление Чистякова прозвучало уже после того, как первый допрос закончился. А второго допроса, скорее всего, не будет до завтра.
Неужели сейчас она услышит об этом впервые? Юрий Петрович постарался найти самые обтекаемые формулировки, чтобы максимально смягчить удар:
- Герасимова располагала документом, доказывающим, что ваш сын не был обыкновенным скинхедом. Он вообще не был скинхедом по убеждению. Он согласился сотрудничать с ФСБ и поэтому вступил в "Штурмовые бригады 88".
Пухова не бросилась на него с кулаками и не стала ломать мебель. Она молча переваривала новость. Без слез, без истерики, все так же глядя прямо в глаза Гордееву. Только вряд ли она продолжала его видеть и вряд ли понимала сейчас, кто она и где она.
Юрий Петрович понял, что продолжать разговор бесполезно.
Николай Хромов
14 ноября
- И ради этого вы меня разбудили?! - Вождь был помят и бледен, вокруг глаз залегли темные круги. Он сидел в потертом махровом халате и шлепанцах на босу ногу, одной рукой подпирая раскалывающуюся с бодуна голову, другой с трудом удерживая бутылку пива. - Лена!!! Ну где ее носит?!
Лена убежала за водкой. Убежала пять минут назад, так что возвращения ее можно было ждать минут через пятнадцать: ближайший ларек в десяти минутах ходьбы. А потом еще ждать, пока вождь поправит здоровье…
- Вам нужно немедленно уехать! - Наташа Шаповал была не в силах ждать. - Немедленно!
Вождь впал в какое-то оцепенение, сидел совершенно неподвижно и медленно-медленно мигал. Казалось, он спит. Шаповал потрясла его за плечо. Он, встрепенувшись, отпрыгнул вместе со стулом:
- Голова моя-я-а! - Бросив пиво, обеими руками сжал виски.
Шаповал подала ему две таблетки аспирина.
- Внизу ждет машина, мы нашли вполне безопасное место.
- Заче-е-ем?
- Там можно пересидеть пару недель, пока не уляжется шум.
- Заче-е-ем?
- Герасимова убита. С минуты на минуту здесь будет полно милиции или фээсбэшников…
- И ради этого вы меня разбудили?! Ле-е-на!!!
- Одевайтесь, мы подождем внизу.
- Лена!!!
- Она еще не вернулась, - подал голос до сих пор молчавший Сидорчук.
Они примчались сюда вдвоем с Шаповал, как только узнали из утренних новостей об убийстве Герасимовой. Вечерние новости прошли мимо: вчера, после погрома в "Ямайке", в "Белом кресте" была грандиозная оргия, и, честно говоря, Сидорчук сам не слишком хорошо себя чувствовал, но нашел силы собраться. А вождь? Сидорчук наблюдал за ним, не скрывая презрения: руины! И этот человек хочет управлять Россией!
- Там под раковиной посмотри, - промычал вождь, - может, осталось со вчера?..
- Я?! - Сидорчук побагровел от возмущения. - Я вам кто?!
- Я посмотрю. - Шаповал бросилась к раковине, под ней на полу стояли длинные ряды пустых бутылок. В четырех или пяти на дне осталось по нескольку капель, вместе набралось грамм тридцать. - Только потом мы сразу уедем, хорошо?
Вождь жадно высосал "огненную воду" и тыльной стороной ладони вытер губы:
- Зачем?
- Герасимова убита, первым делом начнут хватать наших…
- Убита?
- Герасимова?
- Да, Герасимова убита. Кто-то забил ее камнями до смерти.
- Ты? - вождь удивленно воззрился на Сидорчука.
- Что - я?
- Твоя работа, орел? Молодца! Сука была Герасимова. Собаке - собачья смерть!
- Я тут вообще ни при чем, - заверил Сидорчук.
- Врешь! Не ври, страна должна знать своих героев! - Тридцать грамм водки практически явили чудо. Вождь оживал на глазах: разглаживались морщины, розовело лицо, язык уже почти не заплетался, а рука держала бутылку пива твердо и уверенно. - Вот когда я был суворовцем…
Эту историю и Сидорчук, и Шаповал знали наизусть. Биография вождя целиком приводилась в "Началах Русизма" как иллюстрация к основополагающему тезису "кровь определяет судьбу", в том смысле, что русский по крови не станет жидо-масоном, как бы ни вынуждали его к этому обстоятельства. Так вот, будучи курсантом Суворовского училища, вождь не побоялся сказать в лицо командиру-казаху, что не станет выполнять приказы "урюка", ибо это унижает его достоинство, за что и был отчислен. Впоследствии, с боем закончив среднюю школу и добравшись до высшей, Вождь успел поучиться на факультете журналистики, на историческом, даже на биологическом, но верность убеждениям и смелое их отстаивание неизменно приводили к тому, что его отчисляли или он сам уходил, громко хлопнув дверью. В 92-м он вступил под знамена Баркашова, но и там не нашел возможности отдать себя целиком делу освобождения русского народа, а потому в 94-м сплотил вокруг себя единомышленников - так родилось ВНПД.
Сидорчук тоже мог бы поведать народу свою биографию. Она была, конечно, покороче - все-таки двадцать лет разницы в возрасте, но не менее поучительной. В 93-м, в шестнадцать лет, он пришел в скинхеды. Тогда еще не было "Штурмовых бригад 88", организация вообще никак не называлась. Они издавали журнал "Под ноль" и нещадно били каждую нерусь, а их били в ментовских камерах, а потом отпускали и они снова шли на улицы и снова кровянили черные рожи! Тоже зов крови, тоже подтверждение основополагающему тезису, только вождь один, а значит, и биография в "Началах" должна быть одна…
Шаповал тревожно посматривала на часы, а вождь с упоением вспоминал детство, кажется давно забыв, к чему он вообще начал эту историю.
- Лена?! - История оборвалась на полуслове: вернулась Лена с водкой и горячими пирожками с капустой. - Лена!..
- А в магазине сказали, что арестовали ночью убийцу этой Герасимовой! - сообщила Лена, споро полоща стаканы и вываливая пирожки на тарелку. - Фамилия ее Пухова, вроде бы это мать того парня из твоих, помнишь, Сидорчук, которого хачи убили?
Шаповал и Сидорчук недоуменно переглянулись:
- Влада Пухова?
- Не знаю, Влада, не Влада, - отмахнулась Лена. - Бабы этой фамилия - Пухова. И сказали, что сын ее был в "Штурмовых бригадах 88" и его убили.
- Так мы никуда не едем? - все еще не оправившись от удивления, спросила Шаповал.
Вождь налил себе полный стакан водки и с наслаждением не спеша выпил.
- Врут! - гаркнул он на выдохе. - Все врут! Ты мне, Сидорчук, скажи, только мне. Как на духу. Как на исповеди. Твоя работа?
- Не моя, - отрицательно замотал головой Сидорчук.
- Не дрейфь! - настаивал вождь. - Мы тебя так спрячем, что ни одна собака не найдет.
- Да не делал я этого! Может, и собирался… планировал, но не успел.
- Опередил, значит, нас кто-то?
- Опередил, выходит.
- Но мы не можем остаться в стороне и просто промолчать! - воскликнула Шаповал. - Физическое и моральное уничтожение таких, как Герасимова, - это наше дело…
- Угу, - кивнул вождь. - Всех их надо душить, душить и еще раз душить! А еще лучше вешать на фонарных столбах! И табличку на грудь "Jude"! Жидов и иуд - в гроб!
- Можно собрать пресс-конференцию и, объяснив, что мы к делу непричастны, тем не менее выразить моральную поддержку Пуховой, - продолжала разглагольствовать Шаповал. - Можно через прессу же предложить ей членство в ВНПД, можно весь следующий номер партийной газеты полностью посвятить ей. Особенно если сделать две большие статьи: "Пухова" и "Герасимова", патриот поневоле и предатель по совести, а?
- Врут подлые фээсбэшники, - промычал вождь, запихиваясь пирожками. - Ни за что не поверю, что баба смогла такое. Как, говорите, ее прикончили?
- Забили булыжником, - подсказала Лена.
- Во-во! Забить булыжником - не бабское это дело. Тут такая энергетика! Такая энергетика! А сколько аллегорического смысла?! Собака - друг человека, змея - враг человека. Кого забивают камнями и палками? Змею! Собаку кормят и любят. А змею, пригретую на груди русского народа, как шлюху вавилонскую, забивают каменьями!
Лена восторженно захлопала в ладоши, на глазах у нее блестели слезы.
- Как я раньше до этого не додумался!.. - посетовал вождь. - Булыжник - оружие простого русского народа, могильщика жидов-захребетников. И этот булыжник обрушился всей своей всенародной мощью на голову… - он так разволновался, что не мог найти подходящего слова, - на голову…
- На голову продажной политиканши, - закончила за вождя Шаповал.
- Точно! Сейчас же сяду писать статью.
- При чем тут статья?! - возмутился Сидорчук. - Нас кто-то опередил, кто-то заработает очки там, где мы могли бы это сделать. Надо срочно устроить еще одну грандиозную акцию! Вчерашняя вылазка с лумумбовцами не идет ни в какое сравнение с масштабами убийства Герасимовой. Предлагаю выбрать еще десяток депутатов - жидов или "урюков" - и тоже забросать их камнями, а еще лучше - гранатами!
- Эт-то уже анархизм, Сидорчук, - возразил вождь. - Мы тебе не экстремисты-лимоновцы, мы - партия! Решение о такой акции надо принимать организованно на политсовете…
- Мы тут уже три пятых политсовета. Давайте примем решение!
Вождь поднял вверх указательный палец и нравоучительно заметил:
- На данном историческом этапе ВНПД надо не распыляться по пустякам, а копить силы для будущих великих побед!
- Каких побед?! Сколько можно вязнуть в пассивности и соплежевании, сколько можно толочь в ступе одну и ту же воду?!
- Ты?! - задохнулась от негодования Шаповал. - Что ты называешь водой в ступе?