Роман известного писателя Валерия Дмитриевича Поволяева (1940 г.р.) необычайно увлекателен. Остросюжетные, динамичные, жутковатые ситуации, как в калейдоскопе, сменяют одна другую. Деньги, деньги… любыми средствами ведут героев к совершению преступлений. Одно преступление, второе, третье… Разрушая свои жизни, они рушат и жизни своих детей.
Валерий Поволяев
Первый в списке на похищение
© Поволяев В.Д… 2014
© ООО "Издательство "Вече", 2014
© ООО "Издательство "Вече", электронная версия, 2014
Сайт издательства
20 сентября, среда, 8 час. 15 мин.
Утром вместе с водителем к Белозерцеву приехал охранник Сергей Агафонов. Агафонов отличался от других охранников – был совершенно незаметен, как разведчик, выполняющий на вражеской территории важное задание, – мог пройти в двух метрах от кого угодно, даже около самого Белозерцева, который знал его очень хорошо, и остаться совершенно неузнанным. Словно бы на Агафонова была надета шапка-невидимка.
Он никогда не рядился в крикливую пятнистую форму с офицерским поясом и портупеей, как другие охранники, никогда не носил десантных ботинок, хотя в Афганистане служил в знаменитом "полтиннике" – десантном полку, попадавшем в такие передряги, какие даже самый изощренный сочинитель не в состоянии выдумать, не носил и шелковых штанов с лампасами, кожанки и футболки с надписью "босс": Агафонов всегда был Агафоновым, самим собой – четким, жестким, невидимым.
– Здассте вам!
Ирина Белозерцева улыбнулась:
– Ну почему "вам", Сережа? Почему во множественном числе?
– Так положено, Ирина Константиновна, – Агафонов приподнял плечи и на улыбку ответил улыбкой – неожиданно застенчивой, смущенной.
– Не приставай к человеку с необязательными расспросами, – сказал Белозерцев. – Он при исполнении.
– А что, раз при исполнении, то, значит, глух и нем? Так, что ли?
– Считай, что так.
– Когда я ем, я глух и нем. Ах-ах-ах, какие строгости! Сережа, может быть, вам чашку кофе?
– Нет, Ирина Константиновна, спасибо.
Ребята из охраны всегда, даже в прежние благословенные "политбюровские" и "капеэсэсные" времена, когда на охранников смотрели, как на редкость, проникшую к нам из зарубежного кино, считались своими в семьях людей, которых они охраняли, иначе было нельзя – охранник мог предать человека, которого охранял, и тогда…
Сейчас все изменилось – если раньше охранники подчинялись КГБ, Андропову, Федорчуку и кому там еще – Семичастному? – то сейчас они служат только человеку, который их нанял, из его рук кормятся, из его рук получают деньги. Изменились психологические условия, сами взаимоотношения охранника и охраняемого. Белозерцев не раз спрашивал себя – способен ли Сережа Агафонов предать его и каждый раз отвечал: нет, не способен.
– Ну, Сережа, как знаете… Тогда съешьте это, – Ирина взяла из коробки "Баунти", стоявшей в прихожей, две кокосовые шоколадки, сунула Агафонову.
– Что-то ты его не тем, мать, угощаешь, – засмеялся Белозерцев. – Эти мужики не сладкое любят, а совсем другое – горькое. Ты все делаешь наоборот.
– Ну почему же, – Агафонов в ответ застенчиво улыбнулся. – "Баунти" – это натуральная Африка, кокосы из-под солнца, а кто когда отказывался от кокосовых орехов?
Агафонов прекрасно понимал, что означает такой необязательный утренний треп, поддерживал его – ведь мало ли что могло произойти у Белозерцевых в его отсутствие – они могли и поссориться, могли и вообще на развод подать.
– Насчет горькой есть даже популярная пословица: "С утра примешь – потом весь день свободный".
– Есть еще одна пословица, Вячеслав Юрьевич. "Если водка мешает в работе – бросай работу!" – сказал Агафонов.
– Оч-чень верные слова. Ирк, давай-ка брошу я работу, деньги у нас есть, да и все равно их все не заработаешь, поедем на Кипр, купим там себе виллу и будем жить в свое удовольствие, пить шампанское и есть омаров.
– Бросить работу тебе, Слава, не дано, ты не из тех людей, – проговорила Ирина, и Белозерцев уловил в ее тоне что-то щемящее, далекое, будто бы пришедшее из школьных лет, по которым мы всегда грустим. Он неожиданно присмирел, с тихим вздохом погладил жену по плечу:
– Ладно тебе, старушка… дней моих суровых
И ему, и ей все было понятно. Было все понятно и Сергею Агафонову.
– Покупать виллу на Кипре мы с тобой не будем, это однозначно, – сказал Белозерцев. – У меня есть некие секретные данные: наши умудрились купить там одиннадцать тысяч вилл. Одиннадцать тысяч, представляешь! Это тебе не хухры-мухры. И все – "новые русские". Куда ни плюнь – всюду "новые русские". Говорят, наши спецслужбы уже держат Кипр на крючке.
– Одна моя знакомая заметила довольно остроумно: "Странная вещь происходит: почему-то все старые евреи стали "новыми русскими".
– Она кто по национальности?
– Та самая, с "пятым пунктом"… Кто еще может так остроумно высказаться?
– Но мы-то не с "пятым пунктом", хотя и "новые русские", это раз, – хмыкнул Белозерцев. – И два – "новые русские" отличаются ныне во всем мире. Недавно в Бахрейне один "новый русский" зашел в одежную лавчонку купить себе легкие брюки – он как истинный россиянин не интересовался, куда поехал – главное, за границу, – и оказался в горячей стране в телогрейке с меховым воротником, в ватных штанах и утепленных ботах "прощай молодость". На поясе у него висела туго набитая сумка-бананка. Он ее снял, примерил легкие, как воздух, брюки. И хотя те лопнули у него на заднице, он так в них и остался, вытащил из кармана деньги, расплатился и ушел. Продавщица в этот момент занималась другим клиентом, не заметила, как он ушел. Когда закончила обслуживать клиента, увидела, что "новый русский" оставил на прилавке свою бананку. Кинулась на улицу, а того и след простыл. Покричала: "Месье, месье!" в одну сторону, покричала в другую, но куда там – все бесполезно. Открыла бананку, а в ней – несколько пачек долларов. Наличка. Сто двадцать тысяч долларов наличными, как потом посчитали. Представляешь? Думали, "новый русский" за ними вернется, а он не вернулся. Вызвали полицию, составили акт и передали деньги в наше посольство.
– Ничего себе история!
– Я, когда был в последний раз в Афганистане, то, расплачиваясь за что-то в супермаркете, – не помню уже, за что, – по-моему, покупал себе сумку и перчатки, – достал из кармана сто долларов. Так мне минут пятнадцать не могли дать сдачу – в кассе не было денег. В Штатах все расплачиваются кредитными карточками…
– И как же ты рассчитался? – спросила Ирина Константиновна.
– Ты знаешь, я даже перетрухнул: английским-то я владею хуже, чем французским, а по-французски мне известно одно только слово "жаме". – Глазею я на кассиршу и хлопаю зенками. Объясниться-то не могу… Я уже начал подумывать, что у меня фальшивая сотенная – вывез, так сказать, "богатство" из столицы нашей Родины… Кассирша тем временем взялась за громкоговоритель, вызвала к себе администратора, тот примчался, вызвал еще кого-то и уже тот послал клерка в банк разменять сотню – в огромном супермаркете не оказалось даже ста долларов наличными. Так-то!
– А тут сто двадцать тысяч "зеленых"! И все наличными. Я представляю, что было с той продавщицей. М-да, непередаваемая история, – голос Ирины Константиновны сделался сухим, озабоченным. – Пора отправлять Костика в садик, не то он опоздает.
Из подъезда вышли вместе: Белозерцев, Костик и Агафонов. Только Агафонов чуть опередил хозяина – прикрыл со стороны улицы, снаружи огляделся, поймал утвердительный взгляд водителя первой машины – все, мол, в порядке, потом перевел взгляд на вторую машину, также поймал утвердительный кивок, оглянулся на подопечных, отступил в сторону. Все было правильно, недаром Сережа Агафонов считался одним из самых толковых охранников в их конторе.
День выдался редкостный, совершенно южный – пальчики оближешь, какой день: небо над Москвой было высоким, по-черноморски синим, прозрачным – ни единого облачка, деревья стояли тихие, смирные – они, похоже, слушали шум города.
– Пап, а деревья живые? – поинтересовался Костик. Он шагал, как взрослый, – степенно и важно, будто был королем здешней деловой жизни – он, а не отец.
– Живые.
– Тогда почему они не говорят?
– Ах, Котька, Котька, ничего-то ты не знаешь, – улыбнулся Белозерцев, улыбка у него получилась грустной: дети умеют загонять взрослых в тупик. И кто только дал им такие блестящие способности? – Деревья говорят, только мы не понимаем их языка.
– У них что, иностранный язык?
– Иностранный.
– Такой, как английский?
Нет, Костик действительно кого угодно мог загнать в угол, любого профессора, любую многомудрую Бабу-Ягу.
– Ну, не такой, как английский – другой, но тоже очень сложный.
– А-а-а, – протянул Костик почему-то разочарованно, наморщил лоб и полез в машину с видом несчастного маленького старичка. Белозерцеву стало жалко сына, внутри образовался холод – словно бы пузырь какой лопнул, – холод обжег сердце, и Белозерцев схватил Костика за плечо, притянул к себе.
– Ах, Котька, Котька! Ты это… – Белозерцев закашлялся: в горло то ли пыль попала, то ли слеза.
– Я понимаю, папа, я все понимаю, – тихо произнес Костик, прижимаясь к отцу. – Ты хотел сказать: "Держись!". Как мужчина мужчине?
– Как мужчина мужчине, – подтвердил Белозерцев. Холод, внезапно возникший у него в груди, исчез.
– Вышла новая программа – каши съесть не меньше килограмма, – вспомнил Костик присказку, услышанную по телевизору, и рассмеялся.
– Рифмоплет! – Белозерцев, увидев, что Сережа Агафонов уже расположился на заднем сиденье и занял удобную позицию, подтолкнул Костика к машине:
– Вперед! Броня крепка и танки наши быстры!
Старый, жемчужного тона, – не цвет, а мечта темпераментных кавказцев с орлинами носами, – "мерседес" тихо покатил со двора на улицу. Белозерцев проводил "мерседес" взглядом, и холод возник у него внутри снова. Было Белозерцеву сегодня что-то не по себе, тревожно, пусто, и что было тому причиной, Белозерцев не знал. Он помял пальцами виски. Может, он плохо спал? Видел худой сон? Нет, не то, не то, не то… Ни первое, ни второе, ни третье, ни пятое!
Тогда что?
20 сентября, среда, 8 час. 30 мин.
То, что в воздухе пахло грозой, а над головой сгущались тучи, Белозерцев чувствовал собственной кожей, буквально порами, корнями волос, спиной, лопатками, и, как всякий восприимчивый человек, пытался разобраться, что же происходит, откуда источается опасность?
В конторе у него все вроде бы в порядке – тьфу, тьфу, тьфу – ныне ведь не то, что в застойное время, ныне надо четыреста раз плюнуть через плечо, чтобы все было в порядке, это при Брежневе обходились лишь тремя плевками, а сейчас нет, – дома тоже все в порядке, у Виолетты… у нее также все было тип-топ, никаких забот, никаких хлопот, и бросать Белозерцева эта изнеженная женщина не собиралась. Тогда в чем же дело? Откуда дует ветер? Откуда холод? Откуда взялось тошнотное, вышибающее сыпь на коже ощущение опасности? Откуда дурные предчувствия?
Белозерцев многое бы отдал, чтобы узнать это, заплатил бы зелененькими, синенькими, фиолетовыми, какими угодно купюрами, даже оранжевыми голландскими гульденами, за то, чтобы узнать. Время на дворе стоит такое, что избавиться от опасности можно только с помощью денег – ничего не помогает, ни автоматические, стреляющие одной длинной очередью гранатометы – кажется, "Утес" их зовут, – ни пулеметы, ни "катюши" образца 1995 года, ни многочисленная охрана, – помогают только деньги. Но кому эти деньги дать, кому конкретно вручить чемодан с пачками – этого Белозерцев не знал. Он был не из тех людей, которые водят дружбу или хотя бы просто знаются с "темными силами", с разными Япончиками, Глобусами, Кирьянами, Ходоками, Галилеями и прочими, – Белозерцев таких знакомств не то чтобы избегал – избегнуть их все равно не удастся, от чумы и насморка, как говорится, не спрячешься – он их просто боялся и держался настороже. Если ощущал невнятную опасность, оглядывался – а вдруг сзади к нему кто-то подбирается?
Сквозь окно машины Белозерцев внимательно и грустно разглядывал Москву – странно изменившуюся, по-базарному крикливую, замусоренную, неузнаваемую – от прежнего интеллигентного и чистого города почти ничего не осталось. Появилось много красного революционного цвета: что ни палатка, что ни тент, то обязательно алый перечный цвет, словно бы кто-то окрасил их свежей кровью и бросил призыв к революции – штуке не то чтобы надоевшей, а просто чуждой нормальной человеческой натуре, в том числе и натуре русской.
Неделю назад к Белозерцеву приехал один бизнесмен из "ситцевого" города Иванова, бросил в сердцах:
– Москву вашу надо окружить высоким забором и никого из города не выпускать, чтобы ни один человек отсюда не выезжал и ни одна бумага не выходила из московских казенных домов.
Наверное, он был прав. Белозерцев раньше об этом не задумывался, да и нужды особой, чтобы задумываться, не было, а ведь от столичных бумаг на периферии бывает много вреда. И еще пыли и копоти. Впрочем, от нестоличных людей копоти и вреда бывает еще больше: никакими долларами и уж тем более родными "деревянными" это не компенсировать.
Рассеянно улыбнувшись, Белозерцев тронул водителя рукой за плечо:
– Боря, давай-ка сделаем небольшой крюк, минут на сорок подвернем к Каретному Ряду.
– Понял, Вячеслав Юрьевич, все понял, – водитель наклонил голову, наметил себе цель – верткую японскую машину с красным дипломатическим номером и пошел на недозволенный обгон – справа. Белозерцеву склонность водителя лихачить не нравилась, в другой раз он сделал бы ему замечание, но сейчас промолчал, помял пальцами горло и сделал вид, что ничего не заметил. Ощущение опасности не проходило.
Отчего же оно не проходит? Оглянулся назад, в стекло – может, его кто-нибудь пасет, прилепился к бамперу, как блин к сковородке, и не отлипает? Недалеко от них, так же ловко обогнув машину с дипломатическим номером, шел довольно броский автомобиль с мощным мотором – новенькая "Альфа-Ромео" желткового цвета, Белозерцев подумал, что вряд ли те, кто вздумает его пасти, будут ездить на таких броских машинах – слишком уж приметна "Альфа", буквально режет глаза. С другой стороны, "Альфа-Ромео" стартует с места в режиме взрыва. Легка в управлении, очень маневренна. В общем, присмотреть за этим "яичным желтком" надо. Это не повредит. Осторожность вообще еще никогда никому не вредила.
Он откинулся назад, сместился в угол, так, чтобы его не было видно, подумал о том, что кроме Сережи Агафонова надо будет прикрепить к себе еще пару надежных охранников, личных, так сказать, чтобы можно было свободно дышать. Не то ведь… Он почувствовал, как у него неровно, надорванно забилось сердце, виски сжало – Белозерцев покрутил головой, пытаясь освободиться от неприятного ощущения, решил, что обратно домой поедет с двумя охранниками, с Сережей и еще с кем-нибудь. Так будет спокойнее.
Конечно, водитель Боря тоже прекрасно подготовлен, на "пять" – Белозерцев сам видел, как он в спортивном зале расшвырял четырех здоровяков, те только поехали от него в разные стороны, как намыленные, но может ведь случиться ситуация, что Бориса одного не хватит. Очень даже может случиться такая ситуация…
Почему же так тревожно, так погано на душе – ну будто бы туда наплевали… Белозерцев вывернул голову, глянув в заднее стекло: где там "Альфа-Ромео"? "Альфа-Ромео" шла за их машиной как привязанная.
Белозерцев невольно вздохнул – неужели его пасут? В последнее время вся печать кричит о заказных убийствах, от страшных сообщений звенит в ушах, как от пистолетной пальбы, перед глазами делается красным-красно, будто пространство напитали кровью – то директора ресторана стальной тонкой пружинистой проволокой удавили прямо в кабинете, то депутата Государственной думы прошили насквозь выстрелами из помпового ружья, то коммерческого директора известного акционерного общества два киллера, вооруженные десантными автоматами, превратили в решето… Жить стало опасно.
Но и не жить нельзя. Жить надо, чего бы это ни стоило, сколько бы ни брали с богатых людей денег за свежий воздух, за возможность провести воскресенье на даче, за летнее, совсем не сентябрьское, как сегодня, солнышко, по-южному отвесно висящее над головой, за синюю глубину московского неба.
Отогнув рукав пиджака, Белозерцев посмотрел на часы: как быстро идет время! Времени Белозерцеву не хватало никогда, да и никогда не будет хватать, даже если сутки растянуть на сорок восемь или семьдесят шесть часов. Глянул в заднее окно – "Альфа-Ромео" продолжала идти за ними.
– Борь, а Борь, – тихо позвал Белозерцев.
– Вижу, Вячеслав Юрьевич, – отозвался водитель. – Давно уже вижу. Похоже, нас пробуют накрыть сачком, как редкую мадагаскарскую бабочку.
– Ну и выражения у тебя, Борис, – невесело усмехнулся Белозерцев, – мадагаскарскую!
– А может, и не пробуют, Вячеслав Юрьевич… Хотя попытка – не пытка, – сказал Борис, внимательно глядя в зеркальце заднего вида, – все может быть. Скорее всего, они не знают, что у нас для подобных случаев кое-что припасено, – он вытащил из-под сиденья укороченный, тускло блеснувший черным металлом автомат, положил рядом с собой, ухмыльнулся. – Можем с любыми гостями встречаться. Мы готовы.
– А без автомата можно, Борис?
– Стрельбы не будет, – пообещал водитель. – Это я гарантирую.
– Тогда зачем автомат? Без автомата оторваться не сумеем?
– Сумеем, – уверенно проговорил Борис, повел машину по крутому спуску вниз, отчего в Белозерцеве сразу возник твердый клубок, подкатил изнутри к горлу – такое бывает, когда спускаешься на скоростном лифте в каком-нибудь нью-йоркском биддинге из поднебесья на грешную землю. Белозерцев схватился за горло, помял его, освобождаясь от комка. "Ощущение почти парашютное", – подумал он.
– Еще как сумеем оторваться, сделаем это, как в цирке у Никулина, – пообещал Борис. Закончив спуск, он резко повел машину вверх, беря крутизну на абордаж. Наверное, здесь когда-то был овраг, в котором оставили свои копыта немало лошадей. Глянул в зеркальце: как там "Альфа-Ромео"?
Водитель на "альфе" был послабее Бориса: Боря, старый летун, понял это мигом, растянул толстые губы в улыбке, показав щербатую пасть доброго людоеда, в следующий миг сделал почти неуловимое движение рулем, перестроился, будто шел не по задымленной тесной трассе, а по свободному пространству некой электронной игры, сзади его через несколько секунд поджал синий "мерседес", перекрыл дорогу "альфе", водитель за рулем "яичного желтка" занервничал, попробовал было втиснуться в соседний поток, но не дано было нашему теляти волка стрескать: за "мерседесом" почти вплотную шел обшарпанный "жигуль" седьмой модели, за "жигулем" еще один такой же – седьмой "жигуль", только новенький, недавно с конвейера, владелец его не успел даже прикрутить номера, держал их у ветрового стекла, чтобы было видно придирчивым гаишникам; минуты три прошло, прежде чем "альфа" попала в полосу, по которой теперь шел Борис.