- Тогда напиши ему сама, - сказала она дочери по-японски. - Скажи все как есть. Пусть это останется в прошлом. Скажи правду и живи дальше своей жизнью. Избавься от этого мальчишки-хакудзина.
Утром мать напомнила Сумико о том, чтобы та никому ничего не говорила. Дочь обещала, что и словечком не обмолвится. Фудзико отнесла письмо Хацуэ на почту и купила марку на конверт. Она лизнула края конверта, запечатывая его, и вдруг, сама не зная, почему наклеила марку вверх ногами. После чего опустила письмо в ящик.
Когда Кабуо принес готовый комод, Фудзико пригласила его попить с ними чаю, и он просидел больше двух часов. Так повторилось в следующий вечер, когда Кабуо притащил им стол, и потом еще, когда он занес уже стулья. На четвертый день, вечером, Кабуо постучался к ним и, держа шапку в руке, пригласил Хацуэ прогуляться под звездным небом. В тот раз она отказалась, и потом три недели они не говорили. Но Хацуэ не могла не заметить, что Кабуо симпатичный, воспитанный парень, с открытым взглядом, сын фермеров, выращивавших клубнику. Да и не могла она оплакивать разрыв с Исмаилом вечно.
Через несколько месяцев, когда воспоминания об Исмаиле превратились в боль, хотя и непреходящую, но похороненную в глубине, под покровом будничной жизни, Хацуэ заговорила с Кабуо в столовой, сев за один с ним стол. Ей понравились его безупречные манеры за столом и красивая улыбка. Он говорил с ней мягко, поинтересовался, о чем она мечтает в жизни, и когда Хацуэ ответила, что хотела бы иметь клубничную ферму на Сан-Пьедро, признался, что мечтает о том же, и рассказал, что скоро на его имя перепишут семь акров. Когда война закончится, он вернется на Сан-Пьедро и будет выращивать клубнику.
Когда Хацуэ впервые поцеловала его, тиски печали сильнее сдавили ее; она почувствовала, до чего непохож этот поцелуй на поцелуй Исмаила. От Кабуо пахло землей, он был очень сильным, намного сильнее самой Хацуэ. Он стиснул ее в своих объятиях так, что она не могла даже пошевелиться. Хацуэ вырвалась, переводя дыхание.
- Тебе надо научиться быть нежнее, - шепнула она ему.
- Я постараюсь, - ответил Кабуо.
Глава 16
В конце лета 1943-го Исмаила и еще семьсот пятьдесят новобранцев направили на военную базу Форт-Беннинг, Джорджия, обучаться на морских пехотинцев. В октябре у него началась лихорадка с дизентерией, и он на одиннадцать дней попал в госпиталь. Исмаил сильно похудел; в свободное время он читал газеты из Атланты или играл в шахматы. Исмаил лежал на койке, подняв колени и заведя руки за голову; без особого интереса он слушал военные сводки по радио или разглядывал схемы перемещений войск, напечатанные в газетах. Шесть дней он отращивал усы, потом сбрил их, потом снова стал отращивать. Целыми днями он спал, просыпаясь только к вечеру. А проснувшись, смотрел, как наступают сумерки, как гаснет дневной свет в окне справа, в трех кроватях от него. Соседи по палате сменялись, а он все оставался. В госпиталь поступали и раненые с передовой, но их размещали на двух других этажах, куда его не пускали. Исмаил лежал в одних трусах и футболке; через открытое окно пахло увядающей листвой и дождем - запах доносился с развороченных, превратившихся в грязное месиво полей. Исмаил почему-то подумал, что здесь ему и место - за тысячи миль от дома, больному и одинокому. В конце концов, что это, как не те самые страдания, которых он искал последние пять месяцев, получив письмо от Хацуэ? Лихорадка протекала вяло, в легкой форме и действовала усыпляюще - можно было лежать так сколько угодно. Исмаил весь погрузился в болезнь, целиком отдавшись ей.
В октябре он прошел вторичную подготовку, уже как радист, и его отправили в район сосредоточения десантных войск - на остров Северный у Новой Зеландии. Исмаила приписали к роте "В" 2-го военно-морского пехотного полка 3-го артиллерийского дивизиона, и вскоре он присоединился к воевавшим на острове Гуадалканал, заменив радиста, убитого на Соломоновых островах. Однажды вечером лейтенант Джим Кент вдруг вспомнил, как их бывший радист остановился около убитого японца; у того были спущены штаны и виднелись заляпанные грязью лодыжки. Радист, рядовой Джеральд Уиллис, поставил пенис убитого торчком, подперев его камнем, лег на землю и стрелял очередями из карабина до тех пор, пока не отстрелил головку пениса. Потом он полчаса похвалялся перед всеми, расписывая, как выглядел пенис убитого с отстреленной головкой и как выглядела сама головка, валявшаяся на земле. Двумя днями позже Уиллис погиб в дозоре под минометным огнем своих же - он вызвал огонь на лейтенанта Кента, хотя тот и дал правильные координаты. Тогда во взводе погибло семеро. Лейтенант Кент пригнулся в окопе и видел, как рядовой Виснер неудачно бросил гранату в дот - Виснера прошило пулеметной очередью как раз в поясе, так, что кишки вышли наружу. Кусочек шлепнулся Кенту на плечо - голубоватое, блестящее мясо.
Время проходило в бесконечных тренировках - их обучали десанту в заливе Хока, месте опасном из-за приливов и отливов; случалось, там гибли люди. Поначалу Исмаил относился к учениям серьезно, но солдаты бывалые во время маневров боролись с похмельем или со скукой, а то и с тем, и с другим одновременно - их безразличие передалось и Исмаилу. В увольнении на берегу он пил эль, а иной раз и джин с такими же новобранцами, как и сам; в Веллингтоне они играли в бильярд. Но даже напившись к часу ночи и опершись о кий в ожидании удара партнера, даже слушая веллингтонский оркестр, игравший незнакомые мелодии, Исмаил испытывал необычную отстраненность. Он оставался бесчувственным ко всему вокруг, его не занимала ни выпивка, ни бильярд, ни другие люди; чем больше он пьянел, тем больше прояснялось у него в голове и тем холоднее он воспринимал окружающих. Он не понимал, над чем хохочут его соотечественники, не понимал их расслабленности, ничего в них не понимал. Зачем они вообще здесь, пьют и орут в час ночи, так далеко от родных мест; чему так возбужденно радуются? Однажды утром, в половине пятого, под проливным дождем он добрел до своего номера в веллингтонском отеле и бухнулся с блокнотом на кровать, чтобы написать письмо родителям. Написав, он стал писать Хацуэ, а потом разорвал оба письма и заснул; несколько клочков бумаги остались торчать из карманов мундира, остальные разлетелись по полу. Исмаил спал, не снимая ботинок. В начале седьмого он проснулся и вышел в туалет; его вырвало.
Первого ноября 2-й дивизион ушел из Веллингтона. Предполагалось, что они идут на учения все в тот же залив Хока, но их привезли в Нумеá, Новая Каледония. Тринадцатого ноября полк Исмаила погрузился на борт "Хейвуда", транспортного судна, шедшего с доброй половиной 3-го флота: сторожевыми кораблями, эсминцами, легкими и тяжелыми крейсерами, шестью линкорами; никто не знал, куда они следуют. На третий день их отделение собрали на верхней палубе и объявили, что корабль идет курсом на атолл Тарава - готовится высадка на Бетио, сильно укрепленный остров. Майор стоял перед ним и посасывал трубку. Задача, говорил он, в том, чтобы силами флота стереть объект - островок из кораллового песка площадью меньше двух квадратных миль - в порошок; морская пехота лишь добьет выживших. Эти японцы, сказал он, похваляются, что Бетио неприступен, сколько бы солдат на него ни бросили и сколько бы времени ни держали осаду. Майор вынул трубку изо рта и заявил, что такая уверенность японского командования попросту смехотворна. Лично он считает, что битва продлится самое большее два дня, а потери среди морской пехоты будут минимальным, если вообще будут. Все возьмут на себя палубные орудия, повторил он, остров - идеальное место для того, чтобы корабельная артиллерия взяла эту грязную работу по зачистке на себя.
Вечером девятнадцатого над морем взошел узкий серп луны; флот находился в семи милях от атолла. Исмаил в последний раз поел в столовой на борту "Хейвуда". Рядом сидел Эрнест Теставерде, противотанковый пулеметчик; Исмаилу был симпатичен этот парень из Делавэра. Они съели бифштекс с яичницей и жареной картошкой, выпили кофе, а потом Теставерде отставил тарелку в сторону, вытащил из кармана блокнот с ручкой и стал писать письмо домой.
- Тебе тоже советую, - сказал он Исмаилу. - Последняя возможность, знаешь ли.
- Последняя? - переспросил Исмаил. - Тогда мне некому писать. Я…
- От тебя тут ничего не зависит, - ответил ему Теставерде. - Так что напиши. Так… на всякий случай.
Исмаил спустился за блокнотом. Потом поднялся на верхнюю палубу, сел спиной к пиллерсу и стал писать Хацуэ. Со своего места он видел десятка два сосредоточенно пишущих пехотинцев. Для такого позднего часа было довольно тепло; все порасстегивали воротники и закатали рукава форменных рубашек. Исмаил написал Хацуэ, что скоро они высадятся на тихоокеанский остров и он будет убивать людей, похожих на нее, убивать как можно больше. "Как тебе такое? - писал он ей. - Что ты при этом чувствуешь?" Он писал, что сам ничего не чувствует и это ужасно, он не чувствует ничего, кроме сильного желания прикончить как можно больше этих японцев - он ненавидит их. И она в ответе за эту ненависть - точно так же, как и любой человек на земле. Теперь он ненавидит и ее. Он не хотел писать об этом, но раз уж письмо последнее, он напишет правду: он ненавидит ее всем сердцем и рад, что может написать так. "Я ненавижу тебя всем сердцем, Хацуэ! - писал Исмаил. - Ненавижу, все время ненавижу!" Написав так, он вырвал лист из блокнота, скомкал и бросил в воду. Несколько секунд он наблюдал за тем, как комок качается на поверхности, а затем швырнул вдогонку и сам блокнот.
Ночью, в три двадцать, Исмаил, лежавший на койке, но так и не сомкнувший глаз, услышал, как в трюм поступило распоряжение: "Всем морским пехотинцам собраться на палубе и приготовиться к высадке!"
Исмаил сел на койке, посмотрел, как Теставерде зашнуровывает ботинки, и начал зашнуровывать свои. Потом глотнул из фляги.
- Сушняк, - сказал он Эрнесту. - Хочешь перед смертью горло промочить?
- Давай, зашнуровывайся, - поторопил его Эрнест. - И на палубу.
Они поднялись, таща за собой амуницию; Исмаил к этому времени совсем проснулся. На верхней палубе собралось уже больше трехсот человек; люди сидели на корточках или на коленях, перекладывая в темноте снаряжение: боевой паек, флягу, саперную лопатку, противогаз, боеприпасы, стальную каску. Обстрел острова еще не начинали, и происходящее вокруг боевыми действиями совсем не казалось, скорее походило на очередные учения в тропических водах. Исмаил услышал скрежет - на шкивах шлюпочных кильблоков опускали десантные катера. В них стали грузиться пехотинцы, змеями сползая по грузовым сеткам, с выкладкой за спиной, в застегнутых на подбородке касках. Катер качался на воде, и приходилось подгадывать прыжок, приземляясь в момент, когда дно уходило с волной вниз.
Исмаил видел, как человек шесть армейских санитаров деловито грузили полевые наборы медикаментов и носилки. Во время учений такого не было, и он показал Эрнесту на санитаров. Теставерде лишь пожал плечами и продолжил пересчитывать ленты противотанковых снарядов. Исмаил включил свою рацию, послушал в наушниках атмосферные помехи, выключил. Он не стал взваливать на себя громоздкий аппарат раньше времени, чтобы потом не стоять с такой ношей, дожидаясь очереди у грузовой сетки. Сидя рядом с оборудованием, он вглядывался в море, пытаясь различить Бетио, но ничего не видел. Каждый десантный катер, отошедший от "Хейвуда" за последние полчаса, казался теперь темной точкой на воде, однако Исмаил насчитал три десятка таких точек.
Три отделения 3-го взвода, выстроенные на верхней палубе, инструктировал младший лейтенант Пэвелмен из Сан-Антонио - он подробно объяснял задачу роты "В" в общем плане наступления. Перед Пэвелменом была модель рельефа острова, составленная из трех квадратных резиновых блоков, и он рассказывал о топографических особенностях рельефа по-будничному просто, нисколько не рисуясь. Плавающие бронетранспортеры, говорил он, пойдут первыми, за ними - "хиггинсы". С воздуха их прикроют пикирующие бомбардировщики и истребители танков "Хеллкэт" на бреющем, потом, в самый разгар сражения, в дело вступят бомбардировщики В-24 с острова Эллис. Рота "В" высадится в местечке под названием "Красный пляж 2", а там уже под руководством командира оружейного взвода старшего лейтенанта Пратта окопается, устроив огневую позицию. Второй взвод в это время обойдет Пратта справа и под прикрытием ручных пулеметов продвинется за дамбу. Уже на высоте все вместе двинутся в глубь острова. Прямо к югу от "Красного пляжа 2", сказал лейтенант Пэвелмен, находятся бункеры и доты; по данным морской разведки, там же устроен и бункер японского командования, возможно, в восточной части аэродрома. Задача второго взвода - обнаружить бункер и отметить вентиляционные отверстия для команд подрывников, которые пойдут прямо за взводом. Через три минуты после высадки на берег второго взвода высаживается третий взвод, тот самый, в котором он, Исмаил. Третий взвод идет ко второму или же, по приказу лейтенанта Беллоуза, перебрасывается на поддержку взвода, сумевшего продвинуться на значительное расстояние. Взвод поддержит рота "К", которая должна будет подойти вместе со штабом, а также тяжелая артиллерия, следующая сразу за третьим взводом. Плавающие бронетранспортеры, из которых они высадятся, можно будет использовать для пробивания бреши в стене дамбы. План, рассказывал лейтенант Пэвелмен, рассчитан на стремительный натиск первой волны десанта, прикрываемого со всех сторон. "Короче - вперед, салаги!" - съязвили в третьем взводе, но никто не засмеялся. Пэвелмен монотонно продолжал инструктаж: стрелковые взводы обеспечат медленное, но верное продвижение вперед, за ними будет идти подкрепление, потом - командование и бронетранспортеры, затем следующая партия стрелков и снова командование с подкреплением, пока не удастся закрепиться на береговом плацдарме. Тронув рукой портупею на поясе, лейтенант Пэвелмен пригласил капеллана Томаса, под руководством которого они прочитали двадцать третий псалом и пропели "Иисус, покровитель наш". Когда пение закончилось и на палубе установилась тишина, капеллан призвал всех подумать об Иисусе и Боге.
- Сэр, это все здорово, конечно, - раздался голос из темноты. - Да только я, сэр, атеист, исключение из правила, согласно которому в окопах никаких атеистов нет. Но я как был чертовым атеистом, так им и останусь, черт меня дери! До самого, к чертям собачьим, конца!
- Да будет так! - миролюбиво провозгласил капеллан. - И да благословит тебя Господь, сын мой. Равно как и других.
Исмаил все не мог понять, что же ему делать после высадки на берег. Он внимательно слушал лейтенанта Пэвелмена, но так и не уяснил, как ему, Исмаилу, конкретно действовать. Зачем, с какой целью он отправляется туда? Капеллан раздавал солдатам гавайские карамельки и рулоны туалетной бумаги; Исмаил тоже взял и того, и другого, следуя примеру остальных.
Капеллан, с кольтом сорока пяти дюймов у пояса, предложил Исмаилу еще конфет.
- Вкусные, - сказал он. - Ты давай, бери.
Конфеты оказались мятными; Исмаил бросил одну в рот. Затем пристегнул рацию за спиной и с усилием встал. Не меньше восьмидесяти пяти фунтов, прикинул он общий вес своей амуниции.
Спускаться с таким грузом было непросто, но Исмаил тренировался во время учений и научился в нужный момент расслабляться. На полпути он выплюнул конфету и наклонился над водой. В ушах засвистело, с каждой секундой все громче. Он обернулся, и тут же в семидесяти пяти футах от кормы воду взметнул снаряд. В борт катера ударил фонтан брызг, окативший пехотинцев; в темноте возникло зеленое свечение. Парень рядом с Исмаилом, рядовой Джим Харви из Карсон-Сити, Невада, дважды чуть слышно чертыхнулся и залег, прижавшись к сетке.
- Вот черт, - прошептал он. - Дура какая шлепнулась. Не верю я в это дерьмо.
- Я тоже, - ответил Исмаил.
- А ведь обещали весь остров проутюжить, - скулил Джим Харви. - Обещали заткнуть большие пушки еще до нашей высадки. Господи, вот черт!
- Скоро из Эллиса явятся крутые парни, - сказал Уолтер Беннетт из-под сетки. - Сотрут япошек в пыль своими "вертушками", не успеем мы и на берег сойти.
- Черта с два! - подал голос другой. - Дурак ты, Уолтер! Не будет тебе никаких "вертушек". Размечтался!
- Снаряд от япошек, вот черт! - все приговаривал Джим Харви. - Вот дерьмо, я…
Но снова засвистело, и снаряд разорвался в сотне ярдов от катера - из воды забил гейзер.
- Придурки! - вопил рядовой Харви. - Почему они не заткнули этих уродов?! Мы же должны были только добить япошек!
- А они все эти дни дурью маялись, все любезничали с япошками, - спокойно объяснил паренек по имени Лэрри Джэксон. - Вся эта чепуха насчет огневой обработки ни черта не значит. Они все провалили, и теперь япошки чем только не будут поливать нас.
- Вот черт! - не унимался Джим Харви. - Глазам своим не верю. Что за дерьмо здесь творится?
Десантные катера с третьим взводом на бортах продвигались в сторону Бетио. Теперь Исмаил слышал свист снарядов в отдалении. Он сел пониже, у планшира, который экипаж шлюпки во время вынужденного простоя в порту Нумеа на скорую руку оклеил фанерой. Выкладка давила на него своей тяжестью, каска закрывала голову до самых бровей. Исмаил слышал, как бодрился Джим Харви: "Ничего… наши черти уже Бог знает сколько утюжат их… Да там и не осталось никого… так… песок, дерьмо, да куча ошметков от этих япошек. Ведь все слышали, все. Мэдсен зачитывал донесение по радио, а Бледсо был рядом… и тоже слышал… это не вранье, наши в самом деле задали япошкам жару…"
Оказалось, что на море, несмотря на все расчеты, задул порывистый ветер и поднялась волна. Исмаил плохо переносил качку и уже успел пристраститься к драмамину. Он проглотил две таблетки, запив водой из фляги, и уставился в темноту поверх оклеенного фанерой планшира; он сидел в каске, но застегивать ее не стал. Под ногами гудел дизель; по левому борту Исмаил заметил три других десантных катера. В соседнем он видел пехотинцев; один закурил, и мелькнул огонек, хотя парень и прикрывал сигарету ладонью. Исмаил снова привалился к выкладке, закрыл глаза и заткнул уши пальцами. О происходящем вокруг он старался не думать.
Три часа они подбирались к Бетио; волны перехлестывали через планшир, и все промокли до нитки. Остров показался низкой темной чертой, пролегающей почти на горизонте. Исмаил встал размять ноги. Со всех точек на острове шла стрельба, и стоявший рядом с Исмаилом пехотинец пытался вычислить по своим водонепроницаемым часам, когда по острову ударят залповым из всех орудий. В другом конце катера двое отпускали крепкие выражения в адрес адмирала Хилла - тот выбрал время для начала операции так, что десанту придется высаживаться при свете дня, а не под покровом ночи. Корабли наконец начали мощный обстрел - черные клубы вздымались над островом, - и третий взвод воспрянул духом.
- Да от этих говнюков ничего не останется, - уверенно заявил рядовой Харви. - Наши пятидюймовые поработают на славу - выбьют это поганое дерьмо.