- Линда! Я получил письмо от Чарли Рейнса.
- От Чарли? - в первый момент она не отреагировала, а потом заинтересовалась и спросила подозрительно: - Но ты взял почту до того, как я поехала в Питсфилд. Почему же ты мне не сказал тогда?
- Мне нужно было время, чтобы все обдумать.
- Что обдумать?
- Хочешь прочесть? - он протянул ей письмо.
- Да, конечно. - И потом: - Нет, прочти его сам.
Он забыл, как она не любит надевать очки. Дрожащими пальцами он вытащил письмо из конверта и начал читать:
"Дорогой Джонни!
Не думайте, что мы о вас забыли. Мы очень часто вас вспоминаем. И не далее, как сегодня, совещаясь на самом верху. Во-первых, мы все хотим, чтобы вы знали, как нам неприятна эта история с выставкой в галерее Денхэма. Мы понимаем, что половина своры художественных критиков просто не ведает, о чем говорит. И вас взяли под обстрел за то, что ваша первая выставка - когда вы еще были с нами - имела такой успех. Мы понимаем также, что эта история огорчительна для вас и в финансовом отношении, поскольку, уйдя от нас, вы в большой степени зависите от того, как продаются ваши картины. Ведь только в этом случае, вся эта затея - заниматься одной живописью - имеет смысл.
Мне не хочется, чтобы вы сочли меня Мефистофелем, улучившим "трудную минуту" - поискушать вас. Но врачи требуют, чтобы X. С. ушел в отставку со своего поста - главы художественного отдела. Вот уже несколько недель мы судорожно ищем кого-нибудь, кто мог бы успешно справиться с этой работой. Как известно, такое сочетание, как отличный администратор и первоклассный художник - редкость. И, несмотря на то, что вам показалось, будто здешние рамки очень вас ограничивают, мы и сейчас еще считаем вас одним из самых выдающихся людей в этой области. Да, Джонни, внесем полную ясность. Это письмо - официальное предложение вернуться к нам. Мы дадим вам то жалование, которое получал X. С. , плюс обычные премии и т. д. Это составит сумму вдвое больше той, что мы платили вам, когда вы ушли от нас. Богу известно, я не собираюсь совать свой нос в ваши личные дела. Но мы все так думаем, что после десяти месяцев вам уже слегка надоело жить в бедности на чердаке… (не знаю, есть ли в деревне чердаки). И, может быть, поэтому вы сочтете возможным вернуться в лоно фирмы "Рейнс и Рейнс", которая никогда не переставала считать вас своим человеком.
Подумайте об этом, Джонни, и отвечайте как можно скорее. Взявшись за эту работу, вы будете иметь кучу свободного времени, чтобы продолжать свои занятия живописью. Может быть, заглянете на этой неделе в контору обсудить все это. Мы будем рады видеть вас в любом случае.
Самые лучшие пожелания Линде.
Искренне…"
Читая, он нарочно старался не думать о жене, стоявшей подле камина. Он заставил себя сосредоточиться на вещах, которые действительно имели значение - на том факте, что, несмотря на все сказанное критиками, несмотря на такое бремя, как Линда, он все же постепенно, ощупью продвигался вперед в своем искусстве. И на том, в чем он был совершенно уверен: вкрадчивое, коммерческое давление фирмы "Рейнс и Рейнс" уничтожит в нем то единственное, чем он дорожил. И еще одно обстоятельство - ничуть не менее важное: в Нью-Йорке с Линдой все было гораздо хуже. Она, конечно, об этом и не вспомнит, поскольку здесь ей уже наскучило и она играет роль мученицы в изгнании. Но еще одна отчаянная попытка состязаться с миссис Рейнс, с Паркинсонами и со всеми этими безжалостными, элегантными дамами из Манхеттена - погубит ее.
Доктор Мак-Аллистер, единственный человек, которому он доверился, настойчиво подчеркивал это:
- Раз Линда не хочет прийти ко мне в качестве пациентки, я могу лишь поделиться с вами, Джон, своим мнением, сложившимся в результате кое-каких наблюдений. Если вы не вырвете ее из этого порочного круга, через год-другой она станет безнадежной алкоголичкой.
Положив письмо на стол, он впервые взглянул на жену.
Он ожидал грубого взрыва, он даже полагал, что она не даст ему дочитать. Но, как это бывало и раньше, он ошибся. Она закурила новую сигарету и наблюдала за ним с видом оскорбленного достоинства, с отчаянием человека, оставившего всякую надежду, поскольку надеяться было не на что.
- Ты не собираешься возвращаться? - опросила она.
- Я не могу вернуться, Линда. Только если бы мы голодали, но мы ведь не голодаем. Нам хватит еще почти на пять лет, если мы будем и дальше жить как сейчас. И ты это знаешь. - Из-за того, что она не спорила с ним, его захлестнула былая нежность. Он шагнул к ней и взял ее за руки.
- Если я вернусь - это конец. Ведь ты понимаешь это, правда? Ты же видишь, какое это хитрое письмецо. Чарли прекрасно знает, что это за работка. Дел выше головы все двадцать четыре часа в сутки. Заниматься живописью в свободное время! Я поеду завтра в Нью-Йорк и все объясню. Чарли поймет. - Это было здорово - обнаружить, что он еще может говорить с ней прямо и честно. - А, кроме того, я все решил тогда. Ведь ты помнишь? Мы решили так вместе. Ты же знаешь, это было правильно. Не только для меня, но и для тебя тоже. Ведь ты…
- Для меня? - она вдруг вся напряглась. - Что ты хочешь этим сказать - для меня?
- Ты ведь тоже была сыта по горло Нью-Йорком, как и я. Ты…
- Я сыта по горло Нью-Йорком? Ты в своем уме? Нью-Йорк - это вся моя жизнь! Не было ни единого часа, когда я не мечтала бы, что однажды все это вдруг кончится, и я вернусь в свою квартиру, к моим друзьям, к той жизни, какую я люблю. Я, конечно, ничего не говорила, я изо всех сил старалась не показывать вида… Я не собиралась и сейчас… Но если ты утверждаешь, что это только ради меня ты затащил нас сюда…
- Линда! Я же не говорил, что только из-за тебя! Я сказал…
- Не имеет значения, что ты сказал… Все это не важно. - Ее нижняя губа дрогнула. - Я ничего не значу. Я всегда это знала. Я ведь просто женщина в доме - чтобы готовить еду и наводить порядок. Ведь в этом заключаются женские обязанности, верно? Пока ты уходишь и запираешься на весь день в этом кошмарном амбаре и пишешь свои картины, пребывая в каком-то своем мире. А когда наконец у тебя выпадает свободная минутка и мы могли бы побыть вдвоем, чтобы стать поближе друг другу, ты включаешь этот проклятый проигрыватель, и он ревет изо всех сил, или же ты уходишь в свой проклятущий лес и играешь с этими паршивыми ребятишками, как… как… - Она внезапно упала в кресло, закрыв лицо руками. - О, к черту, к черту, к черту!
- Линда!
Из-за того, что он снова дал себя одурачить, потому что как идиот не учел, что выпивка уже сделала свое дело, вся его нежность улетучилась тут же. Он посмотрел на нее устало, почти с неприязнью.
- Ты думаешь, что можешь писать! - доносился ее хриплый от злости голос. - Но есть кое-что, о чем я никогда тебе не говорила. Мне бы и сейчас не следовало… Но писать ты не можешь! У тебя это совсем не выходит. И все это знают - не только критики, а все, все. Спроси кого хочешь в Стоунвиле. Любого. Они все смеются над тобой. И они все смеются надо мной. Вы, - они говорят, - вы такая очаровательная, такая… - Дернувшись как марионетка, она встала и двинулась через комнатку, без умолку выливая на него потоки слов: - Вы такая очаровательная, такая привлекательная. Почему, скажите ради всех святых, вы связали себя с этим ненормальным, бездарным кретином, который все время тащит вас вниз, который… - Слова эти, мертвые, бесчисленное множество раз слышанные им раньше, били по его нервам. - Я могла бы сделать хорошую партию. Я могла бы выйти замуж за Джорджа Креснера, президента Модного агентства Креснера. Я могла выйти замуж за…
Теперь она стояла у бара. Ненароком, будто не сознавая, что она делает, потянулась за бутылкой джина.
- Линда!
Она все еще тянулась неловко к бару.
- Линда! - снова окликнул он.
Она мгновенно выпрямилась с видом оскорбленного достоинства.
- Почему ты кричишь на меня?
- Не надо. Ради бога не надо!
- Не надо? Не надо - что? О чем ты?
- Линда, ну, пожалуйста! Как одолжение мне. Не надо начинать. Это не поможет.
- Что не поможет? - На ее лице были написаны изумление и обида. - Боже, не обвиняешь ли ты меня в том, что я собираюсь выпить? Я только привожу в порядок бутылки.
Он не ответил. Стоял молча, опустив руки.
- Ты хочешь этим оправдать себя? - Ее голос стал пронзительнее. - Может, ты скажешь, что я уже вылила в Питсфилде, только потому, что невоспитанная девчонка сказала какую-то чушь о моих волосах. О, ты такой хитрый! Ты знаешь, что придумать. Но я уже много месяцев не брала в рот ни капли! И вообще, в жизни не пила больше одного- двух коктейлей на приемах, или… - она всхлипнула, бросилась к нему и прижалась к его груди:
- О, помоги мне. Помоги мне, Джон, милый! Помоги мне!
Это был подлинный крик души. Он знал, что это не притворство. Но, обнимая ее, ощущал лишь ужас зверя, запутавшегося в сетях.
- Ничего это не даст, - сказал он, гладя ее по голове. - Если ты вернемся в Нью-Йорк - ничто не изменится.
- Я так боюсь!
- Знаю.
- Я не хотела говорить всего этого, Джон. Не хотела…
- Знаю.
- О, Джон если бы ты помог…
Надежда, или проблеск надежды ожил в нем. Во всяком случае, можно снова попробовать.
- Если бы ты поговорила с Биллом Мак-Аллистером…
Она вся задрожала:
- Нет! Ты этого не сделаешь. Ты не можешь так поступить со мной. Ты не дашь им запереть меня в…
- Ничего подобного не случится Билл - старый друг. Он поймет…
- Нет. Не говори об этом. Нет! - Этот разговор снова как бы встряхнул ее. Пальцы, вцепившиеся было в его рубашку, разжались. - Со мной все в порядке. Правда, нее хорошо. И прости меня, дорогой. Как я могла наговорить тебе бог знает что? Конечно, я понимаю, - ты должен сказать Чарли Рейнсу. Нам здесь лучше. Нам обоим здесь лучше. И я, действительно, выпила. Только один стаканчик, клянусь! Но все в порядке, не беспокойся. - Она улыбнулась ему. Огромные зеленые глаза блестели от слез. - Мне только надо привыкнуть. Понимаешь? На меня все это обрушилось… А это нелегко, так сразу… все принять. Ты же знаешь, мне трудно. Если бы ты сказал все как-то иначе, чуть-чуть тактичнее…
Она опустила воротник рубашки и ласково погладила его шею. Мысленно она уже перестроила всю сцену. Теперь ей казалось, что она - просто впечатлительная женщина, которая вела себя немножко неразумно, потому что муж неловко обошелся с нею.
Но и тут ей удалось ошеломить его:
- Милый, тебе надо поскорее переодеться и ехать к Вики.
- Мне? А ты не собираешься?
- О, я не могу. Не сейчас.
- Тогда и я не поеду.
- Но один из нас должен там быть. Что она подумает? Ведь сегодня - день ее рождения. А мы приготовили подарок. Передай от меня привет и скажи, что у меня мигрень. А я немножко полежу - и все будет хорошо.
Он стоял против бара, почти бессознательно уставившись на бутылку с джином.
До него донесся резкий голос Линды:
- Верь мне, Джон. Ну поверь мне, хоть раз. Если бы ты знал, как это важно - чтобы ты верил мне.
Снова этот крик души поставил его перед дилеммой. Если он позвонит Кэри и скажет, что они не приедут, он оскорбит жену явным недоверием. Но если он оставит здесь ее одну…
Он посмотрел на Линду. Ее лицо было умоляющим - лицо ребенка.
- Вики знает про мои мигрени. Они все знают. Скажи, что я не позвонила потому, что до последней минуты надеялась - мне станет лучше и я смогу приехать.
Верить ей? Если он не откликнется даже на такую просьбу - не значит ли это, что их брак потерпел полное крушение?
- Ты действительно думаешь, что мне надо поехать? Ты в самом деле хочешь этого?
- Да, да! И я не буду - клянусь, я не буду…
- Ну, хорошо. Где подарок?
- Наверху, в спальне. Он красиво завернут. Я сама заворачивала.
Счастливо улыбаясь, она обняла его за талию, и они вместе поднялись по лестнице. Джон помнил, что три дня назад в антикварном магазине они купили поднос. И там продавщица нарядно завернула его в подарочную обертку.
В спальне Линда прилегла. Джон пошел принять душ. Когда он вернулся из ванной комнаты, Линда все еще лежала с закрытыми глазами. Он причесывался, а она мягко позвала его:
- Джон, Джон, милый!
Он положил щетку и обернулся к ней. Глаза ее были открыты, и она протягивала к нему руки. Он подошел к кровати.
- Поцелуй меня, Джон.
Он наклонился к ней. Она обняла его за шею. От нее пахло мятными таблетками с легким металлическим оттенком алкоголя.
- Прости меня, Джон.
- Все хорошо.
- Я хочу, чтобы ты был счастлив. Единственное, чего я хочу на свете - чтобы ты достиг того, чего хочешь, чтобы ты жил, как хочешь. Все остальное не имеет значения.
- Конечно, Линда.
Ее руки все еще обнимали его. Она прикоснулась губами к его щеке:
- Милый, вдвое больше, чем ты получал раньше, - будет около двадцати пяти тысяч, да?
- Примерно. Она хихикнула:
- Вот это да! Мы с тобой очень важные бедняки, верно? - и потрепав его по волосам, отпустила. - Я немного полежу, а потом приготовлю себе что-нибудь поесть. Ты не спеши домой. Я не хочу, чтобы ты портил себе вечер и беспокоился. И передай им всем привет.
- Конечно.
Он двинулся к дверям.
- Милый, - позвала она, - ты забыл поднос. Мой роскошно завернутый поднос.
3
Он сел в свой старый черный "седан", положил на сиденье поднос, завернутый в золотую бумагу, украшенную огромной розеткой из синей ленты, и двинулся к дороге по аллее, заросшей травой.
Не надо волноваться - убеждал он себя. Уже давно беспокойство стало его основным врагом, съедающим весь внутренний запас сил. Вполне возможно, что, вернувшись, он увидит: с ней все в порядке. Она умела себя контролировать и после того, как начинала пить. А всегда ожидать худшего - дурная привычка.
Вики и Брэд Кэри жили на берегу озера Шелдон - в самом красивом местечке Стоунвиля. Это - примерно в миле от фермы Гамильтонов. Надо только спуститься с холма и пересечь лес. Брэд Кэри - единственный сын старого мистера Кэри, владевшего одной из самых солидных бумажных компаний в Новой Англии. Пять лет назад Брэд женился на Вики - состоятельной девушке из Калифорнии.
Старый мистер Кэри жил тут уже много лет. Его семейство было своего рода местной знатью. Кроме них и Фишеров, единственными людьми с претензиями на положение в обществе были Гордон и Роз Морленд - родители Томми. Они вместе писали исторические романы, имевшие большой успех, и проводили зимы в Европе. Когда Фишеры гостили в Калифорнии, то на вечерах у Брэда и Вики неизбежно присутствовали старые Кэри и Морленды, а после того, как они познакомились с Линдой, также и Гамильтоны.
Малочисленность этой группы способствовала ее тесному сближению. Морленды интересовались делами Кэри, Кэри - делами Морлендов, а старые Кэри - делами обоих семейств. Они и Линду включили в круг своих интересов.
Эта растущая близость беспокоила Джона. Не считая Вики и Брэда, простых и дружественных, вся остальная компания была ему не по душе. А он не нравился им. Старый мистер Кэри казался ему скучным типом, а Морленды - глупыми и неискренними. Но для Линды было страшно важно, что ее приняли. Это давало ей дополнительное чувство безопасности, в котором она так отчаянно нуждалась. И в течение шести месяцев ей удавалось сохранять свою репутацию в неприкосновенности. Но Джон-то знал, что все эти отношения висят на волоске.
Если только компания Кэри, самодовольно отрицающая оборотную сторону жизни, заподозрит правду - они тут же отвергнут Линду.
Съезжая с холма к широко раскинувшимся кленам, таким спокойным в желтых лучах солнца, Джон снова ощутил, как у него внутри что-то сжалось от беспокойства.
Уже дважды ссылался он на то, что у Линды мигрень. Поверят ли снова? В этой компании - культ дней рождения. И Линда, которая моментально приноравливается к привычкам окружающих, в течение всей недели только и говорила об этом.
Он свернул на шоссе, огибавшее озеро, и вырулил на усыпанную гравием площадку позади дома. Вылез из машины и, держа в руках подарок, позвонил в дверь. Тут он услышал сзади настойчивый звонок велосипеда. Лерой Филипс, такой аккуратненький в белой рубашечке и серых шортах, выехал из-за каменной арки. Родители Лероя служили у молодых Кэри - он дворецким, она - кухаркой и, ярые приверженцы этикета, не желали, чтобы Лерой попадался на глаза их хозяевам. Так что Джону почти не приходилось встречать его тут раньше.
Мальчик подъехал к нему и, охваченный внезапной застенчивостью, опустил глаза:
- Мы все пошли купаться - Эмили, и Энджел, и Бак… и Тимми. У Эмили и Энджел есть какой-то страшно важный секрет. Как вы думаете, мистер Гамильтон, они доверят его мне?
- Могут и доверить.
- А они говорят, что нет. Они говорят, что никому не скажут.
Дверь открылась, и Алонзо Филипс, в своей белой куртке дворецкого и черных брюках, приветливо улыбнулся Джону.
- Добрый вечер, мистер Гамильтон. - Увидел Лероя и наклонился к нему с шутливой свирепостью. - Что с тобой? Ты забыл, что здесь не место ездить на велосипеде? Прочь отсюда, исчезни! - он снова улыбнулся Джону. - Это все из-за вас, мистер Гамильтон. Как только он узнал, что вы должны приехать, все время торчал поблизости. Этот парень просто обожает вас. И все ребятишки. Они на вас помешаны. Входите, сэр. Все на террасе - пьют коктейли. А миссис Гамильтон сегодня не с вами?
- Нет. У нее сильно болит голова.
- Да что вы! Как обидно! Когда такой праздник!
Проследовав за ним через гостиную, Джон вышел на террасу, вымощенную природным камнем. Она тянулась вдоль всего дома и выходила на озеро Шелдон, которое семейство Кэри рассматривало как свое собственное.
Вся компания расположилась на металлических балконных креслах под полосатыми сине-белыми зонтами. Старый мистер Кэри, внушительный и энергичный, держал свое мартини, как молоток председателя. Будто этот вечер был собранием акционеров, где он снисходительно согласился председательствовать. Его поблекшая жена суетилась рядом. Брэд Кэри, почтительный сын и наследник, готовил коктейли у бара, отделанного стеклом и металлом. Вики восседала у центрального столика, загруженного подарками.
Старые Кэри, как обычно, сделали вид, что не замечают Джона, Брэд, стоя у бара, помахал ему рукой. Вики вскочила и поспешила ему навстречу.
- Хелло, Джон. Мы очень рады! А где Линда?
Ее невзрачное, неправильной формы лицо согревала искренняя улыбка. Когда он преподнес подарок и все объяснил - она покачала головой:
- Милая Линда, бедняжка! Как неудачно!
Веселый, спокойный, стриженный ежиком Брэд подошел к ним, неся Джону мартини. В кампании Кэри никогда не спрашивали, что вы хотите выпить. Им и в голову не приходило, что кто-то может захотеть что-нибудь, кроме мартини, да еще смешанного по их специальному семейному рецепту. Кроме Линды, разумеется. В компании Кэри всем было известно, что Линда не пьет. Для Линды всегда был, ставший почти ритуальным, томатный сок с капелькой соевой приправы. Вики сообщила мужу:
- Милый, у Линды опять мигрень!