Только сейчас Бенет заметила, что дерево во дворе имело руки, и оно тянулось к чему-то, протягивая подарки Джейсону, будь то фонарик, игрушка или совсем непонятный предмет. Оно подмигивало, намекая на что-то. Бенет знала, что это лишь игра ее воображения, что пройдет ночь, наступит утро, что оно неизбежно.
Она знала, что пересекла черту, разделяющую праздник от серых буден. В дальнейшем ошеломлять ребенка обилием подарков и общением с гостями, что свалились на него нежданно-негаданно всего лишь на один день, она себе никогда не позволит. Но это было их первое совместное Рождество, а как он его проводил раньше - вряд ли ему запомнилось. Бенет отдала ему частицу нерастраченной материнской теплоты и была вознаграждена за это. Она не забудет до конца жизни, как постепенно малыш таял от восторга и улыбка не сходила с его лица.
С того дня в библиотеке, когда Бенет приняла судьбоносное для себя решение, холодный, сумрачный декабрь стал для нее солнечным месяцем. Она все чаще выбегала на улицу в легкой ветровке и ощущала, что помолодела. Только воспоминание о том дне, когда она украдкой прикалывала бумажку к пальтишку Джейсона в пустом детском зале библиотеки, собираясь потом смыться, как преступница, наполняло ее ужасом. Ей казалось, что полиция не так глупа и в конце концов доберется до нее.
Вспоминая мать, Бенет начинала сомневаться в своей нормальности. Если она нормальная женщина, то у нее должен быть мужчина. Она пригласила Иэна Рейборна в гости, назначив поздний час, чтобы быть уверенной, что Джейсон будет уже крепко спать.
Иэн согласился без колебаний на свидание в тот же вечер.
Все было понятно без всяких слов. Они заключили друг друга в объятия и поцеловались страстно и жарко и направились в спальню, и лица их светились улыбкой, когда они начали раздеваться.
Понятно было все, только непонятно, почему Джейсон из своей комнаты наверху истошно закричал:
- Мамочка! Ма-амочка!
Это сразу отключило энергию, которая притягивала их с Иэном друг к другу.
Помчавшись наверх к Джейсону, Бенет еще надеялась, что все сможет объяснить, что ее встреча с Иэном не последняя, и будет еще любовь, но не в этот вечер.
Она взяла Джейсона на руки, прижала к груди, которая ныла от прерванной ласки, и сама, полная сексуального желания, отправилась в спальню. Но Иэна в спальне не было, она нашла его в кухне, уже полностью одетого. Они уселись рядышком - он, она и ребенок Его добрые руки гладили ее тело, и тело ребенка, и волна спокойствия окатила всех троих.
Иэн вернул ее в реальность.
Не хочет ли она усыновить этого мальчика? Он мог бы помочь ей в этой процедуре.
Она кивнула. Да, хочет!
- Конечно, он не заменит тебе Джеймса. Ты еще долго будешь мучиться…
- Я справлюсь.
- Скажу на своем примере, - у меня было двое сыновей. Один умер. Я не могу забыть его, и пустое пространство в моей жизни по-прежнему остается. Пустой стульчик за обеденным столом… Тебе кажется, что я слишком сентиментален…
- Я тебя понимаю.
- Мы разные. У меня жесткая профессия, когда смерть не редкость, а для твоего творчества должен быть открыт весь мир, возможность дышать всеми его ароматами и вбирать все его краски. Однако меня влечет к тебе, - сказал Иэн. - Давай встречаться в свободное время, если оно у нас будет.
- Ты постоянно на службе, а я должна писать свой новый роман. Иначе разорюсь.
- Пошли они к черту, эти проблемы! - произнесли они почти хором.
И они начали встречаться втроем - Бенет, Иэн и Джейсон. Иэн был с ним так ровен - иного слова подобрать нельзя, как со всеми своими другими пациентами, но не более того.
Джейсон не протестовал и не устраивал истерик.
Взрыв произошел после звонка Мопсы из Испании. Мать позвонила ночью, напомнив о своем существовании.
- Я не уверена, что твой Джеймс похоронен как следует по католическому обряду.
Это был жестокий удар и недобрый знак того, что мать вернулась в прежнее свое состояние.
- Джеймса нет. И он похоронен, как положено. Зачем ты тревожишь меня, мать? Это вместо поздравления в канун Нового года?
- А как его здоровье?
Страшно было вести разговор по межатлантическому кабелю с безумицей. Мысли матери метались туда-сюда, в ее воображении мелькало сразу двое детей - живой и мертвый. Она забыла о смерти одного и о похищении другого.
- Он в порядке, - нашла в себе волю ответить Бенет. - Только что разошлись гости.
- А почему не пригласили меня? - капризно спросила Мопса.
- Ты же так далеко.
- Несколько тысяч миль не такое уж большое расстояние, чтобы я не обняла своего внука.
- Я как-то об этом не подумала.
- Когда глава компании, где твой отец был главным менеджером в Сантьяго, выдавала свою дочь замуж, мне прислали авиабилет и приглашение на свадьбу, и я летела через два океана и пересекла экватор.
Это была одна из фантазий Мопсы, но опровергать эту историю и вступать в спор по телефону было бессмысленно. Бенет попросила позвать к телефону отца. Его голос звучал уныло, зато Мопса где-то поблизости кричала так, что трещало в ушах. "Я не должна ненавидеть свою мать", - убеждала себя Бенет.
И вдруг наконец Бенет поняла, что никакой ненависти к матери она не испытывает. Что, наоборот, благодарна Мопсе за похищение Джейсона. Ведь совершая такой поступок, мать ради любви к дочери рисковала оказаться до конца своих дней в сумасшедшем доме. И пусть ее поступок безумен, в нем были смысл и доброта, и забота о лишившейся своего ребенка Бенет.
Пусть это грозило им обеим большими неприятностями, если даже не тюрьмой. Сейчас это уже не имело значения. В доме рос Джейсон, и сумасшедшая Мопса, совершая свой нелепый поступок, каким-то сверхчутьем предугадала дальнейшее развитие событий. Она утеряла разум, но все равно мыслила по-женски. Отец дал понять Бенет, что Мопса призналась ему кое в чем, и просил не выдавать Мопсу полиции - опять же разговор шел лишь намеками. Ни одного конкретного пожелания высказано не было.
- Чем скорее ты забудешь об этом, тем лучше, - сказал отец.
- Теперь это уже не имеет значения, - заверила отца Бенет. - Попрощайся с ней за меня. И передай, что я ее люблю.
Для Теренса дни рождественских каникул до возобновления деловой активности финансовых учреждений на Финчли-Хай-роуд были сравнимы с пребыванием в холодном адском чистилище, прежде чем тебя кинут в котел с кипящей смолой. Двадцать девятого декабря половина магазинов была еще на замке, но не банки. Подбодренный небольшой порцией виски и двумя таблетками валиума, Теренс отыскал место на Регент-парк-роуд для парковки роскошного автомобиля Фреды Фиппс. Немногие прохожие, пополняющие истощенные праздниками припасы продуктов, с любопытством смотрели на такую дорогую машину и гадали, зачем ее владельцу понадобилось так рано прервать праздник.
Чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, Теренс прошелся пешком, прогулочным шагом по финансовому центру. Он миновал "Вестминстер банк", "Ллойд" и "Мидланд", а при виде "Барклая" его заколотила нервная дрожь. Он не думал, что у них тоже есть отделение и "Англиан-Виктория" как-то связан с ним. А тут оказывается, они расположены впритык и почтовое отделение рядом. Связь между банками очевидна, и не требуется много времени, чтобы сообщение было передано туда или отсюда.
Он заколебался, задержал шаг и стал рассматривать витрину дорогого мужского бутика, где были выставлены на манекенах соблазнительные желтые свитера и пуловеры. Время шло, и надо было принимать решение. Или заходить в банк, или послать к черту заманчивую идею, а следовательно, уйти с пустыми карманами.
В половине двенадцатого открылись пабы. Теренс был достаточно обеспечен взятыми с карточки Джессики наличными, чтобы и выпить, и хорошо поесть. Он мог пропустить еще пару порций скотча, но побоялся, что после выпивки и еды ему откажет самое главное его оружие - наглый, развязанный язык и, наоборот, одолеет природная трусость.
Что если они потребуют в присутствии эксперта повторить на бланке подпись Джона Говарда Фиппса, а он оплошает? Что они могут сделать с ним, кроме того, что откажут в выдаче денег? Вызовут ли немедленно полицию? Ведь это не преступление - присвоить себе чужое имя? В такой стране, как Англия, каждый может называть себя, как ему заблагорассудится. Возможно, ему это понадобилось временно, чтобы успешно сделать бизнес. Поди докажи. Но денег, конечно, ему не дадут.
Теренс часто применял метод самовнушения, подавляя приступы страха, которые свойственны были его по существу трусливой натуре. Он твердил про себя такие расхожие истины, как "Волков бояться - в лес не ходить", "Страх нагоняешь ты на себя сам, а его нет и в помине" или "Тебя никто не съест, ты не среди людоедов" и, наконец, "Во всякой ситуации есть шанс вовремя смыться".
Но самогипноз помогал плохо. Страх одерживал верх и над успокоительными истинами, и над логическими построениями, пока Теренс вел машину по Финчли-Хай-роуд, в серой дымке после рождественского утра, и его преследовала мысль, что всю жизнь он провел в страхе, в боязни, что обязательно что-то сорвется, что его поймают и накажут. Однако пока ему везло, хоть он и трепетал при малейшей опасности, и ни валиум, ни виски не придавали ему храбрости. Но трусость его не замечалась - ни женщинами, с которыми он спал, ни бдительными банковскими служащими, чья обязанность как раз и была в том, чтобы распознавать трусливых жуликов вроде него.
Он сам выбрал такую жизнь. И не имел ни способностей, ни желания свернуть на иной путь. Другой вариант был - признать себя ничтожеством и уйти из жизни добровольно, но трусость и здесь мешала ему. Поэтому альтернативы не было. Умирать не хотелось, а в своей афере Теренс зашел слишком далеко, чтобы поворачивать назад. Он подписал контракт и тем заковал себя в колодки, оцененные вплоть до пенни в сто тридцать две тысячи фунтов стерлингов.
Он вошел в помещение банка и хрипловатым от волнения голосом заявил о себе, спрашивая, кто может его обслужить, чтобы открыть счет.
- Фиппс, - сказал Теренс, когда спросили его фамилию.
Ему предложили присесть в одно из кожаных, апельсинового цвета, кресел. Через минуту-другую объявился некто невзрачный и сказал, что главный помощник менеджера хочет переговорить с ним. Теренс вошел в очень тесный кабинет, обставленный, однако, со вкусом, выдержанный в оранжевом цвете, и пожал руку мужчине, представившемуся как мистер Флетчер.
- Я хочу открыть счет в вашем банке. - К Теренсу вернулся дар речи, но тело его и душа трепетали, и сам он как будто плыл, преодолевая сильное течение. - …На пятьдесят фунтов, - продолжил он, сознавая, что подобная сумма выглядит смехотворно. Это было все, что он сумел наскрести из своего социального пособия по безработице.
Флетчер, однако, выглядел вполне удовлетворенным. Вероятно, подумалось Теренсу, менеджер решил, что клиент хочет поэкспериментировать со своим счетом в банке, а не собирается грабить его банк с налету.
- Никаких проблем, мистер Фиппс.
Теренсу был тут же предоставлен бланк, который он подписал сразу же. Подпись подверглась вежливому исследованию, но была безупречна. "Джон Говард Фиппс" - твердо начертала его рука.
Дальше пошли переговоры о поручителе, ответственном за вклад. Тут Теренс с удовольствием поставил на бланке свою фамилию и указал адрес своей матери. Что с нее возьмешь, когда афера вскроется?
19
Огнестрельное оружие, направленное на него, - вот этого Барри никак не ожидал. Ему предлагали чуть ли не ружье, а не пистолет, на который он рассчитывал, - поменьше размером и подешевле. Револьвер купить именно такой, из какого Деннис Гордон когда-то застрелил свою женушку. Тот, что человек по имени Пэдди предложил ему за сорок фунтов, выглядел соответствующе цене и стоил не так уж дорого, по сведениям Барри, и это был "верняк".
- Ты клянешься, что оно сработает? - уточнил Барри.
- Непременно, - сказал Пэдди. - Даже клянусь вернуть деньги, если произойдет осечка.
Комната, которую занимал Пэдди, была самым любопытным местом из тех, что довелось посещать Барри. Он совсем не помнил этого района Лондона под названием Хорнси, а проще, "Осиное гнездо", где провел первые месяцы детства, где неподалеку тихо доживали свой век его престарелые родители, пустившие своих детей странствовать по свету. В их квартире не было кроватей, а только матрасы на полу, пропахшие нечистым бельем, гамбургерами и мочой. В полтора года его взяли в приют, на полное обеспечение как младшего ребенка из многодетной семьи, и вот теперь круг замкнулся.
- Какая марка? - поинтересовался Барри на всякий случай.
Ему хотелось обладать, как всякому герою, - "Люггером", "Береттой" или "Смит и Вессоном".
- Надежная штучка, - ограничился коротким ответом Пэдди.
Это был высокий мужчина с пышной шевелюрой, и никто не принял бы его за ирландского террориста, торгующего оружием. А может быть, он вообще не был ирландцем, а только делал на этом свой бизнес. Акцент в его речи не ощущался. Но во время их случайного знакомства в пабе сразу после выписки Барри из больницы произошло какое-то взаимопроникновение, и двое мужчин почувствовали, что тянутся друг к другу и не в сексуальном смысле, а в борьбе против общего врага.
Национальность Барри не подразумевала врагов в лице англичан, он был человек мирный и общительный, но раз его жестоко обидели и избили, он нуждался в оружии, чтобы чувствовать себя уверенно. Барри считал себя англичанином, британцем, по крайней мере, и оружие ассоциировалось у него с терроризмом. Но теперь он никогда не пройдет по Китайскому мосту и не углубится в свой квартал невооруженным. Повторения прошлого вечера не будет. И он не будет по совету одного из старших братьев красться к себе в дом окольным путем.
- Если такая штука выстрелит, то наделает много шума? - поинтересовался он у продавца.
- Здесь - да, а в открытом пространстве будет вроде хлопка. Если ты что-то у меня покупаешь, то доверяй мне. Остальное в твоих руках, - нахмурился Пэдди и после паузы завернул оружие в кусок плотной ткани и вручил Барри, как вручают изысканный подарок.
Получив деньги и черкнув расписку, он вдруг шепнул:
- Смерть англичанам.
У Барри кровь застыла в жилах, но светлые глаза продавца смотрели на него так приветливо, что не верилось, что подобные слова только что были им произнесены.
Навещать родителей в такой час было уже поздно, а Кэрол, согласно ее графику, вот-вот должна была появиться дома. Это был первый вечер, когда он вернулся домой из больницы и поклялся себе, что такого унизительного избиения больше не повторится, и ей не придется тащить его полутруп до дома семьдесят ярдов, а потом вызывать "Скорую помощь". Хупи и двое других подонков лишили его пары зубов и здорово прошлись по ребрам.
Они выполнили свою работу на отлично, но другого шанса этим негодяям поиздеваться над ним, беспомощным, не представится. Барри ощупал завернутое в серую тряпицу оружие в своей сумке. Оно всегда будет при нем, куда бы он ни пошел, и Барри улыбнулся самодовольно, представив, как они струсят и обратятся в бегство, когда он пальнет в них поверх голов, а шайка Хупи вообразит, что миролюбивый, избитый ими Барри готов убивать.
Наутро после того как Барри доставили в больницу, полиция, не теряя времени, появилась в его палате. Они спросили, знает ли он тех, кто избил его, и Барри лишь секунду-другую колебался, прежде чем сказать "нет". Нет, он не может опознать их, они ему незнакомы, и о поводе нападения он не имеет ни малейшего понятия. Какой смысл называть их имена? Синеволосый и прочие предстанут перед судом, им вынесут условный приговор или отправят на психиатрическую экспертизу, а после они еще больше озлобятся и отомстят Барри уже всерьез.
"Я их не разглядел. Было темно. Я не видел и не слышал их до того, как они стаей накинулись на меня".
По лицу сержанта, с которым Барри встречался впервые, было видно, что он принимает эту ложь охотно и даже одобряет. В полицейских коридорах уже утвердилось мнение, что Барри для них недоступен, так как нет никаких свидетельств против него. Но хотя бы он получил свое от рук подонков, презираемых полицией, однако на этот раз совершивших своего рода суд Линча. Последовало еще несколько формальных вопросов, но как-то вяло, без особой настойчивости. Сержант явно надеялся, что доктора не проявят излишней прыти и, веря, что именно Барри прикончил Джейсона, довершат работу, начатую хулиганами в темном проулке.
Им с Кэрол надо срочно убираться из этого района. Возможно, муниципальная власть предложит им обмен в связи с угрожающей ситуацией. Барри предпочел бы Кроуч-Энд или Палмер-Грин, но район не западнее и не ближе к Хэмпстеду. Куда бы их ни переселили, лучше жить как можно дальше от Теренса Ванда.
Встречалась ли с ним Кэрол, пока Барри лежал в больнице? Он не спрашивал и не хотел этого знать. Несмотря на боль, - а его тело словно горело на костре для мучеников, - кожа медленно стягивалась после ножевых ударов, а внутри словно пылал адский костер, он был рад, что Кэрол заботится о нем. Он запомнил ее ужас, когда Кэрол увидела его изуродованным, и это сделало его счастливым.
В первый же день она появилась в часы посещения, вошла в палату, упала на колени перед больничной койкой, протянула к нему руки с таким видом, будто она потеряла самое дорогое в ее жизни. Кэрол в порыве прижалась к нему всем телом, словно демонстрируя любовную страсть, и причинила Барри сильную боль, но за это он был ей благодарен, и радость в душе пересиливала физические страдания. Он даже не выразил протеста, когда Кэрол легла на него сверху, лаская, и только шептал, что если вдруг в палату войдет дежурная медсестра, разразится скандал.
Впоследствии она навещала его реже. Часы, отведенные для посещения больных, не совпадали с графиком ее работы. Барри все понимал. Лежа на больничной койке, он имел массу времени для размышлений, а чаще всего возвращался к поступку, который совершил и которого немного стыдился. Посылать анонимные письма, а тем более в полицию, было не в его характере. Однако ему хотелось бы знать, как прореагировали эти облаченные в мундиры мужчины, находящиеся на государственном жаловании, на достаточно ясный сигнал.
В один из вечеров его навестила Морин. Он удивился ее появлению. Она была в плаще до пят, а свои пышные волосы стянула резинкой. Морин не спросила, как он себя чувствует. Она просто распахнула его пижаму, увидела повязки на груди, гипс на руках, заживающие шрамы на лице, синяки отвратительного цвета.
- Так или иначе, - сказала она, - ты выжил и вновь среди нас.
- Они не убили меня, если ты это имеешь в виду.
- Мама сказала, что он встал между вами…
- Кто? - Барри подумал о Джейсоне, но малыш ему никак не мешал.
- Джейсон, - твердо заявила она.
У Морин, в отличие от Кэрол, было простецкое округлое лицо и глаза, которые не умели лгать.
То, что она сейчас сказала, причинило ему не меньшую боль, чем предательское нападение местных подонков.
- Может быть, оно все к лучшему. Никто не хотел, чтобы он жил, а вот ты попался, чтобы убрать его с дороги.