Мопса молча смотрела в глаза Бенет. В данный момент, в домашнем фартучке, с белым пятнышком муки на щеке, не всклокоченная, а с волосами, аккуратно подобранными посредством серебристых шпилек, она выглядела, как все нормальные матери.
- А кому-нибудь ты сказала? - спросила Бенет.
Рука Мопсы потянулась вверх и убрала мучной след со щеки кончиком пальца, предварительно послюнявив его. Взгляд Мопсы скользнул по лицу Бенет и нашел себе новый предмет для разглядывания - выключатель на дальней стене.
- Ты никому ничего не сказала? Никому ни слова?
Мопса привычно забормотала.
- Я не смогла, Бриджит. Я не хотела расстраиваться. Мне вредно нервничать. Мне нельзя испытывать огорчения - это всегда плохо кончается.
Бенет повысила голос до крика.
- Кто же будет, по-твоему, есть твой проклятый торт?
Она взбежала наверх. Позади нее вдогонку неслись отчаянные причитания и рыдания Мопсы. Она не обернулась, а тем более не стала спускаться к матери.
Поднимаясь по лестнице, она все сильнее ощущала давление крови в голове, а изображение перед глазами стало трепетать и корчиться, как порванная кинолента.
Она прошла мимо раскрытой двери в спальню Мопсы и случайно заметила фотографию на прикроватном столике. Это было фото Эдварда.
Зачем Мопсе понадобился портрет Эдварда? Как и с какой целью она его заполучила?
На снимке были видны только голова и плечи. Он был довольно мутный - явно увеличенный со стандартной фотографии для документа.
Бенет преодолела последний лестничный пролет и вошла в комнату Джеймса.
Детская кроватка еще стояла там, на ней лежал голый матрац. Все остальное, что могло напоминать о пребывании ребенка в этой комнате, уже исчезло. Из окна были видны сосны у пруда, зеленая лента травы вдоль канала и огромное серовато-белое пустое небо.
Бенет прошла к себе и заперлась там. Следует ли ей сообщать Эдварду о смерти Джеймса? Есть ли в этом смысл? Он видел его только однажды, когда сыну было лишь два дня от роду. Эдвард зашел в палату, увидел Бенет с малышом и не знал, что сказать.
- Ты очень постаралась и добилась своего. Унизила меня полностью, - наконец соизволил произнести он, глянул на малютку и уставился в потолок.
- Лучше б ты совсем не приходил сюда, Эдвард.
Она испытывала тягостное чувство при общении с ним, как и он в отношении нее, но причины на то у них были разные.
Эгоистичным расчетом, если не сказать хуже - обманом был ее поступок. Бенет использовала его, заимела от Эдварда ребенка, не собираясь выходить за него замуж и даже продолжать жить с ним вместе. Но тогда она так не думала. Наоборот, ей казалось все очевидным и вполне оправданным.
И все-таки, даже после того, как окончательное решение было принято и у нее на руках был ребенок, привлекательность Эдварда воздействовала на нее. Она размышляла, почему этой одной неотвратимо влекущей красоты было ей недостаточно, почему, обнаружив под заманчивой оболочкой отсутствие чего-либо, а только пугающую пустоту, она поступила так беспощадно в отношении него? Ведь мир полон мужчин, чья привязанность к женщинам зиждется лишь на их красоте. Почему бы ни быть обратной ситуации, когда Эдварду за его красоту прощалось бы многое?
Он присел на краешек кровати и в очередной раз попросил ее выйти за него замуж.
- Нет… нет… - Сказала она. - Я не могу. Пожалуйста, не заводи этот разговор. Это невозможно. Мы оба будем несчастны. А теперь будем несчастны уже все трое.
Эдвард поднялся и вышел. Больше она его не видела.
Каким-то неведомым способом, неизвестно как и где, Мопса раздобыла его фотографию, вставила в рамку и поместила на столике у своей кровати. Как будто он был ее сыном. А стоит ли доискиваться до причин ее поступка?
А имеет ли значение, что Мопса никого не известила о смерти Джеймса? А вообще что-либо имеет значение теперь?
У Бенет раньше бывали такие яркие сны. Полные таких достоверных деталей сновидения, что, просыпаясь, она еще долгое время принимала их за реальность. А если предположить, что сейчас она спит и ей снится самый кошмарный в ее жизни сон - но это только сон - ей надо лишь прожить его, испытать ниспосланные больным воображением муки. А утром в соседней комнате проснется Джеймс.
Она зашла туда и увидела там пустоту, наведенную стараниями Мопсы. Но эту комнату нельзя было назвать совсем пустой. Горе по потерянному сыну переполняло ее. Оно материальной тяжестью давило на оголенный матрасик на детской кроватке, оно следовало за Бенет по пятам, когда та принялась бесцельно подниматься и спускаться по ступенькам крутой лестницы.
На следующее утро Бенет нашла записку от Мопсы на столике в прихожей: "Я отправилась на ланч с Констанцией Фентон. Вернусь к четырем часам".
Раньше Мопса не утруждала себя подобными посланиями. Или нет?
Под столиком находилась корзинка для ненужных бумаг. Она была полна смятыми бумажными клочками. Бенет принялась доставать и разглаживать их.
Это все были записки от Мопсы, ежедневные записки: "Я поехала в больницу", "Я поеду в магазин", "Я поехала на встречу в "Симс энд Уэйнврайт"".
Бенет была тронута и почувствовала себя виноватой. Мопса писала эти записки, но, видя их нетронутыми, выбрасывала и заменяла новыми, проявляя при этом несвойственную ей тактичность.
Бенет открыла дверь, ведущую в комнату, которая должна была стать местом ее работы.
Когда она последний раз заходила сюда, стопки книг покрывали весь пол. Мопса навела здесь порядок, расставила книги по полкам, без всякой системы, разумеется, иногда вверх ногами. Зато в пишущую машинку она заправила чистый лист бумаги, как бы призывая дочь сесть за работу.
Бенет сомневалась, сможет ли она когда-нибудь что-то еще написать. Сама мысль об этом казалась абсурдной. Как могла бы она в ее теперешнем опустошенном состоянии надеяться выразить на бумаге чьи-то чужие эмоции?
Спустившись на первый этаж, она присела у окна и стала бесцельно, тупо наблюдать за улицей.
Вот прошла женщина, потом девочка с собачкой на поводке.
Чтобы чем-то заняться, Бенет заварила себе чай и выпила его без всякого желания, просто чтобы убить время. А сколько будет тянуться время? У него ведь нет конечной точки. Оно бесконечно.
Она попыталась представить себе, как сложится остаток ее жизни, чем она его заполнит, каким образом распорядится этим ненужным ей теперь временем.
Немного поколебавшись, Бенет надела пальто, вышла из дома и направилась к реке.
Дул холодный ветер. Воздух был так чист, что создавалось впечатление, будто ты попал в какое-то еще никем нетронутое пространство на самом краю мира, незагрязненное, неиспорченное, куда еще ни разу не добирался отравленный городской туман.
Бесчисленные лондонские крыши, шпили и башни - все были ниже ее, четкие, словно нарисованные на стекле и окаймленные лишь голубоватой дымкой далеко у горизонта. Зато над Хайгейтом собирались свинцовые облака, чреватые дождем.
Бенет повернула обратно.
Телефон прозвонил три-четыре раза. Она не взяла трубку.
В кухне она съела кусочек хлеба с маслом и половину яблока. Этим она и ограничилась, боясь, что от большего ее может стошнить. Затем она снова села у окна, жалея, что выбросила таблетки, которые ей дал Иэн Рейборн.
Она сидела и думала о Джеймсе, потому что ни о чем другом она не могла думать.
В прошлом она написала книгу и родила сына. Теперь сына не было в живых, а новую книгу она уже никогда не напишет. Казалось, что все это случилось с кем-то другим, потому что такого плохого, такого ужасного с ней просто не могло случиться.
Однако случилось. Именно с нею, а не с кем-то другим.
По мостовой проехала машина и затормозила у дома. Это была ее машина. Она узнавала ее по звуку. Мопса вернулась раньше времени. На часах было всего три.
Бенет не пошевелилась, когда входная дверь открылась и в прихожей послышались шаги. Потом шаги донеслись из коридора над ее головой.
Это всего лишь Мопса. Не стоило обращать внимания на ее передвижения по дому. Если Бенет в ее нынешнем состоянии и могла испытывать какое-либо страстное желание, то оно свелось бы к одному - чтобы матери не было здесь, чтобы она убралась обратно в Испанию и оставила дочь одну. То, что Мопса не уезжает, проявляет доброту и заботится о ней, - это правильно и по-матерински вполне оправданно, но лучше было бы обойтись без ее присутствия.
По крайней мере, если Бенет и не легче стало бы жить со своим горем наедине, то каким-то образом меньше было бы в этой ситуации чудовищной карикатурности - умерший ребенок и безумная хлопочущая бабушка.
Мопса вошла в комнату. За руку она вела ребенка, совсем маленького мальчика. Начала она с нелепейшего вопроса.
- Мы тебя не разбудили, Бриджит? Ты, наверное, спала?
Взгляд Бенет был устремлен только на малыша. Помимо девочки, прогуливавшей собачку, это был первый ребенок, который попался ей на глаза после смерти Джеймса.
- Кто это? - спросила она.
Голос был ее, но она не узнала его. Как будто кто-то другой произнес эти слова, находясь в дальнем конце комнаты.
- Как он тебе? Нравится? - задала Мопса встречный вопрос.
Казалось, что более абсурдной фразы нельзя было изобрести. Даже от сумасшедшей женщины Бенет не рассчитывала услышать подобной бессмыслицы, когда речь шла о ребенке. Как будто бы это был щенок…
- Кто он?
Мопса испугалась. Выражение животного страха появилось у нее на лице, страха слабого перед сильным и умным, и тоскливого ожидания неминуемого наказания.
Мальчик по-прежнему послушно держал ее за руку. На вид он был примерно того же возраста, что и Джеймс, но повыше и крепче. Под грязноватой стеганой курточкой красного цвета на белой и тоже грязной подкладке из синтетического меха виднелась синяя джинсовая рубашка. Джинсовый комбинезон и красные сандалии на литой пластиковой подошве довершали его наряд.
У него были светлые, почти белые волосики, довольно длинные и густые. Щечки его сияли румянцем, по личику - крупному, с грубоватыми чертами, уже можно было предугадать, в какого мужчину он превратится, став взрослым - по довольно большому, сильному носу, твердому подбородку и полным, словно припухшим чувственным губам. Бенет сочла его самым некрасивым ребенком из всех виденных ею.
- Этот малыш - сын Барбары Ллойд, - запинаясь, пробормотала Мопса.
- Я не знаю никакой Барбары Ллойд!
- Нет-нет, ты знаешь, Бриджит. Ты сразу вспомнишь, когда я тебе расскажу. Она на самом деле Барбара Фентон… то есть была Фентон…. дочка Констанции. Но вышла замуж за Ллойда, который что-то там делает с компьютерами. Они живут у Констанции, пока их дом не будет готов.
И тут Бенет вспомнила - не столько саму Барбару Фентон, о которой знала лишь понаслышке, а телефонный разговор с ее матерью Констанцией, имевший место тысячу лет тому назад, когда все еще было в порядке. Джеймс был жив, она была вполне счастлива и настолько наивна и глупа, что тревожилась за Мопсу. В том разговоре Констанция сообщила, что ее дочь, зять и внук временно живут у нее в доме.
- Что он делает здесь?
- Я обещала позаботиться о нем некоторое время. Они в отчаянном положении.
Мальчишка освободился наконец от цепкой хватки Мопсы. Он сделал пару шажков, оглядывая незнакомое место, посмотрел на Бенет, потом опять на Мопсу, и лицо его приняло именно то выражение, какое и ожидалось от ребенка его возраста, попавшего в сложное положение. Его ротик скривился, и он расплакался.
- Дорогой, не надо, пожалуйста! - воскликнула Мопса. Кажется, она уговаривала не плакать скорее не малыша, а саму себя. Она наклонилась, чтобы схватить его. В ее руках он бился, дергался, испускал истошные вопли.
Бенет молча удалилась наверх в свою спальню.
Уже стемнело, когда она решилась спуститься вниз. Бенет не слышала шума отъезжающей машины. Раз машина здесь, значит, и мальчик тоже, сделала она вывод, и не ошиблась.
Мальчик занимал место Джеймса на высоком стульчике. Мопса кормила его яичницей-болтуньей с гренками, и он пользовался для еды как ложкой, так и пальцами. Себе Мопса приготовила чай.
- Не пора ли отвезти его домой? - спросила Бенет.
Ясно было, что мать что-то скрывает от нее. Нервное напряжение читалось на лице Мопсы и выдавало ее с головой.
- Зачем ты вообще прихватила его с собой?
- Кто-то должен был это сделать. Его другая бабушка, которая вызвалась приютить малыша у себя, упала и сломала ногу.
- У него есть мать, отец и вторая бабушка… Так в чем же дело?
- Они собрались в туристическую поездку. Надолго..
Бенет похолодела.
- Мать, о чем ты говоришь? О какой поездке? Что ты имеешь в виду? - Она чуть не вскрикнула, вспомнив только что сказанное Мопсой "приютить у себя". - Как ты это понимаешь - "приютить у себя"?
Голос Мопсы упал чуть ли не до жалобного писка.
- Было решено, что он будет жить у своей бабушки…
- Ты это уже говорила. А теперь выходит, что он поселится здесь.
Мопса прикусила губу, и стало казаться, что она ухмыляется, словно упрямый ребенок, который делает что-то взрослым назло. Она, склонив голову набок, окинула Бенет взглядом - пристальным и немного лукавым.
Мальчик между тем спокойно поедал свою яичницу, причем с большим аппетитом.
- Интересно, куда люди ездят в отпуск в ноябре?
- На Канарские острова…
Закрыв глаза, Бенет ухватилась за спинку стула и так простояла, досчитав до десяти. Потом, придя в себя и открыв глаза, обратилась к матери:
- Значит, они собрались прогуляться на Канарские острова, а ты пообещала присмотреть за их ребенком, пока они будут отсутствовать? Ты действительно им это предложила? И на какой срок? На неделю? Две?
Мопса едва слышно прошептала трясущимися губами.
- На неделю.
Бенет уставилась на мать с изумлением, граничащим с ужасом. Это было немыслимо. Найдется ли еще на свете хоть один человек, подобный ее матери?
Бенет никогда не могла приспособиться к ней, принять ее, даже просто понять, что ею движет. Как могла Мопса сделать то, что сделала? Проявлять заботу, улаживать дела, брать на себя какую-то ответственность и одновременно быть такой жестокой, безмозглой, хуже, чем самое примитивное существо без души, без каких-либо чувств?
Привести этого малыша в дом дочери, только что потерявшей собственного ребенка, причем того же возраста и пола! Как могла зарониться такая идея в ее безумную голову? Для этого нужно было быть вдвойне, втройне сумасшедшей.
Вряд ли вообще бывали такие душевнобольные в истории медицины.
Но…
"Но я не должна ненавидеть свою мать", - напомнила себе Бенет.
Мопса повязала вокруг шеи мальчика салфетку со стола вместо нагрудника. Она налила ему молоко в чашку, и тот схватил ее обеими руками, издавая, как показалось Бенет, нечленораздельные идиотские звуки, но никак не слова. Это был как раз такой ребенок, которого дюжая тупица Барбара Фентон могла произвести на свет. Бенет казалось, что у него на лице уже проступают рельефные скулы и мощная, раздавшаяся вширь переносица, как у Барбары.
Внезапно в мысли Бенет вторглась болтовня Мопсы, детальный отчет о трудностях, переживаемых Констанцией Фентон и Ллойдами. В ее рассказе все выглядело так, что когда она явилась к ним, они уже убедили себя отменить свой тур и потерять значительную сумму, внесенную ими в качестве аванса. Барбара рыдала. Это был их первый совместный отпуск за пять лет.
Что оставалось Мопсе делать? Она долго колебалась, но она была в должниках у Констанции. Та сделала ей столько хорошего в прошлом. И Мопса вовсе не действовала безрассудно, не взвесив все наперед. Она знала, как к этому отнесется дочь. Но Бенет большую часть времени проводит у себя в комнате, не так ли? Ведь это большой дом. Бенет просто не увидит мальчика. Мопса сама будет заботиться о нем, укладывать спать в своей комнате, гулять с ним.
Бенет подошла к телефону, пролистала лежащий рядом на этажерке справочник Миссис Констанция Фентон, 55, Харпер-лейн, Эн-Дабл-Ю-Джи.
- Что ты делаешь, Бриджит?
- Звоню миссис Фентон, чтобы извиниться и сказать, что у нас не детский сад. Мы не принимаем детей на временное проживание. Скажу, что мы возвратим ей ее внука через полчаса.
Ее палец коснулся наборной панели. Засветилась первая набранная цифра.
- Их там нет. Они уже уехали.
- Я тебе не верю, мама.
Бенет слушала долгие гудки, и постепенно в ней нарастал гнев. Это была хоть какая-то смена в ее эмоциональном состоянии. Пустота заполнялась злобой. И с этого началось ее пробуждение к жизни. Трубка продолжала издавать длинные гудки. Мопса сказала правду - Фентоны уехали.
Мальчик слез со стульчика. Его лицо было перемазано яичницей. Он медленно двигался по комнате в поисках, чем бы себя занять. Но здесь не было ничего интересного - ни игрушек, ни книжек, ни карандашей и цветных мелков, даже не было телевизора.
Он перешел из столовой в кухню и открыл дверцу буфета. Тут он сделал паузу, оглянулся через плечо с опаской, не остановит ли кто-нибудь его, а когда убедился, что запрещения не последует, принялся вытаскивать из нижнего ящика и кидать на пол кастрюльки, миски, ситечки, дуршлаги.
- Я ухожу, - сказала Бенет. - Пройдусь вдоль реки.
- Уже совсем темно. Это небезопасно…
- Вот это мне подходит. Может, меня там убьют.
При нормальных обстоятельствах она бы тут же пожалела о сказанном, потому что такие слова непременно бы вызвали у матери известную реакцию. Так и случилась. Мопса в ужасе закатила глаза и прикрыла рот ладошкой, сдерживая рвущийся наружу вопль.
Но теперь Бенет было на это наплевать. Пусть закатывает истерику, пусть бьется головой о стены или трепещет от страха.
Она вышла на воздух, погрузилась в ясную, холодную ночь навстречу выползающей на небосклон почти полной луне.
7
Уже миновали сутки, когда Бенет пришло в голову спросить, как зовут мальчика. Он был всего-навсего маленьким ребенком и попал в ее дом не по своей воле. Ей все равно придется сталкиваться с ним, пусть случайно и, насколько это возможно, реже, но знать его имя она должна. И тут возникло затруднение.
После заданного матери невинного вопроса на лице Мопсы появилось выражение полной растерянности. Она не хитрила нарочно по злобе и не изображала испуганного зайца, как бывало, когда на прямой вопрос требовался прямой ответ. Сейчас у нее был вид деревенской дурочки, которую спросили, как устроена Вселенная. Трудно было понять, что означала улыбочка, с которой она ответила:
- А я не знаю.
Днем их долго не было дома - ни Мопсы, ни мальчика. Она увезла его куда-то на машине. Бенет представилось, как он устроился в креслице Джеймса на заднем сиденье. К счастью, она не видела этого собственными глазами, иначе с ней мог случиться припадок. Она решила больше никуда не выходить при дневном свете. После наступления темноты - да, но никак не днем.
Мопса ездила по магазинам и привезла с собой покупки в больших пакетах от "Детского мира" и "Маркс энд Спенсер". Мальчик, чье имя, как сказала Мопса, она пока не выяснила, снял свою грязную курточку и возился с застежками сандалий.