Три убийства, разделенные почти столетием, - звенья одной цепи. Что связывает трагические события в дореволюционном Санкт-Петербурге и страшное преступление в провинциальном городке наших дней?
Главная героиня, став жертвой обстоятельств, раскрывает эту тайну и к своему ужасу находит настоящего убийцу.
Безумная любовь и ненасытная жажда мести - лабиринт сплетающихся времен и зеркальных судеб не отпустит вас до последних страниц романа.
Содержание:
-
Глава 1 1
-
Глава 2 4
-
Глава 3 6
-
Глава 4 9
-
Глава 5 12
-
Глава 6 14
-
Глава 7 18
-
Глава 8 22
-
Глава 9 26
-
Глава 10 32
-
Глава 11 36
-
Глава 12 38
-
Глава 13 41
-
Глава 14 44
-
Глава 15 47
-
Глава 16 50
-
Глава 17 53
-
Глава 18 56
-
Глава 19 59
-
Глава 20 62
-
Глава 21 67
Николай Буянов
Бал для убийцы
От автора: выражаю сердечную благодарность моему другу и консультанту, археологу, доктору исторических наук Геннадию Белорыбкину за неоценимую помощь в создании этой книги.
- Почему ты не хочешь туда идти? - спросил он. - Ведь это самое обычное место, мы бывали там много раз.
- Но не сегодня, - возразила она. - Ты сам знаешь, сегодня особенное число. В такой день даже самые обычные места могут преподнести какие угодно сюрпризы.
- Разве ты не любишь сюрпризы?
- Люблю, - призналась она. - Если только за них не приходится платить слишком много.
Дж. Крюс, "Тим Талер, или Проданный смех"
Комната выходила окнами на солнечную сторону - отсюда открывался прекрасный вид на пляж, покрытый ярко-желтым песком (восточная оконечность Лионского залива в нежном бархатном мае, на исходе южной весны). На песке лежали синие и оранжевые топчаны для загара (прислуга уберет ближе к вечеру), тут и там стояли свернутые навесы на металлических штангах, напоминавшие цапель посреди болота, валялись куски оберточной бумаги и газеты в масляных пятнах - такое впечатление, будто постояльцы все, как один, ходили на пляж не загорать и купаться, а наполнить желудки, чтобы потом, в кафе, брезгливо ковырять вилками в тарелках: "Мон амур, я на жуткой диете - ни соли, ни холестерина, ни, упаси бог, мучного. Этот доктор берет фантастические гонорары и мучает хуже гильотины, но каков результат!" (Никакого результата: была тумбой с тройным подбородком и отечными ногами, ею же и осталась.) На гребне, намытом когда-то, миллион лет назад, отступившим морем, в лунке лежал забытый кем-то красный мяч с белой полоской вдоль экватора.
- Это наш? - спросил мальчик девочку, указывая сквозь окно.
- Нет, наш забрала бабушка. А этот, наверное, оставила Мими: она вечно забывает свои вещи где попало.
Мальчику было лет восемь. Он был одет в модный матросский костюмчик (зюйдвестка, переделанная из обычной белой рубашки, и полотняная шапочка без козырька, зато с настоящим помпоном - как у моряков на сейнере, стоящем в порту в трех милях отсюда), синие гольфы, запачканные песком, и сандалеты с оторванным ремешком. Девочка была младше. Бабушка утверждала, что она растет красавицей - в мать (впрочем, свою маму девочка никогда не видела: та скончалась при родах в маленькой и жутко грязной больнице для неимущих недалеко от Ле-Крезо, в городе, который девочка совершенно не помнила, хотя и появилась там на свет. Зачем маму занесло туда - ни родных, ни знакомых у них там не было, - она тоже не знала, а бабушка не рассказывала).
Она деловито обошла вокруг кровати, такой огромной и высокой, под марлевым балдахином от насекомых, посмотрела на лежащего мужчину и неуверенно сказала брату:
- По-моему, у нас получилось.
- По-моему, тоже. Только ни до чего не дотрагивайся. И надо подмести пол, от нас остались следы.
- От вас, сударь! Это вы целый день скакали по песку, хотя бабушка запретила…
Мужчина, лежащий на роскошной кровати под балдахином, был мертв - белая рубашка (не слишком свежая, не слишком дорогая, но приличная) была залита кровью, сочившейся из раны на груди: все симптомы красноречиво указывали на насильственную смерть, причиненную огнестрельным оружием. "Пол подметать я категорически не буду, - сердито подумал мальчик. - Что с того, что песок действительно от моих сандалет, веник - дело женское".
Он презрительно отвернулся, внимательно оглядывая комнату: не забыли ли чего. Нет, самое главное они забрали: пистолет, спрятанный в примитивном тайничке - в книге с вырезанным в страницах углублением. И дневник - старая, обтрепавшаяся по краям тетрадь в коричневом клеенчатом переплете.
- Ты не забыл, что дал мне слово? - требовательно спросила девочка.
- Какое?
- Ты обещал выбросить эту гадость в воду, чтобы никто не нашел (под "этой гадостью" подразумевался пистолет).
- Вот еще! - фыркнул он. - Пистолет еще может пригодиться. Пока мы не уберемся отсюда…
- Все равно ты не умеешь им пользоваться. А если его найдут, то бабушка…
- Ладно, ладно. Выброшу при тебе. Тетрадку они решили сохранить. Мертвому мужчине она все равно не нужна, а они, когда подрастут и научатся читать, прочтут обязательно - мальчик свято верил, что они найдут описание места, где зарыт пиратский клад (бабушка частенько рассказывала им разные истории про пиратов, затонувшие корабли и бескрайние океаны, хотя сама до этого ни разу не была даже на море). Девочка соглашалась: если бы и вправду разбогатеть, можно было бы уехать подальше отсюда, купить дом с садиком и балконом, себе - новое платье с бантом и куклу, выставленную в витрине магазина, что напротив церкви Святой Троицы, на улице Фиалок, брату - книжку с картинками, бабушке - новые очки, которые не будут сползать с носа…
Мальчика, однако, ждало горькое разочарование: дневник понятия не имел о пиратских кладах. Все страницы были заполнены неровным старческим почерком (у первого автора рано начали слепнуть глаза: сильная катаракта, заработанная в темном каземате Орловского централа). Чернила местами выцвели, местами растеклись - видимо, тетрадь немало пережила на своем веку. Лишь последняя запись, сделанная позже, почти через четверть века, выглядела лучше предыдущих. И почерк был поровнее, и перо не такое дрянное (серебряный "Данглар" в сафьяновом футляре, на столе - дети его не тронули). Видимо, мужчина писал незадолго перед смертью:
"Я нашел ее. Наконец-то я ее нашел - здесь, в этом Богом забытом месте. Она нисколько не изменилась, несмотря на годы и потрясения. Кажется, я все еще люблю ее. Или ненавижу? Говорят, будто эти два чувства очень похожи. Не знаю. Если бы не этот дневник, не записи, сделанные рукой Аристарха Гольдберга, я бы, наверное, бросил все к чертовой матери много лет назад и жил нормальной человеческой жизнью, не пряча лицо под дурацкой маской… Впрочем, пустая болтовня. Клонит в сон… Завтра все будет кончено. Завтра я убью ее…"
Глава 1
"Директору 4-го отделения
Департамента полиции
г. Санкт-Петербурга,
е. Высокоблагородию полковнику
Ниловскому Ю. Д.
Милостивый государь!
Довожу до Вашего сведения факты, касающиеся Вашего недавнего вопроса.
Убийство адмирала флота е. Высокопревосходительства Дубасова А.А. (15 декабря п. г.) и генерала Павлова А.С. (1 января с. г.) было санкционировано ЦК партии с. ров, разработка планов операций была осуществлена при участии гг. Криковича ("Кравчук"), Зеленовского ("Барин") и инженера Лебединцева (псевдоним неизвестен). Ответственность за теракты взял на себя т. н. "Летучий северный отряд", действующий под рук. "Карла" (настоящее имя и фамилия неизвестны). В настоящее время подойти к "Карлу" не представляется возможным - мое положение в Боевой организации весьма шаткое. Прошу ввести в действие агента Шахову для моего прикрытия. Опасаюсь подозрения со стороны подпольщиков, хотя пока их внимание сосредоточено скорее на "Барине" - на этом настаивает, в частности, "Филипповский"…"
Его всегда восхищала способность этого агента строить фразы в донесении - он поражал воображение, и Юрий Дмитриевич иногда ловил себя на том, что побаивается его, как бомбы с часовым механизмом, неизвестно на какой час заведенным.
В кабинета было прохладно (Ниловский любил холод и терпеть не мог жару, оттого прислуга в его доме никогда не заклеивала форточки на зиму) и темно: напольные часы фирмы Бренеля пробили семь, высокий потолок утонул во мраке, а вместе с ним - и полки с редкими книгами, доставшимися еще от отца, героя Балканской кампании, и портьеры темного бархата на окнах, и даже углы стола - все, кроме того, где стояла лампа под китайским абажуром. Стол был покрыт зеленым сукном и вызывал мысли о бильярде. А также о крепком кофе и хорошем вине (графин с бордовым каберне и серебряные стаканчики на подносе, на белоснежной салфетке) - все заранее приготовлено и отрепетировано, как на премьере спектакля: знающий полицейский своих агентов обязан беречь и обхаживать, словно режиссер - капризную примадонну.
До назначенного срока оставалось полчаса. Он потянулся, взял со стеллажа "Цветы зла" Бодлера, лениво перелистал и поставил назад, смахнув с корешка пыль. Пересек комнату, сел за рояль, принялся одной рукой наигрывать Скрябина - в темноте, не зажигая свечей и не глядя на клавиши.
Она появилась вместе с глухим боем часов. Юрий Дмитриевич открыл дверь, принял мокрую шубку, отметив, что женщина подавлена: она прошла через коридор молча, опустив голову и даже не взглянув в зеркало (совсем плохой признак). Ну да ничего, утрясется, уговаривал себя Ниловский. Главное - такт и верный тон в разговоре.
Читал ваши отчеты, - сказал он, усаживаясь подле нее на диван с высокой спинкой. - Весьма недурно, вы молодец. Что будете пить, Софья Павловна? Чай, кофе, шоколад?
- Кофе, если можно, - еле слышно ответила она, глядя прямо перед собой.
- Вы озябли? - Он взял ее тонкие пальцы (они и впрямь были ледяные) в свои, с успокаивающей улыбкой заглянул в глаза, в который раз подивившись их красоте - большие, широко расставленные, вспыхивающие зелеными бликами во мраке гостиной (прелестная женщина, жаль только, досталась не тому). - Может, чего покрепче? Коньячку не желаете?
- Нет. Я и так много пью в последнее время. Постепенно превращаюсь в алкоголичку.
- Что-то случилось? Вас подозревают?
- Не знаю, - проговорила она, высвобождая руку. - Ничего не знаю… Страшно.
Она с мольбой подняла глаза. Каштановые волосы, уложенные в тяжелый узел на затылке, чуть растрепались, и шелковые пряди скользнули вниз, к белой шее.
- Отпустили бы вы меня, Юрий Дмитриевич. Не могу больше, право… Сорвусь, скажу лишнее, и - конец. Погубите вы меня.
Ниловский тайком вздохнул и поднялся, чтобы приготовить кофе на спиртовке. Поставил перед гостьей инкрустированную серебром вазочку с пирожными, на которые та даже не взглянула.
- Зря вы так, голубушка. Мы все делаем дело, полезное для России. Покушение на генерала Трепова благополучно предотвращено - благодаря вам, моя дорогая, вы прекрасно сработали.
- Вы… схватили их?
- Только исполнителя. Студент, девятнадцать лет. Сумасшедший или играет такового. Однако - я уверен - на серьезных людей в Боевой организации, а тем более на тех, кто связан с ними в Думе, он вывести не способен. Это плохо.
Его тон стал жестким.
- Мне необходим Карл. Человек, стоящий во главе "боевки". Тот, кого ваш супруг снабжает деньгами.
- Но вы же знаете, - в отчаянии проговорила женщина, - Вадим никогда не состоял ни в одной партии. Его элементарно запугали. Он не спит по ночам…
- Это частности. Вам известно, чем занимается ваш муж. Он много лет собирал компромат на состоятельных клиентов своего казино, выкупал долговые расписки, не пренебрегал вульгарным шантажом и незаконными финансовыми операциями. А когда нашлись предприимчивые люди, прихватившие его на этом, он предпочел выполнить их требования, лишь бы не попадать в поле зрения властей. Что ж, он сделал свой выбор.
- Он просто испугался…
- Он испугался тюрьмы. А вы испугались того, что останетесь одна, без средств, с вечным клеймом… Вам, Софья Павловна, страх заменил любовь.
Юрий Дмитриевич прошелся по кабинету, заложив руки за спину.
- Не обижайтесь на мой тон - право слово, я уж с вами и так и этак, а вы все свое: отпустите да отпустите. Это же не извозчик: сказал лошади "Тпру!" - и готово. - Он снова вздохнул. - Вы давеча не ответили на мой вопрос: вы чувствуете подозрение к себе?
- С первого момента, - отрешенно ответила гостья. - С самого первого дня. Там ведь умнейшие люди, очень образованные и ученые конспираторы - пожалуй, даже получше ваших… Чему вы улыбнулись?
- Когда?
- Сейчас. Вы будто обрадовались тому, что мне не верят.
Он мысленно поежился: дамочка, сама того не ведая, ударила в точку.
- Вы просто неверно оцениваете обстановку, милейшая Софья Павловна. Подпольщики ощущают, что кто-то в их окружении работает на Департамент, однако их подозрения не имеют в виду никого конкретного. За последнее время провалились два крупных теракта, арестованы четыре боевика, разгромлена лаборатория, где готовили взрывчатку… Конечно, они не могли не насторожиться. Но вам беспокоиться нечего.
- А арестованные? Что они, отказываются говорить?
Ниловский будто не услышал вопроса. Не станешь же объяснять, что из четверки, взятой при подготовке взрыва на конспиративной квартире генерала Курлова, в живых остался только один человек, который сейчас пребывал в психушке под усиленным надзором. Остальные трое были мертвы: двое скончались в застенках, не выдержав пыток, третья, девушка из известной дворянской семьи, покончила с собой в кабинете следователя.
- Мы не стали вербовать вашего мужа, Софья Павловна, потому что - вы правы - товарищи раскусили бы его в два счета. Они используют его как денежный мешок - не более того. Революция, дорогая моя, требует очень больших денег. Поэтому Вадима Никаноровича хоть и подозревают, но не трогают. А вас…
Он сделал паузу. Она подняла бледное лицо, губы приоткрылись, в зеленых глазах плескалось обреченное ожидание.
- Вы слишком женщина, Софья Павловна. Вы вся - вслед за мужем, куда он, туда и вы. Вы не способны жить одна, не способны на собственное мнение. Поэтому - по определению - не способны быть агентом охранки. Так они думают.
- Но я веду себя нервно. Я оглядываюсь по сторонам, когда иду по улице. - И вдруг, без всякого перехода, она произнесла: - Можно вас спросить?
- Да, - рассеянно отозвался он.
- "Челнок" - кто это?
Она увидела, как собеседник дернулся, будто от удара током.
- Почему вы спросили?
- У вас на столе я случайно увидела донесение - оно было подписано этим псевдонимом. Он тоже ваш агент? Как и я?
Ниловский встал, давая понять, что аудиенция окончена.
- Есть хорошее правило, милейшая Софья Павловна: знать следует ровно столько, сколько необходимо. Лишняя информация порою сильно сокращает жизнь.
- Жизнь, - горько повторила она. - Лгать, изворачиваться, бесконечно оглядываться, проверяя, нет ли слежки, составлять донесения по ночам… Господи, как ужасно!
Уже подавая женщине шубку в прихожей, он спросил:
- Мне известно, что в этом месяце, к годовщине расстрела демонстрантов на Литейном, Боевая организация запланировала три террористических акта. Два из них благодаря вам были взяты под контроль. А кто намечен третьим?
- Не знаю, - удивилась она. - В моем отчете говорится о двух актах. Кто вам сказал, что их намечено три?
- А разве нет?
Она пожала плечами:
- Вы мне не доверяете?
- Просто уточняю. - Он открыл дверь.
Женщина спустилась по лестнице - он, стоя в дверях, слышал стук ее каблучков. И безмолвно ругал себя за беспечность. Чужое донесение на столе, на зеленом сукне ("Милостивый государь! Довожу до Вашего сведения…"). Лист бумаги, исписанный мелким, словно бисер, наклонным почерком - таким пишут обычно эмансипированные дамы или истеричные юные поэты, сочиняющие свободолюбивые оды и доносы на собратьев по перу… Внизу стояла подпись "Челнок". Надо думать, недавняя посетительница, бросив случайный взгляд на стол, обратила внимание сначала на чужой почерк, потом - на чужую подпись. Это был промах. Второй промах Юрий Дмитриевич допустил, когда вышел на лестницу: могли бы и выстрелить сразу, с темной площадки. Или бросить бомбу - в освещенном дверном проеме он представлял отличную мишень… Эх, Софья Павловна, Софья Павловна!
Она знала о готовящемся покушении - третьем по счету. Знала, кто должен был пасть его жертвой. И даже то, что акция была намечена на ближайшие сутки (возможно, на сегодняшний вечер).
Она с трудом вышла из подъезда и встала без сил, прислонившись спиной к стене, глядя на ряд мрачных серых домов, слушая, как большие круглые снежинки опускаются на мостовую и тают в черной воде у каменного причала… Следовало бы поднять повыше воротник и спрятать озябшие ладони в муфточку… Но нет, она дышала полной грудью, подняв бледное лицо к небу и шепча молитву одними губами.
- Вам плохо, барышня?
Какой-то прилично одетый господин в темном клетчатом пальто и английском котелке, с тяжелой тростью осторожно, чтобы не напугать, тронул ее за локоть.
- Простите, что обращаюсь к вам. Мне кажется, вы больны. Вам не нужна помощь?
- Нет, нет, - поспешно ответила она. - Все в порядке.
- Вы уверены? Может быть, кликнуть извозчика?
- Я лучше пройдусь. Извините.
И пошла по набережной, не оглядываясь. Разбитной малый с русым чубом, выбивающимся из-под шапки, в распахнутой душегрейке, проходя мимо (видно, хорошо "посидел" в ближайшем кабачке), подмигнул господину с тростью:
- Хороша, а, ваше сиятельство?
- Кто такая, знаешь?
- Как не знать-с. Супруга Вадима Никаноровича Донцова - у него заведение на Васильевском и две гостиницы на Литейном. Уважаемый человек.