Кроме нее, да оставшихся при ней двух сорокалетних "девушек", всплакнуть о Базиле было некому.
КЛИНИКА ДОКТОРА ДУРАША
В маленькой больнице на юге Франции доктор Пьер Дураш, богообразный старичок неопределенного возраста, тихо и мирно доживал свой век и как мог, делал вид что может помочь всем, кто чего-то от него хочет. Слепых он не делал зрячими, глухим не возвращал слух, хромые про-должали хромать несмотря ни на какие усилия доктора. Но у него было одно замечательное достоинство. Он никому не отказывал.
- Доктор, а вот у меня….
И следовало получасовое объяснение. Доктор очень правдоподобно притворялся, что внимательно слушает, а сам занимался любимым делом: ковырял пальчиком в но-су, чаще у клиента, или выискивал у него в волосах тех, у которых ног столько, что и под микроскопом не сосчитать, потому как они, гады кровожадные, не хотят в голом виде под микроскопом лежать, всеми многими лапами одновре-менно во всех местах прикрываются, попробуй тут посчи-тай, сколько раз он за свою жизнь в школу сходил, или с друзьями подрался, или с утра из вскрытого им капилляра опохмелился.
Когда словарный запас клиента иссякал, а пальцы док-тора заходили так глубоко, что он мог почесать глаз боль-ного изнутри, считалось, - знакомство состоялось и боль-ной с доктором обо всем договорились.
- Сделаем, - обещал ни в чем не отказывающий доктор, - в лучшем виде. Можете одеваться и в палату устраиваться. Вечером приду на новоселье, стол накройте, кровать рас-правьте, зубы почистите и в стакан уберите.
Лечил доктор от душевного неуюта.
Он так и полагал - все болезни человека от душевного неуюта. Не зря же его заведение исстари носит название - клиника для душевных, а уже потом больных.
Доктор Пьер Дураш был гением. Непризнанным. Да он и не стремился быть признанным. Наоборот, всячески скрывался от любого признания. Так прямо и говорил этим любопытным сыщикам - имею, говорил, полное право ни в чем не признаваться. А все свои достижения, которые сме-ло могли стать достоянием любопытного человечества, всячески преумалял или же старался выдать за божью во-лю и пробуждение сознания самого осознавшего себя са-мосознанца.
Как-то к нему в клинику привезли даму, страдающую недержанием языка; по научному ее диагноз именовался словесным поносом. Доктор, ради сам не знает зачем, за-писал ее болтовню на магнитофон. Получился целый не-сгораемый шкаф словесного поноса. Дама поносилась не просто так, она делала это разными голосами, различными интонациями, как будто одновременно говорили по мень-шей мере десять человек. Доктор переписал словесный по-нос по ролям и получилось вполне понятное действо: ге-рои многих мыльных опер сошлись вместе и, не слушая друг друга наизусть читали свои тексты.
Все встало на свои места.
Кроме одного.
Одного автора одного непонятного простому смертному текста доктор никак не мог вычислить.
Все санитарки, все нянечки, даже те, которые помнили мыло первой мировой войны, в один голос утверждали, что такого мыла ни в одном мыле никогда не мылилось. Этот чужеродный текст хамски проник в другие тексты, чтобы там замаскироваться, куда надо внедриться, чтобы потом незаметным вынедриться в нужной точке земного шара.
Лечение, прописанное страдающей даме, было про-стым. Ей дали послушать то, что она городила, только раз-деленное доктором по ролям. Дама все поняла, и стала по-носить правильно: выпустит на сцену одного мыльного героя, даст ему высказаться, не перебивает, похлопает, ча-ще себя по голым ляжкам, непременно похвалит: - "Моло-дец! - и пригласит: - Следующий!" И так с утра до вечера, и все тихо, мирно и аккуратно. Но… стоит дойти очередь до того, который ниоткуда, дама хватает стакан, прячется с ним под одеяло и выстукивает зубами азбукой Морзе за-шифрованный текст.
Болезнь оказалась заразной. Не только пациенты кли-ники, но и санитарки с нянечками заболели ей. Все дружно цитировали, каждый своего любимого, а иногда и не одно-го, потом дружно прыгали под одеяло и перестукивались посредством все тех же общественных стаканов, но своих лично индивидуальных зубов, отчего у каждой выработал-ся свой узнаваемый остальными почерк. Все разглашали разные им одним известные тайны, которые сразу же ста-новились достоянием всех и даже врагов.
Болезнь обещала перерасти в эпидемию.
Доктор давал клятву Гиппократа.
А еще доктор давал подписку органам, не только внут-ренним, но и другим, которые шутить не любят, когда шу-тят не они, но сами шутят часто и сердито.
Те, которые органы, быстро приехали, быстро во всем разобрались, быстро раскололи все подходящие для пере-дачи посредством зубов и азбуки Морзе стаканы в клини-ке, тем самым эпидемию на корню сгубили. Больным по-дарили видеомагнитофон и много кассет с патриотически-ми фильмами о строительстве развитого французского со-циализма. Пусть добровольно-принудительно мыльную свою ориентацию поменяют.
А доктора наградили крепким рукопожатием без руко-прикладства и протокола.
Метод лечения, открытый доктором, оказался открыти-ем. Чем подтвердился известный постулат о том, что все открывальцы - люди из психлечебницы уже, или будут по-том. Один в бочке сидел, другой ждал, пока на голову кир-пич или что-то другое, но тяжелое и больно упадет. Третий себе заразу прививал…
Открытие доктора Дураша запеленговали эти органы и взяли на вооружение. Только переделали его немного на свой лад. Доктор разделял заведомую белиберду на со-ставляющие. Органы же наоборот, взяли много состав-ляющих, смешали их, получили вкусно приготовленную белиберду. В ней были спрессованы и языки, и новая родо-словная со всеми мелкими и крупными деталями быта, и полный курс распространенного в том районе проживания народно-извращенческого фольклора, и методы борьбы. Да много всего понапичкали. В количестве целого несго-раемого шкафа. А потом вынули из кармана давшего доб-ровольное согласие Базилио, с помощью другого аппарата записали ему в бестолковку всю белиберду быстро и во сне, разложили ее там по полочкам и нате вам, всего за па-ру месяцев готовый ко всему сразу и даже по отдельности секретный агент.
К тому времени, когда мадам Жо для Мэ получила из-вестие о гибели своего любимого Базиля, он уже четыре года внедрялся на благо и во имя, в далекой холодной стране, которая его бабушке графине Анн и дедушке графу Грегору из светлого Сен-Колчедана была когда-то давно любимой родиной.
Г Л А В А 3
СЛУЖУ СС!
Who li they такие
ЮЛЬКА
1. Татуировка
2. Аноним
3. Трусики с Дыркой
4. Служу СС
5. Инстинкт
6. Дуэль
7. Ну, Прям, Кино
ТАТУИРОВКА
На правой ягодице у Юльки татуировка. И на левой ягодице у Юльки татуировка. На левой груди есть, и на правой груди есть. Небольшие, но цветные: голова змейки с раскрытой пастью и тонким жалом языка; сеточка паутины в непонятных кабалистических знаках; профиль отца, усталого от бесконечного хождения голодным по холодным горам; любимая сакля в центре любимого кишлака. Татуировки как татуировки, многие, поддавшись велению моды, нацарапали их на своих нежных девичьих попках и прочих грудках. Над Юлькиными тату трудились лучшие художники спецшколы, в три захода, причем каждый предыдущий не знал, что добавит к его рисунку следующий, так же как и каждый следующий не знал и не мог спрашивать, а на фига вот так вот фигово наколол какую-то фигню его предшественник. Приказы у них в спецшколах не шибко-то и обсуждались. Вот выполнялись - это да! А Юльке что? Сняла штаны, легла этим, на котором колют, кверху и прикусила левую губу до крови, потому как немного бо-бо. А потом, суток через трое, перевернулась, вздохнула и снова прикусила.
Раньше она не особо приглядывалась, что ей накололи. Но пришло время выполнения заданий. Сейчас стояла она в позе, которую озабоченные индусские монахи ласково назвали 'на коленях', на что дальние родственники индусов русские крестьяне метко ответили 'рачком-с', стояла перед огромным зеркалом, с голым этим самым, которое из двух красивых, таких округлых и нежненьких половинок состоит, мерно покачивалась и, что бы вы думали? А вот и не угадали! Писала на микроскопическом листке спецбумаги донесение в центр, сверяя каждую букву доноса с рисунком на… так, сегодня у нас четное число? Месяц состоит из тридцати дней? Год не високосный? Все правильно, левая нижняя булочка, а свет должен падать справа.
Не трудно догадаться после таких подробностей, что татуировки на теле Юльки - это не просто татуировки. Это таблицы шифров. Надо же, какие умные у них там разведчики в разведшколах. И не надо с собой шифровальные блокноты таскать, улики всякие килограммами сжигать и подозрительный пепел в унитазах вантозами топить. А потом товарищ майор по количеству бульков и всхлипов догадается о тексте, содержащемся в шифровке? Весь секрет изобретения состоял в том, что таблицы в татуировках мог увидеть только подозревающий их наличие специалист, это раз; второе, смотреть надо было не на тату, а на их зеркальное отражение; и, наконец, пятое - свет при этом должен падать с определенной стороны света, а стоять перед зеркалом Юлька должна в определенной позе. Умные разведывательные учителя здраво рассудили, ежли вдруг их агента в чем-то заподозрят и начнут тату изучать, то, добравшись до половины, то есть поставив Юльку как надо и куда надо, вряд ли вспомнят уже, что они там ищут, когда и искать не надо, вот оно, бесплатное и согласное. На языке шпионов и разведчиков такая ловушка называется медовой. Куда уж медовее? То же самое и с вероятностью случайного разоблачения. Тот, кто доберется до тату, если он не клиент виагры, не разберет, а если и разберет, только когда полюбит. А полюбит - не продаст.
Кстати, все вышесказанное - малая часть тех доводов и аргументов, которые, так же как и сами татуировки, были стократно обсосаны, сплюнуты, прежде чем принято решение о такой форме на таком содержательном.
Вот и стояла Юлька в русско-индусской неудобной позе и гнула шею, списывая как со шпаргалки буква за буквой получающийся безобидным текст.
'Милая мама! Лекции я не пропускаю. Нельзя. Студенты - народ несдержанный, сразу разбегутся по этажам, шуметь будут. Прибежит ректор, узнает, что я опять лекцию пропустила, и отдаст мои часы какому-нибудь другому преподавателю, а мне оставят только лабораторные работы вести, а за них сама знаешь, сколько сейчас платят….'
В Центре правильно расшифруют этот с первого взгляда жалостливый текст.
'Милый папа. Я тут надыбала один акт провернуть, шандарахнуть чуркам по мозгам, чтобы гайки съехали. Пришли мне полведра 'картошки' (взрывчатка, здесь идалее прим. Автора), один соленый огурец (гранатомет), два зеленых помидора (две тысячи баксов), и сто ложек ячменя (сто тысяч дешевых русских рублей). Все клево, кенты на мази, пруха с нами, осталось забашлять. Тезка Фу-чека'.
АНОНИМ
- Аллё! Милиция? - из трубки выползает вкрадчивый голос второй степени подержанности и первой степени запуганности.
- Чего вам, гражданин?! - Дежурный по Ленинскому райотделу товарищ майор деловито обгладывал приготовленный любимой не им одним женой походный милицейский бутерброд.
- Не, вы скажите, это милиция? - вкрадчивость сползла на торопливый шепот. Причем наиважнейшее для него слово звонивший произнес как 'милисыя', что тут же не преминул отметить для себя дежурный.
- Это морг твой! - сразу придавил звонившего смертельной тяжестью опытный борец с телефонными жалобщиками. Звонют целый день деньской, пожрать от них некогда, каждое дежурство одно и то же, - возвращаешься домой - а и половина авоськи не съедена, добро на… переводится.
- Ой, ёп тать! - дернулась труба в ослабевшей руке. - Я ж 02 набирал! Извините, не туда попал.
- Да туда ты попал, зануда, туда! - проглотил, наконец, вставший поперек горла шматок сала товарищ майор. - Не ссы раньше времени!
- Не-не, мне в морг не надо, рановато еще. Мне в милицию надо. В морге по моему вопросу не знают.
- А в милиции знают?
- Ну, дык, должны, вроде.
- И чего они тебе такого задолжали? - медленно и въедливо полюбопытствовали на другом конце бесконечного провода, и после малой паузы спросили строго, как выстрелили: - А ну, колись добровольно, гнида!
- Мне бы в госбезопасность позвонить, - чистосердечно признался насмерть оробевший гражданин.
Услышав имя старшего брата, товарищ майор торопливо вытер лоснящуюся жиром лапу о полу грязного кителя и резво принял позу всегдашней боевой готовности хоть сейчас и хоть куда. Если прикажут.
- А на фига тебе в госбезопасность? - раздались параллельно: ленивый голос в трубке для затягивания времени и фоном скорострельный треск клавиш компьютера для устной и письменной идентификации.
- Важное сообщение!
- Про заложенную бомбу?
- Какая к чертям собачьим бомба?
- Про которую сегодня все кому не лень названивают!
- Нет у меня никакой бомбы! Не сделал еще!
- Конечно, нет! Откуда у тебя бомба, когда ты ее уже заложил. Говори, куда, паскуда!
- Никого я не закладывал… Я по другому вопросу.
- Вы кто, гражданин?
- Аноним я. И у меня сообщение государственной важности!
Нотки отчаяния и животного страха звонившего были такими податливыми, что дежурный майор малость и сам струхнул - а не проверка ли его служебного рвения и со-ответственного соответствия наблюдается? А тут еще эти магнитофоны, которые теперь всегда, даже если свет вырубишь и пленку забудешь вставить. Стоит только кодовым словам, даже случайно, даже если звонивший явно с головой не в ладах и сам не ведает, что несет.
- Аноним, говоришь? Посмотрим. Так, так. Твой телефон такой? - скороговоркой протрещали шесть до боли знакомых цифр.
- Ага! А как вы узнали?
- Адрес у тебя: проспект Металлургов, дом 12, квартиру сказать?
'Ни фига себе, - подумал мокреющей спиной Сева, - во, сволочи! Пернуть спокойно нельзя, тут же услышат, анализ проведут и узнают, сколько я с утра сигарет выкурил! - Хвост его поджался, стало немного страшно за свою никчемную жизнь, а еще больше за несанкционированное наблюдение за общими скамейками, расставленными для честных граждан по всему железоименному проспекту'.
- Квартиру? Мою? Не надо, не говорите! Они подслушивают!
- Ну ладно, анонимный гражданин по фамилии…
- Не выдавайте!
- …. скажу я тебе телефон госбезопасности, - смилостивился на том конце провода дежурный мент, - только если ты им туфту впаривать зачнешь, или шутить вздумаешь, они тебе ноги из самой этой выдернут.
- Хи-хи-хи, - нервно заблеял Сева.
- Ты чего, брякнутый?
- Не-а!
- А чего ржешь?
- Так того, ноги они у меня долго искать будут!
- Почему так?
- А их мне уже тридцать два года как трамваем отрезало! Ха-ха! Мы аккурат первую мою получку после армии отмечали, ну и я того, малость не того… я даже и не почувствовал.
- Повезло.
- Кому? Мне?
- Нет, кагэбэшникам.
- А им то с какого боку?
- Как же! Ты теперь с их телефонным номером далеко не убежишь от карающего меча революции. Записывай.
- А, может, не надо? - засомневался в своей полезности важным органам аноним.
- Опоздал, дядя. Твоя синица в их клетке. 23-66-12. Дежурного номер. А если что важное, напрямую к начальнику пиз…, короче говоря, дуй. 23-22-70, это его номер. Записал, что ли?
Ручка от волнения упала со стола, карандаш на второй цифре прикусил грифель. Гражданин суетно огляделся и находчиво вывел страшные номера телефонов трясущимся пальцем на пыльном оконном стекле.
ТРУСИКИ С ДЫРКОЙ НА КОЛЕНЕ
Безногий пенсионер Сева Глазырик, неполных пятидесяти четырех безрадостных лет от роду, выбрал себе единственное и последне-подходящее по возрасту и инвалидности развлечение - подсматривать в бинокль за сладкими парочками, которые не 'Твикс', а которые на скамейках против его окна любят в тени кустиков в обнимочку посидеть. Ой, они там иногда так сидят! Нет, не в смысле, что курят, пьют или ширяются. А в самом прямом смысле, в размножательном. Ему, пенсику, чё в жизни осталось? Молодым не видел, в полусреднем возрасте не отпробовал, так хоть в старости наглядеться, научиться, как это делать полагается. Вдруг индусы не врут, и он еще раз на землю возвернется, в другом теле, во всех нужных местах цельном, не покалеченном. Тогда уже сразу будет опытным, ко всяким таким замысловатым всякостям многократно приподготовленным.
Этот шикарный наблюдательный пункт спрятался за старенькими, во многих местах потрескавшимися стеклами облезлого окна в небольшой комнатке на главном проспекте города. Достался, а вернее сказать, остался за Севой благодаря непомерной заботе о нем любимой партии, ее верных и справедливых социальных работников. Тех самых, которые всегда честно и справедливо, с извечной думой о себе, за обещание заботиться об нем, болезном, не стали отбирать всю квартиру. Забрали только кухню, зал с балконом, спальню, всякие не нужные ему подсобные помещения. Зато щедро отгородили угловую кладовку с окном, презентовали телефон на прикроватной старенькой тумбочке, горшок и привезенный им со службы бинокль. И право безлимитного выхода через окно в окружающий мир, то бишь, глазеть на сквер проспекта Металлургов хоть с утра до вечера, хоть с вечера до утра.
Сегодня по его скверно-скворешному (это он сам такое название придумал!) телеканалу порнухи не покажут. Сегодня какая-то потасканная университетская одиночка всю скамейку заняла, разложила на ней журналы, сидит, профессорша драная, пишет чего-то. Дома ей места нету! Может, лекцию студентам готовит. Или своих мозгов не хватает, чужое перерисовывает. Журналы туда-сюда, уронит, поднимет, опять уронит. Интересно, какие у нее трусы? С дыркой на колене? С тройным начесом?
- Ох ты, господи! - отстранил от глаз бинокль. - Чегой-то мне непонятное. С виду посмотреть: баба-перестарок, а трусики самые молодежные, которые у их называются 'одно название', два шнурка связанные в три узелка. Ну-ка, подруга, повернись малость, рожицу свою покажи-ка?'