– Да, гроши, а как еще, коли искусство для народа! Искусство задаром! Я вчера книгу у Светки в библиотеке приметил – "История Лесовска". Полистал, пока Светку ждал. Смотрю, о, ничего себе – отцовские работы. Брякнул ему, поздравляю, денег не даешь, жмотишься, а картинки печатаешь в подарочных книгах. А он говорит, что это бесплатно. Так сказать, из любви к искусству. Мол, разрешил соседу-художнику при оформлении использовать. Какая-никакая реклама.
Гуманист! Сыну пожрать не на что, а этот направо-налево раздает все бесплатно. Ну и как ему после этого за мастерскую платить?!
Майков сразу и не сообразил, что вперед торкнуло в голове: о "бесплатно" или "без договора". Высший пилотаж в любом деле, когда обычные, казалось бы, слова моментально порождают целую цепочку фантазий или реальностей. Вот и Майков, услышав только обрывки фраз, машинально подумал, дело можно раскрутить в обратную сторону. Заставить издателей заплатить – создать конфликт на голом месте.
У Майкова, вообще, была выработана своя собственная и, как он полагал, стройная мировоззренческая система, которая гласила: там, где конфликт, – работы непочатый край.
…Он больше не слушал путаную перепалку подвыпившей компании, но сменил дислокацию и сел так, чтобы видеть все происходящее за соседним столиком. Его очень заинтересовал Федяй. К нему, источнику конфликтной информации, следовало присмотреться внимательнее.
Внешний вид и некоторые жесты Федяя подсказали Майкову немало интересного. На вид сыну художника было за двадцать. Худой, импульсивный, не очень опрятный. В профиль хорош. Женщины любят таких слегка небритых, утомленных, с поволокой в глазах юнцов с бледным блуждающим взглядом.
– Ишь ты, птица-говорун, – подумал Майков, рассматривая своего потенциального клиента, – папка денег не дает, плохой папка, мог бы и продать картинки и пособить Федяю. Федяю с компашкой погулять не на что.
…Пора было уходить, обе компании досидели, что называется, до последнего посетителя. В другой раз Майков исчез бы пораньше, но не сегодня. Федяй, несмотря на то что был серьезно "подшофе", все еще держался бодрячком, ел и пил, точнее, уже прихлебывал то, что осталось после многочасовой гулянки.
Приятели Федяя потянулись к выходу. Встал и Федяй и шаткой походкой направился было к выходу, но снова вернулся к столу, оглядел его в надежде, что в бутылках осталось хоть что-нибудь.
– Мужик! Чего скучать в одиночестве, давай к нашему столу, – к Федяю подошел Майков.
Федяй недоверчиво поглядел на добросердечного зазывалу и улыбнулся. Майков показался ему столь несуразным и смешным, что не вызывал опасения или мысли о подвохе.
– Мужик! Все нормально, это наш стол. Я только хотел выпить пять грамм на посошок. А нету… Не-туту, а я хотел.
– У тебя нету, а у нас есть. Пойдем, пойдем, дорогой, к нашему огоньку. Раз человеку надо пять грамм – значит надо. Человек человеку помогать должен, – сочувственно прошептал на ухо Федяю Майков. – Пошли, пошли, брат. Тебя, кажется, друзья Федяем называли.
– Федяем, Федяем, а как иначе.
– Приятели не потеряют, ушли вроде как, может, ждут?
– Эти-то, как же, ждут… Бросили одного. Живописцы хреновы. Не. Не потеряют.
– Тогда тем более покатили к нашей поляне.
Майков представил нового знакомого приятелям.
– Все нормально, мужики, это Федяй, хороший парень, художник, а Федяй, ты художник?
Тот молча кивнул:
– Художник, хороший художник.
– Ну вот. Я и говорю, художник. Ему пять грамм за нашим столом не возбраняется налить?
Компания отреагировало вяло, и здесь все были в хорошем подпитии и уже плохо соображали, зачем Майков притащил этого парня.
…Майков щедро разливал, но сам уже не пил, а Федяй совсем поплыл и когда сам попытался налить рюмку, Майков по-отечески приобнял его.
– Давай, Федяй, выкладывай, кто твоего отца, замечательного художника, обидеть посмел, кто лишил тебя законного гонорара?
Федяй вдруг пьяно закатил глаза и… заплакал навзрыд. Так горько и натурально, что даже Майков испугался. К рыдающему обернулись припозднившиеся гости сразу с нескольких столов.
Майков театрально распрямился и, словно трибун, отведя руку, в сторону произнес:
– Спокойно, господа, не стоит волноваться. Мой друг Федор сегодня расстался с любимой девушкой. Она взяла и уехала без всякого предупреждения в другой город.
Пьяный Федяй зарыдал еще сильнее, словно бы и вправду лишился большой и чистой любви.
– Да, Федор, художника обидеть может каждый. Рассказывай, кто это бесплатно публикует шедевры твоего папеньки.
Федяй уставился на нового приятеля, силясь что-то ответить, но смог выдавить из себя лишь одного слово – "Ага".
– Ага? Чего ага? Про книгу рассказывай, рисунки, – не унимался Майков.
Но Федяй был уже не способен вести разговор. Поняв это, Майков решил учинить "допрос" завтра, если, конечно, паренек будет в состоянии вести беседу после столь бурного возлияния.
– Где живешь, Федяй, куда везти твой дивный образ. Баиньки пора, мамка с папкой заругаются.
Федяй словно бы услышал что-то важное, заморгал глазками, зашмыгал носом и опять заплакал. Но теперь уже тихонечко, как плачут нашкодившие дети в страхе от родительского гнева.
Даже Майков, тертый калач, растерялся от этих слез, которые опять покатились из глаз Федяя ручьем.
– Ма-мень-ка, па-пень-ка, – запричитал Федяй, – домой хочу, отвезите домой.
– Куда домой, говори, чудила, а то ведь брошу тут! Не успел достать, но уже надоел…
– Ккк ма-мень-ке, на вахту в институт ги-ги-гипродор, – вышептал вполне членораздельно Федяй и снова тихонечко заплакал, заскулил…
Теперь уже Майков и не знал, не зря ли он ввязался в эту историю? Что нашло на него, что такого услышал, чтобы нянчиться с этим недотепой. Теперь вот на вахту тащить…
Глава шестая. Тайна музейного подвала
За 29 дней до судебного процесса
На встречу с искусствоведом Марианной Синицей Вигдор и Селина отправились вместе. В изобразительном искусстве оба были любителями. Вигдор часто повторял, что в этой сфере лично он руководствуется единственным правилом "нравится – не нравится". К примеру, бессмертная картина Леонардо "Мона Лиза", возле которой он дежурно замирал каждый раз, посещая парижский Лувр, его не поражала. Другое дело "Дама с горностаем" Рафаэля. Она действовала на него магически: как бы ни пытался Вигдор заглянуть этой особе в глаза, с какой бы стороны он ни ловил ее взгляд, она смотрела бесстрастно мимо.
Но в этот раз шли они не для того, чтобы набраться новых знаний: Селина настоятельно потребовала "полного погружения" перед судебным процессом в атмосферу мира художественных идей. Точно так же она заставляла Вигдора изучать английский язык: в замкнутом пространстве туристического кемпинга был воссоздан уголок Англии. И целыми днями они выдавливали из себя иностранные слова под пристальным взглядом учителя-наставника. Вигдор посмеивался над этим, но, представьте себе, оказавшись в первой же заграничной командировке, сумел объясниться с метрдотелем и официантом в пабе. С тех пор в погружении он не видел ничего плохого, хотя язык – это одно, а художественный мир, как подсказывал его опыт общения с художниками, – совсем другое.
А вот Селина преображалась из офисного юриста в хладнокровного носителя нужных законов, юридической практики, судебных прецедентов. К каждому заседанию готовилась столь тщательно и усердно, что многие проигравшие впоследствии не стеснялись восхищаться ее профессионализмом.
Она и сама обожала себя в эти минуты юридического чародейства, каждый раз доказывая, что уход с государственной службы был материнским самопожертвованием. Ведь маленький Сережка, Женька и Аленка требовали ее внимания и заботы. А та, ее прошлая работа, увы, "настаивала" на прямо противоположном.
Селина имела мертвую хватку, когда приходилось вступать в судебный процесс. Словно бы соскучившись по практике, она в такие моменты отметала все, что может отвлечь от самого дела, прений, опросов свидетелей, дискуссий с оппонентами. При всем при том ей хватало терпения и умения общаться с представителями обвинения, так что после завершения процесса они расставались вполне в хороших отношениях.
Судьи обожали работать с ней. Прежние практические знания и удивительная вера в собственную правоту заражали их самих, каким бы скучным не оказывалось дело.
И вот сейчас, по настоянию Селины они шли в Художественный музей узнать больше об авторских договорах и продаже произведений местных художников, графике Спицыне, его картинах и прочих премудростях повседневной жизни мастеров живописного цеха.
…Марианна Синица ждала их в фойе огромного старинного особняка. Удивительным был этот дом, построенный специально для картинной галлереи.
О, эта старая легенда-сказка о городском голове, который всю жизнь собирал предметы искусства. Он получил огромное наследство от родственника золотопромышленника. Дядька был лесовским купцом первой гильдии, столпом местного общества, миллионщиком, который почти что царствовал в Золотой тайге.
Лесовские купцы собрали капиталы в студеных морях, дошли до Америки и создали первую в Российской империи международную компанию. А в городах, кто замаливая грехи, кто по душевному порыву, кто от куражу, кто из любви к родному городу, ставили школы, церкви, училища, издавали книги, увлекались музыкой и рисованием, отправляли экспедиции в далекие страны. Они открыто потешались над собой и друг другом, подзадоривая и вызывая на споры, кто кого перещеголяет в меценатстве. Один взял да и построил храм в том месте, докуда хватило выкладывать ассигнации. Другой даже ночью во сне бредил северными морскими путями и в итоге построил несколько ледокольных судов, четвертый взял и все наследство передал городу на школы своего имени. А наследникам дал помаленьку, ну совсем немножко. Пятый по всей Италии собирал античные скульптуры и картины, шестой трактат Леонардо да Винчи привез! Сохранил, так сказать, для потомства…
Просторный холл музея открывался парадной лестницей и Вигдор, прикоснувшись к мраморным перилам, холодным даже летом, поймал себя на мысли, что пропало всякое желание торопиться куда бы то ни было. Словно что-то сломалось в тянущем механизме и та скорость, с которой проживался каждый день, резко упала. Захотелось просто постоять на старинной лестнице, представить на ней самого основателя музея и здешних обывателей, которые, отставив все дела, чинно собирались здесь. "Интересно, – подумал Вигдор, – они общались так же, как и мы? Так же играли словами, острили, перед кем-то сгибались в поклоне, а кого-то и вовсе не замечали? Господи, как все-таки хорошо просто так стоять на парадной лестнице без мыслей о суетных делах, заботах, обязательствах. Сесть на ступеньку с книгой…"
Он даже улыбнулся, представив себе все это. И тут же, словно поймав его на крамольной мысли, Селина прошипела: "Не расслабляться. Храм искусства – это наше все на ближайшие годы…"
Вигдор дико посмотрел на Селину.
– Вернитесь на землю, друг мой. Нас ждут такие тошные деньки. Пойдем, пойдем. Я обещаю договориться с начальством музея, чтобы после процесса за небольшую плату тебе разрешили жить на этой лестнице. Пошли, интеллигенция, опаздывать к себе подобным неудобно.
….Марианна Синица не была красавицей. Но она была так удивительно приятна, что Вигдор даже не удивился. Только подумал, отчего в учреждениях, где зарплата скорее символический жест государства, так много хорошеньких и прехорошеньких барышень. Может, они постепенно становятся похожими на лучшие книги и картины?!
Он просто засмотрелся на Марианну, так замечательно вписывалась она в обстановку итальянского зала 18 века.
Вот какой была Марианна: высокой, светловолосой. Огромные глаза под дугами больших бровей. "Да за одни эти глаза", – подумал Вигдор, а следом внутри заиграл мотив на невесть откуда пришедшую песню Ободзинского "Эти глаза напротив в калейдоскопе дней…"
Если бы он был склонен к большей сентиментальности, то не преминул бы уточнить: "Казалось, она была соткана из воздуха".
Марианна была в строгой одежде. Но даже этот стиль не мог скрыть эту особенную женственность, а отсюда и притягательность.
Отчего и почему Вигдору показалось, что она одинока и тяготится этим? И он был, по сути, прав, ибо именно так случается с людьми творческих профессий, которые живут своим делом и в конце-концов растворяются в нем без остатка. Все время на людях, в общении, во внутреннем диалоге о том высоком, что сжигает изнутри, грызет и не дает никакой возможности переключиться на что-нибудь иное. Внешне – дежурные улыбки, дежурные шутки, дежурные реплики. Все настоящее внутри. Постоянное сопереживание, осмысление художнического пути, почти всегда невысказанного прямо, недоговоренного.
Марианна стояла у портрета "Неизвестной женщины" Грасси, художника восемнадцатого века. "Неизвестная" была хороша собой и, судя по всему, любима в своем времени. Так показалось Вигдору. Она в умилении сложила руки. Взгляд спокойный, пожалуй, даже умиротворенный. Красивое платье, шарф-накидка. Кудри волос падают на плечи. Улыбка? Нет, пока еще только ее предтеча. Огромные глаза…
Селена уже здоровалась с Марианной и уже представляла Вигдора.
– Вигдор, какое интересное имя, а я, по правде говоря, думала, что это писательский псевдоним.
– Марианночка, вы читали его сочинения? – удивилась Селина. – Вигдор, я начинаю по-другому оценивать твое творчество.
Вигдор, чуть смущаясь, пожал плечами.
– Не удивляйтесь моей спутнице, Марианна. Это ее обычный метод сокращать расстояния между людьми. Рад, если мои книги пригодились.
– Я читала последнюю, о Лесовске. Знаете, там столько всего, и столько неожиданно нового.
– Да, Марианночка, он такой у нас, писатель. Пол-жизни в архивах провел. Не бережет себя.
– Селина, ну что ты такое рассказываешь, Марианна еще подумает, что компания постоянно без руля и без ветрил. Не превышай полномочий, здесь все-таки храм искусств, а не комната переговоров.
– Не смешно, Вигдор, совсем не смешно. Только природное чувство юмора не дает мне обидеться на тебя. А вам, Марианночка, спасибо, что согласились встретиться и помочь нам.
– Меня благодарить совершенно не за что. Рассказывать о художниках моя работа. Тем более для Вигдора Борисовича. Его книги совсем по-другому рисуют города.
– А знаете, Марианна. Мы с коллегой, Селиной, так давно не были в музее! Просто стыдно даже. Может быть, согласитесь сделать небольшую экскурсию?
Селина растерянно поглядела на Вигдора и зашипела на ухо: "Ты с ума сошел, это же полдня потерять!"
– Да, конечно, Селина, не нужно благодарить меня. Я, как и ты, просто с нетерпением жду рассказов нашего гида.
Силина только пожала плечами. Что тут сказать, "писхатель", явно запал на искусствоведа, решила она. И вместо того чтобы готовиться к процессу, она будет бродить с ними по залам и "впитывать" высокое искусство.
– Хорошо, пойдемте, я с радостью расскажу вам о наших сокровищах.
– Ну-с. С чего начнем, – с явным удовольствием спросил Вигдор.
Селина покосилась на него с усмешкой.
– Конечно, с зала древнерусского искусства, – ответила Марианна и направилась туда, где на стенах и в стеклянных витринах были выставлены иконы.
Она подвела их к одной из них.
– Ее называют "Богоматерь Одигитрии". У этой иконы уникальная судьба. В музей она попала в 1935 году под названием "Казанская богоматерь". Рассказывают, она была в ужасном состоянии. Решили, что писали ее в 19 веке. Потом отправили на реставрацию в Москву. И, слава богу, она попала к опытным мастерам, которые знали, что до революции иконы подновляли – на старую основу наносили новый слой живописи. Потом все покрывали олифой и возвращали на место. И вновь свечная сажа, от которой олифа темнела. Старые иконописцы готовили замечательные краски – очень прочные. Так что для "подновления" изображение "не мыли", а прямо поверх писали новый образ.
И когда столичные реставраторы взялись за работу, то первым делом сняли два новых слоя краски, потом убрали три слоя живописи и поразились открытию – перед ними открылась изумительная икона "Богоматерь Одигитрия" 17 века. Представляете, еще не было многих сибирских городов, а местный иконописец уже писал дивный образ…
Даже Селина присмирела, слушая рассказ Марианны, и тихо брела вслед за экскурсоводом, ловя каждое ее слово. Вигдор с Марианной отправились дальше по музейным залам, а она осталась у иконы, что-то прошептала, склонив голову, и, убедившись, что в зале никого нет, поцеловала ее через стекло.
…Вигдор давно с таким удовольствием не слушал рассказчика. Ему очень понравилась немецкая школа. Их пасторальные пейзажи, несмотря на прошедшие столетия, играли цветом, так что казалось, это живая трава на картине колышется от ветерка, а пастух с пастушкой, замершие у ручья, вот-вот оживут.
Потом все трое еще долго ходили по музейным залам, уже молча смотрели на стены, и каждый думал о чем-то своем.
Спустя два часа они вновь оказались у парадной лестницы, и нужно было прощаться.
– А почему мы не увидели современников, куда вы спрятали местных знаменитостей? – спросила Селина.
– Увы и ах, большинство работ в запасниках. Мы приобретаем их у художников и тут же прячем в "подземелье" – там под зданием большое хранилище современного искусства. Достаем их время от времени для тематических или персональных выставок или когда готовим выездное мероприятие.
– Марианочка, ну пожалуйста, покажите нам хотя бы графику. Когда в этой суете попадем к вам еще раз.
– Хорошо, схожу к начальству, сошлюсь на присутствие известного писателя.
– "Писхатель", ты явно популярен в этом городе, а я как-то даже не обращала внимание на сей момент. Теперь буду смотреть на тебя другими глазами.
– Вот-вот, а то чуть что "писхатель". Злые вы, уйду я от вас.
– Оно и видно, уйдешь. Нетрудно догадаться с кем.
– Очаровательная девушка, а ты со своими глупостями. Ничего новенького. Ты хотела погружения, ну вот и впитывай знания, пока есть такая возможность.
Марианна пришла улыбающаяся.
– Хранитель фондов разрешила. Узнала, чья просьба, и сразу все проблемы отпали.
Вигдор подмигнул Селине.
Она лишь пожала плечами.
– Сегодня явно твой день.
– Пойдемте в наши подвалы, – пошутила Марианна.
Парадная лестница закончилась, каменные ступеньки упирались в большую металлическую дверь, похожую на гаражные ворота. За ней начинался коридор с многочисленными помещениями-тупиками. Это и было музейное хранилище. На высоких выдвижных вертикальных стеллажах стояли картины. Часть из них была развешана на стенах.
– Вот как живут картины в запасниках – плохо, наверное, все время быть запасными, – не удержалась Селина.