– Уж будьте любезны! – воскликнула я. – Иначе состав преступления будет налицо.
– Да и незачем. У нас ведь есть бумага и ручка. И спички, да, Годфри? – взволнованно спросила Ирен.
Годфри похлопал по оттопыренному боковому карману, о содержимом которого я и подумать боялась. Нет, вряд ли там лежал жуткий револьвер подруги – хотя я его уже давно не видела. Он, кстати, тоже был черным, под стать скорбному тону сего опасного предприятия.
– Спички! – объявил Годфри.
– Вы ведь, конечно, не станете там курить, попирая законы Франции, не говоря уже о законах гостеприимства? – осведомилась я.
– Спичками мы зажжем нашу маленькую луну, Нелл. – Ирен достала из сумки фонарь, да с таким шумом, что я недовольно поморщилась, и подруга убрала его обратно чуть более осторожно. – Надо соблюдать тишину.
– Разумеется, постараемся не шуметь. – Годфри приподнял ботинок, демонстрируя резиновую подошву, призванную заглушить шаги.
– Надеюсь, вы не оставите следов, как это делает Люцифер, побывав в угольном погребе, – поддела я. Вязала я так быстро, что наш пушистый любимец принялся скакать, отчаянно пытаясь поймать клубок.
– Не жди нас, Нелл, – посоветовала Ирен, натягивая черные перчатки.
– Я и не собираюсь. – С этими словами я поднялась и удалилась в гостиную, где, примостившись на насесте, разглагольствовал Казанова.
Лишь изредка мне удавалось побаловать себя свободным вечером, и я решила не упускать возможности попотчевать попугая своим французским и изучить его произношение. Ведь, откровенно говоря, мне не очень хотелось заниматься подобными вещами в присутствии друзей.
Я не стала провожать моих очаровательных взломщиков, но не утерпела и, притушив свет, выглянула в окно. В лунном свете их черные плечи отливали серебром. Нортоны сели в карету и отправились в мрачную обитель Монпансье.
Развернувшись, я увидела сцену, от которой у меня замерло сердце: Люцифер подкрадывался к клетке Казановы, помахивая хвостом в предвкушении запретного плода.
– Не смей, негодник! Прочь! Оставь в покое моего учителя!
Я достала из буфета виноградину и протянула попугаю. Старый хитрец прильнул к прутьям клетки и задрал клюв, смерив меня подозрительным взглядом круглых и блестящих, будто бусины, глаз.
– Птичка-птичка! – чопорно позвала я. – Pairlay-vhoo franzay?
Попугай вытянул взъерошенную шею. Чешуйчатый желтоватый клюв схватил подачку – да так проворно, что я едва успела отдернуть пальцы. Казанова перевернулся вниз головой на насесте, который, образно выражаясь, по-прежнему хранил следы хронических потопов, несмотря на ежедневные труды Софи.
Попугай перекинул виноградину из клюва в когти, посмотрел на меня и подозрительно склонил голову – ни дать ни взять Долговязый Джон Сильвер из романа Стивенсона, мысленно прикидывающий размер гроба для капитана "Испаньолы"!
– Ну уж нет, гадкая птица, – предупредила я, – пощады не жди! Дали тебе сокровище – изволь изъясняться по-французски! Ну! Pairlay!
Казанова принялся выводить французские трели – сальные, но на чистом парижском выговоре, – к большому неудовольствию Люцифера. Я покорно транскрибировала все, что приходило в голову попугаю.
В тот вечер я легла рано, дабы подчеркнуть свое равнодушие к мероприятию друзей, но сон не шел. Лишь после того как часы пробили два, с лужайки донесся цокот копыт, и не ранее чем через час мои скрупулезные преступники заперли коней в конюшне и по-разбойничьи прокрались в дом.
– Ну-у-у? – Я встретила их на лестнице, одетая в пеньюар и со светильником в руке. В эту минуту я казалась себе старомодным отпрыском призрака Марли и леди Макбет. – Надеюсь, в доме Монпансье вы вели себя учтивее. Между прочим, кое-кто нарушил мой крепкий сон!
Воспитывая непослушных детей и заблудших взрослых, порой не грех и приврать, дабы упрочить в них чувство вины. Этому правилу меня уже давно научила жизнь.
– Какая жалость. – Похоже, Годфри разгадал мою уловку. – Должно быть, тебе очень хочется спать, и ты вряд ли сможешь выслушать наш длинный рассказ.
– Боюсь, этой ночью мне уже не до сна, – вздохнула я. – Вы тут шумите, что есть мочи, а гадкая птица горланит ночь напролет.
Подруга сняла берет и встряхнула волосами:
– Ох, Нелл, если б ты только знала, как нам тебя не хватало. Пока ты спала, я тщетно пыталась скопировать почерк пьяного моряка.
– Так вы нашли загадочные письма! – Сгорая от любопытства, я стремглав бросилась вниз и проследовала за негодниками в гостиную.
Годфри посветил фонарем на кучу бумаг, которую Ирен вывалила на покрытый шалью стол. Я с интересом вытащила один из листков: в ту пору, когда я работала машинисткой, бумажная работа стала моей слабостью.
– Сплошная неразбериха, – посетовала я.
– Видела бы ты оригинал! – резко возразила подруга. – Я, знаешь ли, не привыкла писать при свете трясущегося фонаря, склонившись над этажеркой и прислушиваясь к каждому шороху!
– А… а это что такое? – поинтересовалась я, уставившись на сетку пересекающихся линий.
– Эскиз печати.
– Люцифер – и тот лучше нарисует.
– Лучше бы к Монпансье отправился он, – промолвил Годфри. – Шпингалеты совсем старые и ржавые – насилу открыли! Жуткий Пьер каждые сорок пять минут делает обход дома, а до верхних полок можно добраться только по стремянке, которая скрипит похлеще ручки насоса!
– Какой ужас. – Я села за стол, достала пенсне, столь кстати оказавшееся в кармане, и водрузила его на переносицу. – Может, при свете дня мне и удастся разобрать твои каракули. Со временем. Но печать – это просто головоломка какая-то!
– Я тоже так думала, – сказала Ирен, – пока не поняла, что кто-то намеренно сделал ее неразборчивой. В этом весь фокус. На конвертах стоит несколько печатей, одна поверх другой. И, кажется… Так! Где же остальные наброски?
Годфри достал свернутые в трубочки эскизы из выдвижного ящика стола, куда Ирен их кинула, и протянул супруге.
– Где вы их нашли? – спросила я, пока Ирен разглаживала бумаги на столе, словно обращалась за советом к планшетке для спиритических сеансов.
– На верхней полке самого дальнего стеллажа библиотеки, – ответил Годфри. – Там был тайник с фальшивой панелью. Нам пришлось снять две другие полки вместе со всеми книгами, прежде чем мы до него добрались. Бесшумно. В считанные минуты.
– Ах, вот как! Как же вам удалось отыскать нужную полку?
– Я ни при чем. Скажи спасибо Ирен. – Он кивком указал на супругу; каштановые волосы почти полностью закрывали ей лицо. – Пусть она сама объяснит, как ей это удалось. По-моему, ее внимание привлекла книга с рецептами прованской кухни, что стояла на верхней полке.
– Естественно! – воскликнула я. – Кто поставит поваренную книгу на верхнюю полку? Тот, кто не желает, чтобы ее трогали. Ни одна порядочная хозяйка так не поступит – только мужчина, который задумал скрыть свой тайник от посторонних глаз, но даже не удосужился посмотреть, за какой книгой его прячет.
– Понятно, – неуверенно проговорил Годфри. Порой мужская логика спотыкается о подобные мелочи.
Ирен по очереди поднесла наброски к свету. И тотчас просияла:
– Да! Этот повернем вот так, а этот передвинем сюда… Поняла! Где эскиз печати?
Взяв листок из рук Годфри, Ирен так близко поднесла его к свече, что я испугалась, как бы не начался пожар.
– Все именно так, как я предполагала! – воскликнула моя подруга. – В печати слились три буквы, наколотые на груди столь непохожих друг на друга людей!
– Странно, – признала я.
– Это еще не все. Взгляни! Здесь есть и другая буква. Думаю – даже уверена, – что это "N".
– Что все это значит? – спросил Годфри, словно допрашивал свидетеля.
Ирен глубоко вздохнула и откинулась на спинку стула:
– Не знаю. Очевидно, кроме двух моряков и юной француженки, мы имеем дело еще с одним человеком, а может, и не одним.
– Что было сказано в письмах? – осведомилась я.
– Много всего.
Тайна татуировок так увлекла примадонну, что Годфри пришлось продолжить за нее:
– Я прочел их, пока Ирен делала пометки в блокноте. Довольно странные послания, даже зловещие. В самых ранних говорилось о "плачевной и скоропостижной" кончине Клода Монпансье и об одном деле, в котором будет фигурировать ближайшая родственница Клода, то есть Луиза. Хотя девушка еще не достигла совершеннолетия, автор письма требовал от Эдуарда устроить им тайную встречу.
Я смотрела на Годфри с недоумением.
– Теперь понятно, почему дядя так странно себя вел, – промолвила Ирен. – Разве станет порядочный человек просить о свидании с юной беззащитной девушкой без присмотра ее опекуна?
– Да он, похоже, настоящий герой, – заметила я.
Годфри пожал плечами и продолжил:
– Со временем просьбы становились все более и более настойчивыми. Автор утверждал, что все это делается исключительно на благо Луизы. Он постоянно говорил о какой-то тайне, в которую посвящены многие люди. Эдуард требовал разъяснений, но автор писем назвал его запросы неуместными. Судя по всему, Монпансье должен был передать некоторые сведения ближайшей родственнице умершего, не вдаваясь в подробности.
– Письма были написаны на французском языке?
– Причем некоторые – на вполне литературном французском, хотя далеко не все, – ответила Ирен. – Многие принадлежали перу разных авторов и были отправлены со всех уголков земного шара. Некоторые шли целый месяц! С каждым разом тон их становился все настойчивее. Последнее письмо пришло за месяц до того, как Луизу похитили в лесу.
– Кажется, это какой-то заговор. Как в "Острове сокровищ"!
– Пожалуй, что так, Нелл. – Годфри закурил и прислонился к окну. – Боюсь, немало несчастных замешано в этих коварных интригах. Не позволяя отправителям писем встретиться с Луизой, дядя Эдуард нарушил чей-то давний уговор, в который его не посвящали. Не думаю, что эти люди желают Луизе зла.
– Но нападение! И татуировка! – воскликнула я.
– Не забывай: мы, по всей видимости, имеем дело с моряками, – напомнила Ирен, – ведь письма приходили из разных частей света. Таким, как они, ничего не стоит без зазрения совести нанести татуировку на грудь благовоспитанной девушки. Полагаю, заговорщики стремились выполнить некое обещание, данное ее отцу. Любопытно, что они предпримут, узнав о смерти Луизы.
– Рискну предположить, что заговорщики будут действовать так же, как поступает нотариус в случае непредвиденной кончины наследника, – сказал Годфри. – Обратятся к ближайшему родственнику.
– К дяде Эдуарду! – воскликнула Ирен и резко выпрямилась. – Он, конечно же, догадался, что дело нечисто. Иначе зачем ему прятать зловещие письма? Ведь он и Луизе их не показывал.
– Должно быть, он надеялся, что заговорщики в конце концов расскажут ему правду, – произнес Годфри. – И рассчитывал на свою долю.
– Теперь же, полагая, что Луиза умерла… – начала было я.
– Он примется осаждать их письмами. Ради собственной выгоды, разумеется. – Ирен искала в наших взглядах одобрение.
– Что же они все-таки задумали? – недоумевала я. – И какое отношение к зловещим посланиям имеют татуировки?
Ирен сгребла бумаги в кучу и поднялась, прихватив со стола свечу:
– Прекрасная тема для ночных раздумий. Буду очень рада выслушать твои предположения утром. А пока мы с Годфри поспрашиваем нашего друга Морфея.
Я взяла лампу и проводила подругу до лестницы.
– Если уж на то пошло, – продолжала Ирен, – я точно знаю, что делать. Завтра же встречусь с Сарой Бернар. Скорее всего, в полдень: раньше она и не встанет.
Я в изумлении посмотрела на Годфри. Он знал, что я терпеть не могу эту куртизанку, невзирая на ее божественный голос.
– А Нелл пойдет со мной, – послышалось с верхних ступеней. В темноте мерцал тусклый огонек свечи. – Между прочим, Сара жаждет с тобой познакомиться.
Годфри едва успел подхватить лампу, чуть было не выпавшую из моих онемевших рук.
Глава двенадцатая
Вавилонская блудница
Мадам Сара томно возлежала на диване, обитом восточной тканью.
Мадам Ирен устроилась на подушках.
Мисс Хаксли сидела на стуле, чопорно выпрямив спину.
Тощую шею знаменитой актрисы, славившейся своей стройной фигурой, украшал полупрозрачный шарф, а огненное облако рыжих волос обрамляло бледное лицо. На встречу с Сарой примадонна тоже распустила волосы. Сегодня она походила на француженку и выглядела в высшей степени фривольно. Это, конечно, вряд ли понравилось бы Годфри, а вот Эдвард Бёрн-Джонс обязательно захотел бы ее нарисовать, – с уверенностью сказала себе я, но потом передумала насчет Годфри.
На мне же была непритязательная серая фетровая шляпка с фазаньими перьями.
В груде подушек, прорезая острой холкой дымный воздух, притаилась гигантская пятнистая кошка, по сравнению с которой сам Люцифер казался ангельски невинным созданием. Никогда в жизни не понимала, как можно держать дома леопарда.
Листья диковинного растения, своим размахом схожие с веером из страусовых перьев, которым обмахивалась хозяйка, упирались в потолок; по стенам расползлись длинные зеленые усики побегов. Стоило мне пошевелиться, как нос мне щекотали павлиньи перья, украшавшие обстановку.
Меня предупреждали, что где-то в этой тесной гостиной притаилась змея. Конечно, Адам и Ева давным-давно покинули сей греховный сад, а чаем меня угощала сама Лилит .
Глядя на богато украшенный современный фасад дома Сары, стоявшего на бульваре Перейр, я и подумать не могла, что за его стенами скрывается обитель тщеславия. Наверное, меня должны были насторожить инициалы "С. Б.", вырезанные над дверью, но этого не случилось.
Нас с Ирен проводили в парадную гостиную, стены которой, обитые алым дамаском, словно сошли со страниц "Маски Красной смерти", принадлежавшей перу мистера По. Кроваво-красные покои были сплошь увешаны оленьими рогами, экзотичными масками и восточным оружием. Пол устилали шкуры хищных зверей, – войдя в комнату, я едва не споткнулась о массивную раскрытую челюсть медведя, – а на полках громоздились горшки с тропическими растениями, источавшими тяжелый запах, от которого кружилась голова.
Естественно, Божественная Сара возлежала на диване в своей излюбленной томной позе.
– Значит, это и есть чудесная Нелл, о которой ты мне рассказывала, – молвило единственное в комнате дикое создание, обладавшее даром речи. Божественная Сара по-змеиному вытянулась и окинула меня пристальным взглядом.
Я хранила молчание. Мой французский не пережил бы встречи с напыщенными излияниями нечестивой хозяйки.
– У меня было много любовников, – обратилась актриса к Ирен, – но ни одной преданной подруги. Эта мисс Аксли (так она произнесла мое имя; я обрадовалась, что даже Божественной Саре с трудом даются иностранные слова) – настоящая диковинка!
– Мерси, – скромно поблагодарила я. Может, она не так уж безнравственна?
– И цены ей нет, – беззаботно промолвила Ирен. – Бывала ли ты в последнее время в кафе?
– Ах да, помню-помню наш веселый маскарад. Мы были шикарны, не правда ли? Напрасно ты отказалась от дуэли, дорогая. Мой сын Морис с момента шестнадцатилетия уже дважды принял сей благородный вызов, отстаивая мою честь. В наше время поединки на шпагах так драматичны!.. И столь безвредны! Представить себе не могу, как мужчины выигрывали войны благодаря шпагам.
– Ты ошибаешься. – Ирен потянулась за яблоком, и я с ужасом заметила, как в корзине с фруктами вдруг зашевелилась скользкая змея. – Победе способствовали корабли, порох и конница, а потом – пушки. Шпаги служили лишь украшением. Порой мужчины невероятно тщеславны.
– Почти столь же тщеславны, сколь мы, женщины, – засмеялась Сара. – Полагаю, мисс Аксли – исключение.
– Конечно! Она очень мила и почти всегда искренна.
– Почти? – не преминула возмутиться я.
– Какое изысканное произношение, – восторженно промолвила актриса. Я вся сжалась от охватившего меня раздражения. – Жаль, что мне не дается английский. Полагаю, у меня был бы не менее очаровательный акцент, чем у мисс Аксли, когда она говорит по-французски. Особе, обладающей истинным обаянием, не найти более ценного достоинства, каким бы ни было ее происхождение.
– Правда? – спросила я по-английски, еще больше вытягивая спину.
Губы актрисы, накрашенные красной помадой, чуть приоткрылись, обнажая белые зубы, показавшиеся мне слишком большими и острыми.
– Vraiment , – промолвила она с улыбкой и повернулась к Ирен: – Я очень хотела бы изъясняться на языке месье Шекспира, но, боюсь, зритель будет замечать лишь меня, а не пьесу. Пожалуйста, почитай мне что-нибудь из великого поэта – я просто млею, когда слышу Шекспира на родном ему языке.
Ирен поднялась – в ее движениях появилось нечто змеиное, присущее Саре, – и принялась декламировать монолог Катарины из "Укрощения строптивой". Сара слушала с пристальным вниманием, подперев голову ладонью, запустив белые, словно гребень из слоновой кости, пальцы в ниспадавшие волнистые локоны, прикрыв глаза и устремив бледный профиль к потолку. Казалось, каждая ее поза предназначалась для фотографии или портрета. Конечно, от моего взора не ускользнула фальшь, скрывавшаяся за фасадом искусства, и все же я в немом восторге наблюдала, сколь изысканно эта женщина себя преподносит.
Когда актриса застывала в картинной томной позе, от нее исходил необыкновенный магнетизм, но все же моим вниманием вновь завладела Ирен. Она с неповторимой иронией декламировала знаменитое "наставление женам", внешне призывающее к смирению, а в действительности пробуждающее в женщине бунтарское начало. Конечно, мне уже доводилось видеть Ирен в актерском амплуа – например, в комических операх Гильберта и Салливана или в речитативах перед началом арии. Однако сие кулуарное выступление занимало меня куда больше – быть может, потому, что сейчас Ирен в одиночку творила иллюзию перевоплощения. Лицемерие ее персонажа расцвело в экстравагантном интерьере гостиной пышным цветом.
– Браво! Браво! – восклицала Сара, аплодируя моей подруге. Она высоко подняла руки и слегка склонила голову, отчего непослушные локоны огненной гривой пали ей на плечи. – В жизни не сыграла бы строптивую, ведь в этой пьесе нет ни одной жертвы.
Ирен снова опустилась на диван и огляделась в поисках недоеденного яблока.
– Поздно, дорогая, – заметила Бернар. – Съели! Султан, моя анаконда, мастерски заметает следы. Она оказалась куда полезнее удава, пожиравшего мои диванные подушки. Пришлось застрелить Отто.
– Кого застрелить? – пролепетала я.
Божественная Сара опустила страусовый веер на пеструю обивку дивана:
– Удава звали Отто. Я даже не успела сменить ему имя.